Вадим Габриэлевич ШершеневичCarmina
Обложка, фронтиспис и рисунки Льва Зак.
Carmina
«Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой,
Как бедный нищий, мимо саду
Бредет по знойной мостовой».
Посвящение
Скорбь я исчерпал ковшом заповедным и строгим и вылил
В чашу хрустальную влагу, на дно положив мое сердце.
Влага прозрачна была, но под вихрем глухих испытаний
Дрогнула чаша до дна и пропенилась золотом чистым.
Много имен серебристых единственной милой подруги
В сердце лежащем на дне начертала влюбленности длань.
Коршунам хищной молвы не извлечь мое сердце из чаши,
Звонких имен не прочесть, не понять этих жалобных слов.
Ныне подруге несу эту чашу со скорбью и пеной,
С сердцем сокрытым глубоко. Мой неутешительный дар!
Маки в снегу
АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ
ПОСВЯЩАЕТСЯ.
«Скрепы последние, плотник, оканчивай…»
Скрепы последние, плотник, оканчивай,
Руби причал!
Здравствуй, вспененный, могучий, обманчивый,
Высокий вал!
Море дождем беспрерывным исколото…
Как сладок шум!
Много сложил я старинного золота
В глубокий трюм.
Знаю, что в бурю корабль накренится
В морскую пасть,
Мачты застонут, как плачется пленница,
И скрипнет снасть.
Буря сурова; блеснет с побережия
Свет маяка,
Руль мой приученный с силою свежею
Возьмет рука.
Кончится путь. Не довольно ли плаваний?
Морских забот?
В нежный приют успокоенной гавани
Корабль войдет.
Берег
«И видит берег недалекий
И ближе видит свой конец»
Моя душа о боль земную
Со стоном бьется, и сквозь сны
Мне обещает твердь иную
Незримый голос с вышины.
И правлю я во тьме вечерней
Корабль к маяку вдали…
Шипы окровавленных терний
В венок мой демоны вплели.
Пусть в белизне прибрежной пены
Мелькает райская земля,
Но корабельные сирены
Поют о смерти корабля.
Ах! Берег близко… Руки стынут
В прохладной полумгле ночной.
Я знаю: мрачный жребий вынут
Из Книги Голубиной мной.
Ночное развернулось знамя!
Мне не пристать к земной мете!
И демон, трепеща крылами,
Как птица, реет в темноте.
Исчезни!.. В миг, когда усилья
Покинут мертвенную плоть.
Архангелов незримых крылья
Дух вознесут к Тебе, Господь.
Печаль
«Меня печали мрачный гений
Крылами черными накрыл».
Я видел в небе белые воскрылья
И толпы ангелов, Творцу слагавших Стих, –
Но птица траура свои раскрыла крылья,
Погасли в небе белые воскрылья,
И грустно никну – радостный жених.
К чему мольбы? К чему усилья?
Я – тьмы тоскующий жених.
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Метнулся предо мной, лежавшим в забытьи.
Я в небе увидал кровавые зарницы;
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Закрыл на миг все радости мои.
Так закрывают длинные ресницы
Глаза усталые твои.
Но ты – невеста осени певучей –
Словами тихими, как тонкою стрелой,
Метнула в рой воспоминаний жгучий.
Но ты – невеста осени певучей,
Подруга юная, горящая зарей, –
Низвергла скорбный рой летучий
Пред разгоревшейся зарей.
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Метнулся от меня, простертого в пыли.
Я в небе увидал златые колесницы;
Воспоминаний рой, как траурная птица,
Сокрылся, приоткрыв все радости мои.
Так открывают длинные ресницы
Глаза горящие твои.
«Пред иконой чудотворною…»
Посв. Дмитрию Рему.
Пред иконой чудотворною
Я паду с молитвой вновь:
О, прости рабу покорную,
Охрани мою любовь!
Чтобы милый, светлокудрый
На измученных щеках
Не заметил блеклой пудры –
Я приму его впотьмах.
Будет думать он, что нежной
Девушке любовь дарит,
Вспыхнет страстью неизбежной,
Дерзко на постель склонит.
