М. КУЗЬМИНУ
ПОСВЯЩАЕТСЯ
«Иль тоны повторяешь
Пиччини иль Рамо».
А. Пушкин.
В гостиной
Обои старинные, дымчато-дымные,
Перед софою шкура тигровая,
И я веду перешопоты интимные,
На клавесине Rameau наигрывая.
Со стены усмехается чучело филина;
Ты замираешь, розу прикалывая,
И, вечернею близостью обессилена,
Уронила кольцо опаловое.
Гаснет свет, и впиваются длинные
Тени, неясностью раззадоривая.
Гостиная, старинная гостиная,
И ты, словно небо, лазоревая.
Ночь… Звоны с часовни ночные.
Как хорошо, что мы не дневные,
Что мы, как весна, земные!
Отвергнутый
Милая девочка с голубою вазой!
Ах! Отчего я чумазый!?
Если бы не был я трубочистом с грязной лестницей,
А за плечами не висела бы метла –
Я бы упал на колени перед прелестницей
И – может – скатился бы со стола,
Разбилось бы сердце из севрского фарфора
И только обломки взглянули бы из-за портьер.
Я бы похитил золото детского взора,
Но – увы – я не викинг и не кондотьер.
Милая девочка с голубою вазой!
Ах! Отчего я чумазый!?
Черный лебедь
С елки тонкой и пахучей,
Золотой
Черный лебедь мне на намять
Дан тобой.
Ты хотела, ты хотела,
Чтоб, как он,
Я взмахнул крылом певучим
В небосклон.
Больно, больно. Тяжело мне.
Стонет мгла.
Огневая кровь струится
Из крыла.
И не взмыть мне в лете плавном
Через бор,
Не взглянуть горящим оком
В синь озер.
Я с землею связан, скован
Навсегда.
Сквозь ресницы светит в очи
Мне звезда.
Лишь могу тебя из мрака
– Хочешь ты? –
Перекинуть взмахом крыльев
До звезды;
Но, когда взлетишь ты, помни,
Не забудь:
Не могу я плыть с тобою
В светлый путь.
Больно, больно. Тяжело мне.
Стонет мгла.
Огневая кровь струится
Из крыла.
Спокойный
Когда, как денди, в безукоризненном костюме,
С панамою, опущенной на бледный лоб,
Он бредет рассеянно по шумной улице,
Не обращая внимания на подведенные брови
И красные каблучки встречных дам, –
Весенний дождь золотит лица прохожих,
А он – одинокий – осенне-бледен.
Как каменное изваянье, следит за жизнью,
Слегка улыбается над смертью
И презрительно отзывается о любви и о литературе.
Иногда подносит раздушенный платок
К тонким, созданным для поцелуев, губам
И вспоминает, что они осиротели от грусти.
Небрежно откидывает восковой рукой
(Похожей на руку Шеридана)
Волосы, приглаженные тщательно и ненужно.
А толпа чутко отзывается на каждое дуновенье
Общественного ветра,
Словно воздушный шар в руках ребенка.
И только иногда
(Но этого никто не видит, ибо он одинок!)
Радостная зоря пробегает во взоре,
И он весь наполняется золотом,
Как цветок вечерним благоуханьем.
Это бывает, когда Вы,
Всегда легкая, прозрачная, немного томная,
С золотыми глазами,
Промелькнете в шумливом потоке навстречу.
Он почтительно уступает Вам путь
И еще долго следит
Ваше белое перо на модной шляпе
И узкую полоску меха на летнем платье
И улыбается, как умирающий,
Увидавший Голубую Невесту.
Пастораль
В лесу, близ липы срубленной,
Сидел под вечерок
С пастушкою возлюбленной
Влюбленный пастушок.
Он звал ее прекрасною,
Прелестницею звал
И про любовь нещастную
Украдкою шептал.
И полон содрогания,
Преподнеся цветок,
Он путал и признания
И горестный упрек.
И вдруг, покинув аленький
Цветок, чрез ручеек
Порхнул к влюбленным маленький,
Воздушный мотылек.
И пастушок проворною
Рукой его схватил,
Но – ах – всю пыль узорную
Он стер с прозрачных крыл.
И возле липы срубленной
Влюбленный пастушок
Твердил своей возлюбленной
Сей горестный упрек:
«Та бабочка – нам вестница!
Когда полюбишь ты
Другого, о, прелестница,
Судьба мои черты
Сотрет рукой небрежною!..»
И пел им ручеек
И тешил речью нежною
Пастушку пастушок.
Маскарад
«Глупые маски, веселые маски».
Мелькают шлемы, кружева, повязки;
Маркиз ведет притворную игру.
Я с вами, радостные маски,
Я – на пиру!
Расстался я с своим печальным садом.
Ах! С вами, маски, с вами рядом
Я заплетусь в узорное звено,
Забыв тоску.
Вот к моему венку
Ты тянешься, колдуя взглядом,
Таинственное домино.
Прекрасный шествует Иосиф
И с четками в руках,
Маркиз изящных бросив,
Крюшон горящий пьет монах
Ищу тебя, Прекрасная Пьеретта,
И «Sanctus Amor» лозунг мой!
Ищу. Напрасно! Где ты, где ты?
И мимо сказкой золотой
Летит, расправив крылья,
Валькирия.
