От него я узнал о том, каким уровнем образования должен обладать настоящий ученый, и о том, какого уровня мужественности, преданности и честности требует профессия ученого. Я узнал, что ученость — это посвящение, а не работа. Я познакомился со жгучим чувством ненависти к любому обману и псевдонаучности, а также с чувством гордости за то, что ни одна из задач, которую я мог бы решить, не заставит меня свернуть с моего пути. Это все стоит мук и страданий, и все же я попросил бы не предъявлять такую цену человеку, не обладающему достаточной силой, ни физической, ни моральной, чтобы соответствовать подобному требованию. Слабый не может заплатить такую цену, это может просто убить его. Поскольку я был ребенком, не только наделенным определенной интеллектуальной энергией, но и обладающим физической силой, я смог вынести все тяготы спартанского воспитания. И если мне когда-либо придет в голову подвергнуть какого-то ребенка, мальчика или девочку, такому воспитанию, прежде я удостоверюсь в том, достаточно ли у этого ребенка не только ума, но и физических и нравственных жизненных сил.
Даже если мы принимаем наличие этих жизненных сил как нечто, само собой разумеющееся, в некоторых случаях, когда обычное воспитание не подходит, необходимо применять особый подход. В отношении моих собственных детей не было никаких намеков на необходимость применения какого-то сверх особенного подхода. Но я и не пытался применить к ним тот метод воспитания, который испытал на себе. Я не могу сказать, что сделал бы я, если бы сам столкнулся с проблемой, с которой столкнулся мой отец.
И все же, сосредоточить весь интерес только на той части моего развития, где отец принял непосредственное участие, было бы сродни неправильной интерпретации урока, содержащегося в данной книге. К тому времени, как я получил докторскую степень в Гарварде, я уже закончил обычное формальное образование американского мальчика, вступающего в науку. Но возраст и мой научный кругозор не позволили мне тогда занять свое место в научном мире, равно как и заработать на жизнь. Для меня важно рассказать не только о том, как мне выпал шанс жить довольно особенной жизнью вундеркинда, но и о том, как я смог вырваться из нее и вернуться к более или менее нормальной. Мне кажется, что это так же интересно и важно, как и отход от нормального образа жизни.
Прежде чем я смог окончательно занять свое место в мире в качестве зрелого ученого, необходимо было некоторые специальные факторы, сделавшие из меня в каком-то смысле объектом, интересным для наблюдения, заместить основным жизненным опытом, который постигает каждый мальчик к подростковому возрасту. Мне надо было научиться постигать науки вдали от властного отца, строить отношения с людьми, для которых моя история чудо-ребенка не означала ровным счетом ничего. Мне пришлось стать вполне компетентным преподавателем и узнать о своих достоинствах и недостатках, как учителя. Я не мог отмыть грязь со своих рук, работая в промышленной лаборатории, и бок о бок с другими людьми научился ощущать удовлетворение от работы с инструментами. Я должен был узнать о том, что зарабатывать на жизнь литературой — это значит дисциплинированно работать определенное количество часов в день, что ничего общего не имеет с работой, выполняемой урывками. Было просто необходимо, чтобы я начал понимать, что математика — это наука, имеющая дело с действительными числами и измерениями, находимыми посредством наблюдения, и что результаты такой математики необходимо было подвергать тщательному критическому исследованию на их точность и пригодность. И поскольку я подошел к зрелости в военное время, мне необходимо было самому выяснить, что такое быть если не воином, то хотя бы солдатом.
В процессе профессиональной деятельности среднестатистического ученого многие из этих уроков осваиваются в подростковом возрасте, за которым следуют годы, когда осуществляется довольно быстрый прогресс, который я осуществил в более раннем возрасте. Это более обычный порядок вещей, о нем еще многое можно сказать. Но я затрудняюсь однозначно сказать, лучше этот порядок или хуже альтернативного пути, пройденного мною. С одной стороны, в этот период самого разнообразного жизненного опыта я шел по жизни уже с открытыми глазами и мог видеть, классифицировать и выстраивать согласно некоторым центральным принципам массы отдельных явлений, привлекавших мое внимание. Я могу даже похвастать тем, что из всех этих, на первый взгляд бесцельных лет, не было даже одного года, растраченного мною впустую, и все они целиком позднее стали составными частями моей профессиональной деятельности, сгруппировавшись вокруг нескольких высокоорганизованных принципов.
