Главным лицом, ответственным за это кровопролитие, был руководитель оперативными командами Пауль Блобель, который организовывал расстрелы и в Белой Церкви. Его отец был мелким ремесленником в Нагорье, что восточнее Кельна, а сам он — каменщиком и плотником. Честолюбие и целеустремленность помогли ему, не имевшему среднего образования, выучиться и получить профессию архитектора, а став добровольцем во время Первой мировой войны, он заслужил Железный крест 1 степени.
В 1920 году ему удалось устроиться на работу в солидном архитектурном бюро и затем жениться на девушке из состоятельной семьи. В 1926 году в возрасте 32 лет Блобель мог считать себя человеком, пришедшем к цели своих заветных желаний: он стал архитектором, человеком свободной профессии, членом добропорядочной бюргерской семьи, проживал в богатом особняке. В 1929 году разразился экономический кризис и вместо заказов от клиентов Блобель стал получать пособие по безработице. Ближайшее будущее ничего хорошего не сулило. Стремясь найти для себя политическую нишу, он вступил в октябре 1931 года в ряды штурмовиков СА и почти одновременно, по непонятным мотивам, — в социалистическую партию Германии (СПГ). В начале 1932 года ему показалось, что он наконец нашел свое призвание: Блобель стал одним из первых сотрудников службы безопасности СС. Именно тогда он стал шпионить в кругах социал-демократов и коммунистов. Это был второй шанс к успеху для честолюбивого Блобеля. Коварство, преданность начальству и верность расовой идеологии нацизма — эти качества были важными предпосылками для карьерного роста в службе безопасности. Но у Блобеля было и другое качество, которое стало решающим в последующем взлете его карьеры палача и убийцы: он был образованным, но духовно ущербным человеком. К началу 1941 года Блобель получил звание штандартенфюрера, что приравнивалось к рангу полковника. Казалось, что Блобель создан самой природой для выполнения «особых заданий на Востоке».
По мнению начальства, он был «энергичной личностью» с «превосходными качествами командира». Под его руководством зондеркоманда 4а оперативной группы «Ц» уничтожила около 60 000 человек — мужчин, женщин и детей.
«Он убивал с верой в свою правоту, — говорил Бенджамин Ференц, который был его обвинителем в Нюрнберге, — а его постоянные ссылки на приказы свыше — обычный фарс».
В начале 1942 года Блобель, правда, был отозван с фронта в империю, вероятно, по причине запоев, потому что морально и физически больше не мог противостоять совершаемым преступлениям. И только через пять месяцев Главное управление имперской безопасности (ГУ И Б) отправило его опять на выполнение нового «задания», которое имело кодовое название «Акция-1005». Смысл этой акции заключался в том, чтобы уничтожить следы всех массовых расстрелов. Определенно, «стабилизировавшийся» эсэсовец выполнил с блеском и это поручение. По его приказу вскрывались могилы массовых захоронений, останки жертв полностью сжигались на металлических решетках, поливаемых горючесмазочными маслами, а остатки костей перемалывались в специальных мельницах-дробилках.
После войны на Нюрнбергском процессе обвиняемый в тяжких преступлениях Блобель не выказывал признаков раскаяния. Он по-прежнему верил в свое превосходство «сверхчеловека» и, как Олендорф, больше сочувствовал не жертвам., а их убийцам, которые, по его разумению, «больше подорвали свою нервную систему, чем те, которых там расстреляли». Предсмертные слова казненного «за преступления против человечности» гласили: «Как солдат, я соблюдал железную дисциплину и верность присяге… За это я получаю теперь виселицу. Я и сегодня не понимаю, как иначе я мог бы поступать».
Трудно представить более извращенное понимание солдатского долга. Блобель относился к тем, кто убивал по убеждению, а не из-за психических отклонений. Многие сами страдали из-за совершенных ими преступлений. Дело доходило до нервных потрясений, пьянства, желудочных расстройств и психоматических заболеваний. Другие, напротив, просто упивались беспредельным садизмом, без разбора избивали свои жертвы до смерти, несли с собой повсюду страдания и произвол.
Густав Фикс, служивший в зондеркоманде-6, в своих показаниях на судебном процессе над убийцами оперативных групп СС свидетельствовал: «Я хотел бы еще добавить, что из-за значительных душевных нагрузок при таких экзекуциях появлялось много людей, которые не могли больше участвовать в расстрелах, поэтому подлежали замене. Другие, наоборот, не могли утолить свою жажду убивать и добровольно вызывались на расстрелы».
Свидетельствует Борис фон Драхенфельс, он служил в 1941 году в полиции порядка: «Ежедневно приходили более 30 человек, а иногда даже 50–60, которые жаловались на плохое самочувствие. Но, как правило, в число больных попадали немногие, а остальным давали какие-то таблетки. Я знал о случаях нервных срывов. Были самоубийства и отправки в дома для умалишенных».