Платье расстегнуть поленится,
Резко разорвет атлас…
Отчего ж слезою пенится
Зеркало зеленых глаз?
С благодарностью целуя,
Обовьет усталый стан…
«Первый – ты!» – ему скажу я.
Господи! Прости обман!
Одиночество
Я грущу в кабаке за околицей,
И не радует душу вино,
А метель серебристая колется
Сквозь разбитое ветром окно.
В полутемной избе низко стелется
Сизым клубом махорки струя.
– Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,
Снеговая царевна моя!
Из лугов, из лесов густодебреных,
Из далеких жемчужных полей
Покажись мне на крыльях серебряных
Голубых, снеговых лебедей.
Покажись мне безлунной дорогою,
Хоть на миг из тумана явись,
И рукою печальной и строгою
Моих глаз воспаленных коснись!
Неужель одному мне суровую
Перенесть мою горе-судьбу?
Иль залечь одному мне в кедровую,
Благовонную смертью избу?
Никого! Я один за околицей
Упиваюсь тяжелым вином,
Да мятель серебристая колется
И играет разбитым окном.
Мольба
Был чист огонь моих желаний,
И он ли небо оскорбил?
Ушла печальной, оскорбленной
К своей девической земле,
И в строгости непримиренной
Затеплилась свечой во мгле.
И я побрел душою спящей,
Не пробужденной от тревог,
В окрестный полумрак и в чащи
И в пыль изъезженных дорог.
Срывал цветы я на откосах
И, как лунатик, брел вперед.
Проваливался часто посох
В утробу жадную болот;
Но и в болотах, на трясине,
Глядя в обманчивый рассвет,
Срывал с тоскою цветик синий
Тебе, о милая, в букет.
Я, весь в цветах полузавялых,
Прошел ночную глубину
И дрожью рук моих усталых
В твою вторгаюсь тишину.
Прости былые оскорбленья!
Я весь в цветах; я изнемог!
И жду, благая, примиренья,
Как солнца полевой цветок.
Молчание
Грущу один. Мне тяжело,
Как пчелке потерявшей улей;
Трепещет сердце, как крыло,
Пробитое жестокой пулей.
Смотрю с привычною тоской
В дорогу темную, без краю,
И равнодушною рукой
Стихи чужие разбираю.
И, истомленный, чуть дыша,
Слежу за грозовою тучей…
Переполняется душа,
Не изливаясь в строй созвучий.
Я промолчу. Я жду. Ах, пусть
Умчатся горькие мученья!
Я перелью глухую грусть
В отчетливые песнопенья.
Так в половодие волна
Стремится над землей размытой,
Ее немая глубина
Играет ветреной ракитой, –
Но час отлива наступил:
Река утихшая отхлынет
И муть, и благодатный ил
По побережию раскинет.
Поэт
Когда в уединеньи мирном
Я совершенствую труды
И славословлю пеньем лирным
Чудесный свет твоей звезды,
Душа смиренною отрадой
Переполняется и ждет.
Ободри сердце и обрадуй,
Посевов вожделенный всход!
Приди и пронесись, ненастье,
Дождь благодатный уронив!
Какое ласковое счастье
В волнении созревших нив!
Когда ж осеннею порою
Из городов поток людской
Полузаросшею тропою
В мой вдохновительный покой
Придет, чтоб с жадным восхищеньем
Глядеть на сладостный посей, –
Я отойду и с огорченьем
Прерву ликующий напев.
Как деревенский житель скромный,
Я их восторга не приму:
Я чужд и их волне огромной,
И их ленивому уму.
Когда же потекут шумливо
Они обратно за камыш –
Я пожалею сиротливо
Мою израненную тишь.
Пляска
Сердце вьется, как снежная птица,
Над твоею ночной красотой,
Заснежает мятелью ресницы
И покой ослепляет мечтой.
И в твоем заблиставшем румянце,
Золотая любовь, я открыл,
Что ты хочешь в мучительном танце
С моим сердцем плясать меж могил.
И хоть знаю, что сердце заплачет
В лютых чарах плывущей весны
И мечтательно голову спрячет
В голубые, старинные сны –
Принимаю тебя, опьяненье!