Однако с современной точки зрения, должно быть, кажется, что я ушел от слепящего света славы, принадлежащей по праву Wunderkind[57], в полумрак хотя и не полного, но все-таки неудачника. Я думаю, что такое понимание моей карьеры могло бы быть вполне возможным в то время, когда я приступил к работе в Массачусетском технологическом институте, но оно неправильное. Я выбрал в качестве своей работы для более поздних лет моей жизни исследование передачи информации и приборов для передачи информации. Это предмет, включающий в себя как элементы лингвистики, так и филологии, о которых я узнал от своего отца, также содержит технологические методы, с которыми я познакомился во время обучения в лабораториях Дженерал Электрик и вычисления таблиц стрельбы на испытательном полигоне в Абердине, и математические методы, известные мне с той поры, когда я жил в Кембридже и Геттингене, и необходимость в умении выражать мысли на литературном языке, освоенном мною в период работы в «Encyclopedia» и бостонском «Геральде». Моя помощь японскому профессору в выполнении рутинной работы обернулась тем, что мне было довольно легко преподавать на Востоке и общаться с восточными учеными. Даже моя ссылка в университет Мэн, воспринятая мною как наказание, оказалась в конечном счете весьма полезной и по-настоящему поучительной для человека, вынужденного зарабатывать на жизнь, выполняя работу учителя, и испытывавшего необходимость совершать ошибки на более раннем этапе, когда они еще не имели серьезных последствий.
Все это не было каким-то специальным планом, составленным мной или моим отцом. Человек, желающий работать в разных отраслях науки, должен быть подготовлен к тому, чтобы подхватывать свои идеи там, где он их обнаруживает, и использовать их там, где они применимы. Он должен все оборачивать себе на пользу. В действительности особым преимуществом человека, бывшего в детстве вундеркиндом, — если у него были какие-то преимущества и ему удалось пройти через все тяготы пути вундеркинда без существенных травм — является то, что у него был шанс впитать в себя многое из самых разных областей науки до того, как он решил посвятить себя какой-либо их них. Лейбниц был вундеркиндом, и, на самом деле, работа Лейбница является именно той работой, для которой в особенности подходит система обучения вундеркинда. Ученый должен помнить, и он должен размышлять, и он должен приводить в соответствие. И тот факт, что наука сегодняшнего дня сильно выросла, не меняет фундаментально ситуацию в целом в том смысле, что современный ученый волей-неволей должен быть не меньше, чем полу-Лейбницем. Задача, стоящая перед учеными сегодня, намного больше той, что была во времена Лейбница; и если ее невозможно осуществить в полной мере, что в семнадцатом веке представлялось возможным, то та ее часть, которую можно выполнить, является наиболее насущной, и избежать ее выполнения почти невозможно.
Все это изложено мною с позиции уже прожитых лет. Я рано начал работать, но достижения в работе появились лишь тогда, когда я достиг возраста двадцати пяти лет. Пробираясь сквозь хитросплетения жизни, я прошел через многие испытания и не раз вступал на ложный путь. И я сомневаюсь, что существует более лучшая жизненная карьера для меня, более целеустремленная и безошибочная. Я не думаю, что ученый достиг своего пика, если он не научился черпать успех из собственного замешательства и неудачи и импровизировать новые продуктивные идеи на основе того, что было начато им по воле случая и без определенной цели. Человек, который всегда прав, так и не познал огромное достоинство неудачи. Научное достижение всегда включает в себя долю обдуманного риска, а во многих случаях и необдуманный риск; однако без риска нет удачи.
А вот, что я хотел бы сказать руководителям научных исследовательских работ и тем, кто несет ответственность за образование как в рамках университетов, так и вне их стен. Их задача заключается в том, чтобы судить о перспективах и работе одаренных и преодолевающих трудности молодых людей, и их решения могут значительно повлиять на жизненную карьеру этих юношей и девушек. И те юноши и девушки, которых они оценивают, волей-неволей должны выполнять большую часть своей работы в сферах, где еще не существуют какие-либо общепринятые критерии оценки выполненной работы. Все истинные исследования — это азартная игра, где выигрыш бывает каким угодно, только не быстрым. Стипендия, выдаваемая творческому человеку, — это долговременное вложение в отличие от траты с оплатой по предъявлению или документа, по которому можно взыскать по прошествии двенадцати месяцев со дня выпуска. Творчество подгонять нельзя, даже Клио[58] надо время, чтобы раздать награды.
Что касается моих проблем раннего периода жизни, связанных с фактом моего еврейского происхождения и открытием этого факта, со временем они улетучились. Моя жена оказала мне поддержку в выбранном мной образе поведения и помогала быть уверенным в себе. Как я уже говорил, проблема, связанная с предубеждением против национальной группы, к которой я принадлежал, выросла в более общую проблему предубеждения против всех групп людей, признаваемых второсортными. Кроме того, какой бы сильный временный рецидив не переживал антисемитизм, он давно прекратил быть по-настоящему важным фактором в том окружении, где я живу, а также в большинстве мест в стране. И среди всех этих мест, где антисем