Ах! Все забыть,
И в высь уплыть!
Мелькает домино,
Колышется перо…
Пьеретта! Где ты? Приди, я жду и в нимбе света
Из тонких чаш
Я огненное дам тебе вино.
Ах! Устремись со мной в задумчивый чардаш!
Я – твой Пьеро.
Смерть Пьеро
Борису Фриденсону.
Он внимательно каждую пару
Оглядел: не мелькнет ли перо? –
И, разбив о колонну гитару,
Зарыдал бледный в желтом Пьеро.
И гримаса лицо исказила,
Смотрит жалобно ищущий глаз.
Со щеки облетели белила
И слеза из очей пролилась.
«Не видали ль мою Коломбину?
Не встречали ль ее вы в цветах?
Ее очи – как хвост у павлина.
Коломбина! Желанная! Ах!»
«Не встречали?»
И снова он плачет
И роняет с шампанским бокал
И в одежду широкую прячет
Деревянный, но острый кинжал.
«Ах! Мне кажется: там, меж маркизов
Коломбины мелькнуло перо!»
К ним спешит и назойливый вызов
Суетливо кидает Пьеро.
…Не нашел. С миной полной загадок
На эстраду проворно взбежал,
Из под желтых, обтрепанных складок
Он извлек деревянный кинжал.
И над ним молчаливо простерся,
Как над черною бездной букет,
И струя золотистого морса
Обагрила натертый паркет.
И, ресницы широко раздвинув,
Ищет милую трепетный взгляд,
И белила, как гроздья жасминов,
С бледных щек вместе с пудрой летят.
Арлекин
В танце полуночных кукол
В бубен звонкий ты один
Радостной рукой не стукал,
Загрустивший Арлекин.
Сверху горсть бумажных игол
На плечо твое легла…
Кто-то близко, близко двигал
Глаз прозрачных зеркала.
Кто-то пел, манил печалью;
Взор следил упорно твой
За приподнятой вуалью
Коломбины огневой.
И когда Пьеро счастливый,
Твой старинный, бледный враг,
Пригласил ее учтиво
На задорный краковяк,
Ты, взлелеянный отвагой,
Как издревле повелось,
Проколол неострой шпагой
Грудь уставшую насквозь.
Сонет в альбом маркизе
Бибе Альтшулер.
О, с чем сравнить могу я Вас? И мне ли
Вас воплотить дано в одну из грез?
Маркиза! Вы благоуханней роз,
Расцветших в Вашем цветнике в апреле.
Ваш голос сладостный, как звук свирели,
Что ветер ласковый ко мне донес.
Ваш взор то солнца луч, а то мороз,
По одинаково достигший цели:
Я неуверенно дрожу пред ним,
То радостью, то горечью томим.
Ваш бледный лоб венчают жемчуга,
А я – учтиво, робкими шагами
Бреду по светлым залам вслед за Вами
И трепещу, покорный Вам слуга.
Маркиза
Голубые с золотом карнизы,
Вечер дремлет в тонких шторах…
В спальне маленькой маркизы
Меж цветов крадется шорох.
Луч прядет немые тени,
По стене скользя несмело…
Пред маркизой на колени
Пал маркиз в камзоле белом.
Над диваном бледные эскизы,
Белых роз не перечесть!
«О, прелестная маркиза!
Разрешите преподнесть
Бирюзовое колечко!
О, маркиза! Верьте мне!»
Тают восковые свечки
В шелестящей тишине.
Свечек тонких свет неясный
Тонет в золоте картин,
Шелестит камзол атласный
И недвижен кринолин;
И смущенная маркиза
Молча глазки опускает.
Гаснут в сумраке карнизы,
Розы томно засыпают.
«Вас люблю»,
. . . .он повторяет,
Взор его блестит слезою
И на пальчик надевает
Ей колечко с бирюзою.
Сантиментальный романс
Бибе Альтшулер.
Когда рукою неуверенной
К ногам роняли Вы платок,
Толпа поклонников растерянно
Металась возле Ваших ног.
Когда же шумной кавалькадою
Мы мчались летом, в поздний час,
Лишь слабый зов: «Маркиз! Я падаю!»
И все толпились подле Вас.
Когда же Вы, пройдя гостиную
С ее фаянсом голубым,
Где паутинку томно-длинную
Сплетал табачный легкий дым,
Вели в столовую нас к ужину,
Мы шли нестройною гурьбой
И после кофе Вас «жемчужиной»
Мы величали всей толпой.
И много песен проливали мы,
Когда неясный небосклон
Полупрозрачными эмалями
Горел с сердцами в унисон.
Когда же в вышину хрустальную
Вы отошли, как тихий свет,
Пролив слезу сантиментальную,
Я лишь один поплыл во след.
Гадание
Посв. Василию Князеву.
Подперев руками голову,
О милом гадаю
И расплавленное олово
В ковш с водой кидаю.
Эх! Не плавится тяжелое,
Завитки не четки…
Видно доля невеселая
Суждена сиротке.
Не должно, не смеешь плавиться
Ты крестом-могилой!
Неужель ко мне, красавице,
Не вернется милый?
Занова тебя я скомкаю,
Снова брошу в печку,
Подтолкну в воде соломкою –
Быть тогда колечку!