Закрутись, мое сердце, в снегу!
Моя сказка, мятели, томленье
На рассветном, льдяном берегу!
В твоем взоре – два солнца, а груди –
Две звезды, что слепят небосклон.
Соломея! На снежном сосуде
Я несу тебе душу и сон.
Сердце вьется, как белая птица,
Над твоей огневой красотой.
Опрокинула в эти страницы
Ты безумного кубок златой.
Так восстань над моею мятелью,
Захлесни покрывалом цветным,
Золотой путеводной свирелью
Уведи меня к странам своим!
Над рекой
Брожу над осенней рекою,
Шепчу оскорбленно угрозы,
Душа расцветает тоскою
Старинной и яркой, как роза.
Ломаю я куст малорослый,
Стою над провалами ночи,
И слышу знакомые весла
И вижу весенние очи.
И так же слежу за тобою,
Как прежде, в далекие встречи,
И той же горячей мольбою
Пронзаю дрожащие речи.
И режет терновник колючий
Усталые, скорбные руки.
Ты таешь за низкою тучей,
Как прежде, в жестокой разлуке.
И только под песнею струнной
Серебряной, бархатной вьюги
Я вспомню, что – бледный и юный –
Я умер над гробом подруги
И только костями глухими
Стучу в неумершем страданье
Твое серебристое имя,
Твое золотое названье.
Ангелу-Хранителю
«Вижу очи твои изумрудные».
Расплесни свои очи безмерные,
Словно крылья, прозрачные,
Озари мои своды пещерные,
Неуклюжие, мрачные.
Приведи меня, Ангел, к отрадному
Перепутьями горними!
Я прикован ко времени жадному,
Я прирос к нему корнями.
Словно небо, глаза раздвигаются,
Полны гневными тучами.
Наши влажные губы сближаются
Поцелуями жгучими.
Ты изведал, Хранитель, греховное…
Твои очи – да славятся!
Сквозь века твое имя любовное
Поколеньям объявится.
На ногах твоих туфли атласные,
А глаза окровавлены…
Мы – одни, мы – распяты, несчастные,
На распятье оставлены;
Но дотянемся к небу усильями
Мы, тоскою вспоенные,
Ты – Хранитель, – разбитыми крыльями,
Я – рукой раздробленною.
На мертвом севере снега
В томительном бреду застыли
И месяц наклонил рога
Над тканью серебристой пыли.
И тишина снегов сладка;
Все те же ночи, звезды те же,
Лишь долетит издалека
Протяжный, тяжкий вой медвежий.
На перекрестке, в блеске звезд.
Однообразный и унылый,
Нагнулся обветшалый крест
Над позабытою могилой.
И на изъеденной плите
С очами красными от горя
Недвижен ангел на кресте,
Встречающий веками зорю.
И за спиною два крыла
Разорваны тоской суровой
И воск девичьего чела
Изборожден, как плоть Христова.
И ангел горестно глядит, –
Забытый ангел на могиле –
Не прогремит ли мрамор плит
Под пеленою снежной пыли
И воскрешенная душа,
Восстав от долгого томленья,
Не колыхнется ли, спеша,
В миг огненного пробужденья?
И ангел в горние огни
Глядит и стынет над дорогой,
Теряя пасмурные дни,
Сосчитанные вьюгой строгой.
И может вьюга занесет
Христом покинутое место,
Лишь, не проснувшись, небосвод,
Здесь прозвенит: «In tomba questa»,
Но ангел не устанет ждать
Сквозь заснеженные ресницы,
Готовый мертвого принять
В свои застывшие десницы.
Уединение
«O, patria! Ti rivedre»
Когда в зловещий час сомнения
Я опьянен земной тоской,
Свой челн к стране Уединения
Я правлю твердою рукой.
Земля! Земля!.. Моей отчизною
Я вновь пленен. Родная тишь!
Но отчего же с укоризною
Ты на пришедшего глядишь?
Тебе был верен я, не знающий
Иных утех, чем грез о том,
Когда приду, изнемогающий,
К тебе я в сумраке ночном.
Из данного мне ожерелия
Я не растратил бирюзы –
Ни в час безумного веселия.