Знаменательно, как сами преступники объясняли эти ненормальности на процессе в Нюрнберге: они относились с сочувствием главным образом к убийцам, а не к их жертвам. Характерно в этом отношении показание Курта Вернера, служившего в зондеркоманде 4а: «Стрелки становились позади евреев и убивали их выстрелами в затылок… Невозможно себе представить, какого нервного напряжения все это стоит, чтобы внизу выполнять эту грязную работу. Это было ужасно… Я должен был всю первую половину дня находиться внизу, в овраге. И там все это время я должен был беспрерывно стрелять…»
Убийцами были не только эсэсовцы — убежденные национал-социалисты и заклятые расисты, но также и служащие полицейских батальонов, которые едва ли подходили на роль человекоубийц. Их руководители требовали от них невозможного, и это знал их главный хозяин, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Ему не давало покоя положение его подручных палачей. Поэтому он в приказе от 12 декабря 1941 года, адресованном «старшим командирам СС и начальникам полиции», указал на необходимость заботы о подчиненных: «Святой долг старших командиров и начальников — проявлять личную заботу о том, чтобы ни один из наших людей, которые выполняют эту тяжелую обязанность, со временем не огрубел и не пострадал в умственном и личностном отношении. Эта задача может быть решена только с помощью строжайшей дисциплины при исполнении служебных обязанностей, с помощью проведения совместных вечеров в воинских коллективах после тяжелых по своим нагрузкам заданий. Недопустимо, чтобы товарищеские вечера заканчивались алкогольными злоупотреблениями. Это должны быть вечера, на которых по мере возможностей и согласно лучшим немецким традициям, люди сидят и ужинают за общим столом, слушают музыку, доклады и выступления, знакомятся с замечательным достоянием немецкой мысли и духовной культуры».
Ставилась призрачная цель — достигнуть мирного сосуществования «нормальной жизни» и массовых убийств. Гиммлеру было очень важно, чтобы убивали людей с соблюдением всех форм «порядочности», чтобы не брали верх такие «низменные инстинкты», как садизм или обогащение за счет ограбления жертв. В его показном миропонимании именно эти побуждения были недостойными, а не какое-то там истребление сотен тысяч людей. Вот такие «несоответствия», конечно, наблюдались не только у крупных чинов СС.
Эсэсовец Эрнст Гебель позже рассказывал о своем командире отделения: «Он зверел, когда убивал детей. Некоторых он хватал за волосы, поднимал над землей и бросал тела в яму. Я больше не мог на это смотреть и сказал, чтобы он прекратил… Я не против, пусть стреляет, но поприличнее».
Гиммлер без устали внушал подчиненным, что они призваны совершить великий и даже идеалистический подвиг, пусть жестокий и страшный, но который в конечном счете гарантирует счастливое будущее собственного народа. Никто в нацистско- полицейской иерархии ему не возражал, особенно после его преступной речи перед офицерами СС и полиции в Познани 6 октября 1943 года: «Большинство из вас, видимо, хорошо знают по личному опыту, что, когда в одном месте лежат 100 трупов или 500, выдержать такое, не говоря об отдельных проявлениях человеческой слабости, и остаться порядочным — именно это закалило нас в сталь. Это есть никогда еще не писаная и никогда не могущая быть написанной славная страница нашей истории».
С самого начала Гиммлер очень пекся о моральном облике немецкого убийцы. Он многократно пытался создать свое представление о его величии. Одному из представителей старших командиров СС и полиции Эриху фон дем Бах-Зелевски очень хотелось продемонстрировать Гиммлеру, что означает для его подчиненных ремесло убийцы. Говорят, он заявил буквально следующее: «Посмотрите в глаза этих людей. У них уже нет нервов на всю оставшуюся жизнь. Мы выращиваем здесь невротиков и варваров!..»
И хотя Гиммлер проявлял должное «понимание», однако убеждал «стрелков» в том, что выполняемые ими задания необходимы, что им не следует ломать голову над проблемами морали, поскольку за все их деяния несут персональную ответственность Гитлер и он. Им предначертано пройти сквозь все битвы, оградить от войны будущие поколения. Однако Гиммлер и его ближайшее окружение пытались найти такие способы и средства, которые могли бы снизить уровень негативного влияния массовых убийств на психику их исполнителей.
Симон Визенталь, который после войны занимался не только сбором материалов против преступников, но и пытался исследовать истинные причины, породившие холокост, пишет просто: «Некоторые убийцы покончили с собой, потому что они уже не могли убивать людей. Если у человека были свои трое детей дома, а сам он убивал чужих, то он становился совсем другим. Поэтому стали искать безличностные способы человекоубийства. Так пришли к применению газа».
В грузовиках, переоборудованных в газовые камеры на колесах, началось уничтожение людей с помощью невидимого яда — смертоносного углемоноксида.
Штандартенфюрер СС Вальтер Рауф позже дал показания: «Были у меня возражения против использования газовых камер на колесах или нет, сейчас не могу сказать. Для меня на первом плане было то, что расстрелы представляли собой большие психологические нагрузки для тех, кто их осуществлял, и что эти неприятности отпадали благодаря применению газовых автофургонов».