Меня развернуло и отбросило назад, к низким перилам. Я почувствовал, как смерть взорвалась в животе, прошла по телу черной немотой. Я перевернулся и упал со второго этажа в пружинистый жасминовый куст.
Наверное, многие тут бы и умерли от болевого шока и падения. Но мое сердце не могло перестать биться, в нем стоял серандитовый движитель.
Зоя склонилась над краем балкона и смотрела на меня, вцепившись в перила.
Я знал, что она сделает, как я сказал.
Ко мне уже бежали двое в неприметных серых костюмах. Шатаясь, я выбрался из куста, запахнул пиджак, чтобы скрыть кровавую рану и побрел вдоль дома в парк, где были люди, потом на набережную.
Упал на скамью.
Меня не трогают, наверное, ждут, когда я потеряю сознание.
Я смотрю, как крутится колесо.
Мама поет мне колыбельную, укачивая меня у груди.
Зоя, совсем еще девочка, смеется и машет мне рукой.
М. поднимает глаза от книги, улыбается мне и говорит, что душа человека бесконечно перерождается между смертными формами в поисках пути из этого мира в следующий, более совершенный, где нет страданий и тлена, где все — свет и покой.
Я умираю, опять умираю.
И ты, мой воображаемый собеседник, которого я, как юное дитя, уже успел полюбить, ни на секунду не забывая, что сам же и придумал, чтобы отвлечься от предсмертного беспокойства — помолись за меня, неверующего, прости меня, виноватого, понадейся вместо меня, что мир станет лучше, что впереди у меня — новая жизнь.
Я передаю свое право надеяться тебе. Сам я уже не могу.
ПОСЛАНЦЫ И ПОСЛАНИЯКарина Шаинян
Здесь никого — лишь тлен, гниль, мертвенно светящиеся во тьме шляпки ведьминых грибов. Липкий влажный холод пронизывает до костей — на Лу ночная рубашка, распущенные волосы разметались по плечам темными змеями. Ноги босы, и толстый ковер влажных листьев поглощает звук шагов. Гигантские колонны стволов рядами уходят в сумрачную бесконечность, и кажется, что между ними вот-вот мелькнет призрак.
Лу не помнила, как оказалась здесь. Лицо лихорадочно горело, тело содрогалось в ознобе. Глаза постепенно привыкали к темноте, подсвеченной бледной, затянутой дымкой луной; стала заметна вьющаяся между деревьями тропа, и Лу наконец узнала место. До холма, где стоит усадьба начальника округа, не больше полумили. Поверни назад — и вскоре окажешься дома, в безопасности и тепле. Но непослушные ноги понесли Лу вниз по тропе, к оврагу, где клубились мерцающие щупальца тумана. Будто чья-то злая воля толкала ее вперед. Лу пыталась воспротивиться, но тело не слушалось. Она шла, как сомнамбула, не владеющая собой, пустая оболочка, подчиненная чужому и чуждому духу.
Теперь Лу знала, что лес не так уж пуст. Ее окружали звуки — быстро удаляющиеся шаги, торопливый шепот, тяжелое дыхание и всхлипы. «Может быть, кто-то в беде, — подумала она. — Может, кто-то болен или ранен, и Бог послал меня сюда, чтобы помочь». Кто-то ворочался и сопел на дне оврага, хрипел, срываясь на стон. Лу слышала невыносимое влажное чавканье, сводящее с ума, — и шла на звук, не в силах остановиться, туда, где ее поджидало… нечто.
Кошмарное лицо с вывороченными губами вынырнуло на нее из темноты неожиданно, и Лу тихо всхлипнула. Старик-африканец лежал прямо на тропе. Ребра часто вздымались, и хрипы заглушали тонущий в ватной тишине шелест быстрых ног, чьи-то еще натужные, с присвистом вздохи. Беззубый рот старика кривился. Черная морщинистая кожа блестела от пота. Редкая серебристая поросль липла к огромному черепу. Лу узнала этого человека — и застонала от ужаса.
Колдун. Старый колдун из Матоди. Его дух вернулся, чтобы напоминать о страшном убийстве. Призрак, взывающий об отмщении… На другой стороне оврага туман был гуще — или это таяли в холодном воздухе облачка пара? Дыхание убийцы. Стоит побежать следом — и станет ясно, кто это; но Лу не смела. А может, не хотела знать.
Лу склонилась над колдуном, и в ноздри ударил чудовищный запах крови, пота и испражнений. Она отшатнулась, задохнувшись. Выпученные глаза старика с яркими, как две луны, белками смотрели в пустоту. Она сама — призрак, поняла вдруг Лу. Это она — бесплотный дух, клочок тумана, плывущий сквозь колоннаду леса, недоступный взору живых.
Колдун со всхлипом втянул воздух, и Лу наконец закричала.
Москитная сетка над кроватью, отяжелевшая от влаги, свисает мертвыми полотнищами. Воздух неподвижен и вязок, как бульон, несмотря на распахнутое окно; пахнет розовым деревом, цветами и кисловатым ночным потом. Бледный прямоугольник пасмурного света лежит на каменном полу. За окном — маленький сад в тени огромного авокадо, чахлые кусты роз — предмет забот и отчаяния миссис Кулхауз, жены начальника округа. На прикроватном столике — кувшин воды и заложенный увядшим цветком томик «Джейн Эйр». Стопка дешевых, коряво исписанных тетрадей на столе.