Ни в час настигнувшей грозы.
Смотри: венец твой окровавленный
Из горних, облетевших роз,
Как раб смиренный, но прославленный,
Я на челе опять принес.
Пусть в городах блудницы многие
От ласк моих изнемогли –
О, что тебе слова убогие,
Растерянные мной вдали,
И поцелуи бесконечные,
И сладострастья буйный хмель?
Тебе принес я речи вечные
И дух – увядший иммортель.
О, приюти меня, усталого,
Страны блаженной темнота,
И горстью снега бледноталого
Увлажь иссохшие уста!
Борису Фриденсону
Пеной потока серебряно-пестрого
Мысли кипели твои и мои.
Но совершилось: о выступы острова
Мы раздробились в две тонких струи.
Мы разошлись – и не выбрал истому ты
Сладостных мук в неизвестных путях
Мне предоставил пучины и омуты,
Бури и брызги в крутых берегах.
Сам же потек безмятежной дорогою,
Старым руслом, по песчаному дну,
Камни омыл и, их груди не трогая,
Ты успокоенно катишь волну.
Нет, я не знаю, что будет, что сделаю,
Что совершу, размывая кусты!
Может по-прежнему пеною белою
Не отражу голубой высоты,
Может иссякну, бесследно исчезну я,
Может за островом – там – вдалеке,
Вместе сольемся волною любезною,
Вместе потечь в беспокойной реке.
Ты подойдешь и волной серебристою,
Чистою влагой сверкнешь предо мной,
Я же вольюсь, если только я выстою,
В блеск твоей славы жестокой волной.
В грудь твою ясную красное полымя
Замыслов дерзких, не детских волью.
Вместе сольемся волнами веселыми
Вместе потечь в незнакомом краю.
Молитва
О, Светлый Господи! Десницу
Незримую простри над ней
И на усталые ресницы
Успокоенья сон пролей!
Степь зеленеющую взрыли
Копыта диких табунов
И облаком мертвящей пыли
Задернули цветной покров.
Ее душа, как грудь степная,
Жестокой болью прожжена.
С молитвой к небесам взывая,
Томится, юная, она.
О, Господи! Из отдаленья
Ночные песни прогони
И снег благого всезабвенья
На раны кротко урони!
Под тканью снежносеребристой
Воспрянув, девственная плоть
Молитвой тихой и лучистой
Тебя восхвалит, о, Господь!
«Один в полях среди несжатых нив…»
М. Н. Андреевской.
Один в полях среди несжатых нив,
Слежу меж звезд венец небесных лилий,
Приемлю тихий всплеск незримых крылий,
Из бледных рук фиалки уронив.
О, смерть! Тебя, твой черный плащ развив,
Архангелы на землю уронили.
И я, овеян светом лунной пыли,
Приход твой жду, смиренно-терпелив.
Покорно грудь простором милым дышит,
И синий ветер мой наряд колышет.
Как от шипов, чело Христа в крови –
Моя душа изрыта мукой лютой.
О, смерть! Моя сестра! Благослови
И благостным плащом меня укутай.
Весенний дождь
Пройдя небесные ступени,
Сквозь тучи устремляя бег,
Ты снизошла, как дождь весенний,
Размыть в душе последний снег…
Но ты, мятежная, не знала,
Что изможденный плугом луг
Под белизною покрывала
Таит следы угрюмых мук.
И под весенними словами,
Растаяв, спала пелена.
Но, как поруганное знамя,
Молчит земная тишина.
И лишь в глаза твои с укором
Глядит безмолвье темноты:
Зачем нечаянным позором
Стыдливость оскорбила ты?
Снежный болван
Из снега сделан остов мой.
Я – ледяной болван немой.
Мой грубый, неуклюжий торс
К ногам безжизненным примерз.
Два неморгающих зрачка –
Два бархатистых уголька.
Льдяное сердце в грудь не бьет,
Льдяное сердце – мертвый лед.
Весенний луч… Бегут ручьи,
И руки мертвые мои
Еще беспомощней торчат,
И слезы – льдинки сыплет взгляд.
Весенний день и синева…
Подтаивает голова.