Сегодня воскресенье, — слава богу, Лу не надо идти в Матоди. Не надо смотреть в эти непроглядно черные глаза, пытаться вложить знания в курчавые, непонятно чем занятые головы. За жизнерадостными улыбками учеников кроется абсолютная темнота, и все, что остается Лу, — это быть храброй, делать свое дело и сохранять достоинство перед лицом этой великой тьмы.
Только невысокая каменная стена усадьбы отделяет тесный мирок европейцев. За ней бьется чуждая, непонятная жизнь, сотни босых ног шаркают в пыли, танцуя в свете костров, тощие козы влезают на крыши, спасаясь от жары и москитов, а в горных лесах скрываются колдуны. Колдуны и злые духи.
Мир за стеной настолько непостижим и непроницаем, что кажется Лу царством мертвых. Овраг окружает усадьбу, как Стикс.
Смятая ночная рубашка липнет к телу. В голове гудит — или это жужжат насекомые? Басовитый гул, похожий на жужжание шмеля, все нарастает, и уже кажется, что дрожит и вибрирует сам воздух. Целые полчища насекомых. Прозрачные крылышки двигаются так быстро, что сливаются в призрачное мерцание, как стремительно вращающиеся винты…
— Почта! — вскрикнула Лу и сбросила простынь.
Гул винтов затих — дирижабль, сбросив корреспонденцию, ушел в сторону Лагоса. Пакеты и коробки уже внесли на затененную гибискусом веранду, где обычно накрывали к завтраку. Лу тихо скользнула за стол, пододвинула пачку писем. Отвлечься на досужую, такую обыденную болтовню подруг и родственников…
Завтракать не хотелось: Лу чувствовала себя разбитой, почти больной. Рассеянно кроша хлеб, она глядела через перила на уходящий вниз склон холма. Вдали поблескивала медленная река — вода в ней была цвета кофе с молоком, в зарослях тростника на берегах прятались цапли и кулики, а на отмелях россыпями гигантских шоколадных конфет толпились стада бегемотов. Невысокие горы в черной шкуре джунглей сливались за рекой с набухшими дождем кучевыми облаками. Обычно вид с веранды нравился Лу: в нем была своя мрачная красота. Но сегодняшний сон все не отпускал, и привычный пейзаж навевал глухой страх. Там кроется зло, думала Лу. Оно не пощадило колдуна; рано или поздно оно одолеет низкую каменную ограду усадьбы.
Монотонно поскрипывало механическое опахало, установленное над столом, — сейчас, в сезон дождей, оно создавало скорее промозглую прохладу, чем желанную свежесть, но без него даже на открытой веранде было слишком душно. Громкий треск бумаги, когда кто-нибудь вскрывал очередной пакет, невнятные возгласы и обрывочные монологи, — зарывшись в долгожданные посылки, все на время утратили способность к связному разговору. Начальник округа, которого домашние и подчиненные за глаза звали Додо, уткнулся в газету, поеживаясь и слепо тыча вилкой в тарелку с яичницей; рядом миссис Кулхауз жадно поглощала журнал по садоводству и тосты с джемом. Чарли тревожно посматривал то в журнал, то вниз, во двор, где у самой ограды прятался за банановыми кустами сарай, в котором инженер оборудовал мастерскую. Чарли проводил там все время, не занятое строительством и ремонтом дорог, и в сарае вечно что-то гудело, визжало, пыхало паром и пахло раскаленным металлом и смазкой.
Доктор Саймон Хилл, молодой человек с блестящим образованием и сомнительной репутацией, безмятежно читал, задрав ноги на журнальный столик. На грубые ботинки налипли комья грязи. Глаза воспалились и покраснели после бессонной ночи. Доктор был небрит и растрепан, рубашка пропотела, брюки испачканы глиной, — видно, даже не переоделся после ночного вызова. Почувствовав взгляд Лу, Саймон поднял глаза, и девушка поспешно отвернулась. Краем глаза заметила его ухмылку. Такой блестящий молодой человек… и такой несерьезный. Неудивительно, что Додо мечтает отослать его из округа — вот только не может добиться замены.
— Есть новости из дома, доктор? — проскрежетал с затаенной надеждой майор Раст. Ему, отвечавшему за соблюдение закона и порядка в округе, доктор Хилл был что камешек в ботинке. — Вы вроде бы подумывали вернуться в Англию.
Саймон отложил письмо:
— Лорд Хилл желает, чтобы я оставался в Африке. Готов увеличить мое содержание при условии, что я не буду показываться на глаза его друзьям и знакомым, а также вступать в переписку с ними или самим лордом Хиллом.
Седые усы майора задрожали от негодования. Саймон состроил комическую мину; в глазах миссис Кулхауз загорелся хищный огонек, ее ноздри раздулись в предвкушении; Лу внутренне сжалась и сделала вид, что внимательно читает письмо: постоянные перепалки майора и доктора приводили ее в мучительное смущение. Майор уже открыл рот для гневной нотации, но его прервали крики и бурный спор, донесшиеся со двора.
Майор, хрюкнув, скрылся за газетой. Лу вздрогнула и подалась вперед, выглядывая источник шума. Она так и не смогла привыкнуть к тому, что самые яростные вопли здесь могут не значить ничего серьезного. Так было и в этот раз: трое здоровенных туземцев, обливаясь потом и азартно переругиваясь, тащили к мастерской Чарли исполинский ящик.
— Ваши железки, Чарли, опять раздавили клумбу с маргаритками, — заметила миссис Кулхауз. — Однажды этими ящиками кого-нибудь убьет.