Весенний день лучом вскипел…
Я пошатнулся и осел,
И тяжело упал назад.
И только бархатистый взгляд
Глядит с укором на весну,
Нарушившую тишину.
«Отошла в голубые просторы…»
Отошла в голубые просторы,
В хоровод светлячков и луны…
Умерла, но печальные взоры
Еще полны твоей глубины.
Я собрал, как с полей маргаритки,
Вспоминанья мои, не спеша,
И в жестоком, мучительном свитке
Истомилась больная душа.
И стою в очистительной вьюге,
И в призывах далеких сирен
Слышу голос умершей подруги
И слежу ее траурный трен.
И провижу певучее платье
И опять укрываюсь во тьму
И шепчу оскорбленно проклятья
И шепчу – и не знаю: кому.
Но в узор серебристых томлений
Заплетаю я грезы мои
И из снега, из вьюги осенней
Запевают твои соловьи.
И горят за метельной вуалью
Твои очи, Святая Жена,
И душа золотою печалью,
Как огнем мотылек, сожжена.
Судьба
Очаровательный удел,
Овитый горестною дрожью…
Мой конь стремительно влетел
На мировое бездорожье.
Во мглу земного бытия,
И мгла с востока задрожали,
И слава юная моя
На перекрестках отставала.
Но муза мчалася со мной
То путеводною звездою,
Сиявшей горней глубиной,
То спутницею молодою.
Врачуя влагою речей
Приоткрывавшиеся раны
От неоправданных мечей
Среди коварного тумана.
И годы быстрые цвели
Прозрачной белизной черемух…
Мы песни звонкие несли
Среди окраин незнакомых;
В еще не знаемой земле
Переходили хляби моря;
На вечереющем челе
Горели ветреные зори.
Облитый светом заревым,
В томленье сладостном и строгом,
Венчанный хмелем огневым –
Я подошел к твоим чертогам.
Не изменила, муза, ты,
Путеводительная муза,
Венцом нетленной чистоты
Чело отрадного союза
Благословенно оплела,
Разлившись песней величаво.
И только тут к нам подошла
Отставшая в дороге слава.
Огородное чучело
Чья-то рука бесполезно навьючила
На плечи старый, ненужный костюм.
Вот я стою – придорожное чучело –
Чуждый и воли, и бега, и дум.
Вот я стою. Никого я не трогаю,
И отразилась на бляхе звезда.
Мимо несутся стальною дорогою
С горохом, с шумом, свистя, поезда;
Дымною пастью кидают уверенно
Прямо в лицо огневую струю.
Мимо и дальше. И так же растерянно
Я, неподвижный, безвольный, стою.
Так же беспомощно пальцами-палками
Я упираюсь в нетающий мрак.
Дымом, и сажей, и черными галками
В клочья разорван мой старый пиджак.
Жизнь огородная тело измучила,
В сумрак развеяла дух пустота.
Вот я стою – придорожное чучело
В рваном костюме больного шута.
Властелину
В фонарном отсвете алмазном,
С усмешкой тонкой на губах,
Ты устилаешь путь соблазном,
Как елкой на похоронах.
Выглядываешь и таишься
Надь недоверчивой толпой,
Вдруг расплеснешься, расклубишься
И брызгнешь искрой огневой.
Чуть стукнув ресторанной дверью,
Певучим шелком прошуршав,
Ты клонишь бешеные перья,
Вздымаешь огненный рукав.
С улыбкой над моим ненастьем
Ты чашу полную вина
Мне подаешь – и сладострастьем
Смятенная душа полна.
Гробокопатель! Полководец!
Твоих шпионов – легион!
И каждый ключевой колодец
Твоей отравой насыщен.
Ты язвы, блещущие смолью,
Как пули, шлешь в врагов своих
И стискиваешь едкой болью
Суставы пленников нагих.
Прикрытый бредом и любовью,
Как выпушкою вдоль плащей,
Твои знамена пышут кровью
Над страшной гибелью моей.
«Недолго юной красотой…»
Недолго юной красотой
Питался мой простор душевный.
Опять безжалостной судьбой
Я брошен жизни повседневной,
Опять замкнулся круг друзей
Моею жизнью молодою;
Душа в кругу, но мысли в ней
Разнообразной чередою,
Как змеи снежные, спешат,
Торопятся, перегоняют,
Издревле молчаливый взгляд
Мечтою новою вскипает.
И так бессмысленно чужды
Друзей ненужных пересуды,
Как однозвучный плеск воды
В глухие, каменные груды.
Душа созревшая полна
Иным, неведомым виденьем
И наслаждается она
Своим затейливым томленьем.
Так путник, возвратясь домой
Из стран жемчужных, запредельных,
Томится долгою зимой
В порывах ярых, но бесцельных.
И оскорбительно-смешон
Ему – грустящему об юге –
И посеревший небосклон,
И белый танец пьяной вьюги,
И догорающая печь,
На окнах спущенные шторы,
И о давно забытом речь,
И надоедливые споры.
Смерть
Ты подошла ко мне вплотную
И, пристально взглянув в упор,
Вонзила, как струю стальную,
Свой серый взгляд в мой юный взор.
Исторгла огневую душу,
И сладостный покой земной,
На пламенеющую сушу
Метнула ледяной волной.
И, из-под маски мрачно черной
Очами властными горя,
Моих мечтаний челн узорный
Умчала в горние моря.
Но и в прозрении иного,
Вблизи заоблачной реки, –
Еще видны костра земного
Мерцающие огоньки.
Еще твердят земные девы
И радостные женихи
Мои печальные напевы,
Мои тоскливые стихи.
Эдмонд и Дженни
Посв. E. S.
«…звезда, мечтанье.
Как поют твои соловьи!»
Дженни! Ясная! Затепли
Радостью слова твои!
Словно искра в сером пепле
Сердце полное любви.
Тяжко мне рыдать во мраке!
Ах! Сгущается туман…
Словно в желтой ниве маки,
Язвы приоткрытых ран.
Губы губ открытых ищут
И мечта плывет к мечте;
Руки, будто волки, рыщут
В непроглядной темноте.
Исцели мой дух недужный!
Душно… Шелком прошурши
И взметни фонтан жемчужный
Грусти мертвенной души!
Дженни! Дженни! Взгляд затепли!
Что ж умолкли соловьи?
Гаснет искра в сером пепле –
Сердце полное любви.
Твой старинный замок пуст,
Не дрожат от ног ступени.
Я в тоске срываю с уст
Серебристый возглас: «Дженни!»
Пруд зарос!.. Зеленый пруд!..
Вновь один средь тишины я,
И – увы – не отопрут
Склепа возгласы ночные.
Дженни! Дженни! Я с тобой,
Я с тобой, с моей весною!
Ах! Звездою голубой
Воссияй над тишиною.
Никнут возгласы мои…
Я один! Я не услышан!
И в ответ лишь соловьи
Заливаются средь вишен.
Строфы стальные креплю я на склепе,
Капает на землю рдяная кровь.
Строфы стальные, как вечные цепи,
Вяжут с умершей живую любовь.
Каждое слово, как в лаву вулкана,
В сердце кипящее кинув, опять
Я извлекать его бережно стану,
Чтобы в строфу золотую вогнать.
Склеп украшается. Низкая дверца,
Окна и стены в наряде стиха.
Капает кровь огневая из сердца
Изнемогающего жениха.
С каплей последней упав на ступени,
Вздох излучив, – я замру навсегда.
Дженни любимая! Нежная Дженни!
О, голубая, ночная звезда!
Дуга-радуга светлоузорная,
Путь-дорога к жемчужному раю
Расхлеснись, расплеснись и покорно я
Перейду по тебе, замирая
От восторга, надежды, томления
В ожидании пламенной встречи.
Снова близки мечтанья весенние.
Снова близки и очи, и речи.
Здравствуй, милая, милая, милая!
Соловьиная песнь наслаждений!
Здравствуй, бабочка золотокрылая!
О, невеста небесная – Дженни!
Возношусь среди солнечной пыли я,
Из-за моря навстречу мне зори…
О, цветущая в облаке лилия,
О, жемчужина райского моря!