— Разумеется, вы же Тень, — кивнул Герен. — Вам и билет не обязателен… Что ж, приглашаю в свое купе — если оно не занято.
— С удовольствием.
У вагона нес пост могучий усатый дядька-кондуктор. Протягивая свой билет, Герен краем глаза наблюдал за стимкером — Александр медленно растворялся в тусклом свете газовых перронных фонарей.
— Разбудите меня в шесть утра, — сказал Герен кондуктору, вкладывая в мозолистую ладонь монету.
— Обязательно, сударь! — откликнулся тот. — Гладкого пути, сударь!
— И принесите вина… какое есть, — добавил он, морщась.
Александр уже был в купе. Выглядел он даже бледнее обычного. Видимо, преображения давались ему с трудом. Впрочем, Герен хорошо его понимал. Сам столько лет мучился, пока две природы не слились в нем в одну. В нерасторжимое единство зверя и человека.
— Что, худо? — спросил он на правах старого знакомого.
— Ест-ть… н-немножко, — процедил Александр, стараясь не стучать зубами.
— Ничего, — утешил Герен. — Сейчас выпить принесут, сразу полегчает.
В дверь постучали. Герен чуть приоткрыл дверь, взял у кондуктора две запотевшие кружки. Вечер обещал быть долгим…
Они улеглись заполночь, устав от разговоров и осоловев от мерзкого пойла, которое в этом поезде выдавали за бургундское.
Скрежеща сцепками на поворотах, поезд мчался сквозь туманную мглу мимо каучуковых плантаций. Незримая в этой мгле расстилалась долина Транг Ан — место, где старший инспектор Спецотдела императорской уголовной жандармерии Антуан Герен — преданный делу служака, образцовый гражданин Французской Империи — уже успел побывать в личине другого.
Впрочем, последнее не указано в официальной характеристике. Даже само существование «Специального отдела по борьбе с преступлениями, совершаемыми другими» не признавалось на официальном уровне.
Однако спецотдел существовал, хотя после закрытия дела передавались в общий суд. И на процессах над стимкерами не упоминалось ни словом об их истинной природе. Да никто толком и не знал истинной природы других. Наука выдвигала множество гипотез. Выбирай любую. На свой вкус.
Герену больше всего нравилась та, что объясняла Всплеск как соприкосновение со Вселенной другого измерения. Якобы перепутались человеческая природа и природа тамошних животных, и произошло «сращение». Красивая гипотеза, однако, не могла объяснить, с чем же срослись в таком случае природы людей-теней, людей-кристаллов, людей-смерчей… И уж тем более она не могла объяснить природы Черной Звезды. Правда, Герен не слишком ломал над этим голову. Лично ему его другая природа нравилась. Даже сейчас, когда не было ни малейшей возможности хоть на недельку вырваться в горы, инспектору приятно было ощущать в себе Зверя. Странного, никем в этом мире невиданного, дикого и опасного, но по-своему великолепного.
Скрипнула противным голосом птица-пустышка. Герен вздрогнул, возвращаясь из напоенного свежестью горного леса в душное купе курьерского поезда. Еще не открыв глаза, он понял, что пассажиров прибавилось. Судя по голосу — женщина. Где же она села? До утра остановок быть не должно.
Герен скосил глаза на соседнюю полку, где расположился его попутчик, человек-тень Александр. И с трудом удержался, чтобы не вскочить.
Смуглая девушка с грустными глазами, в черном наглухо застегнутом платье. Совсем не изменившаяся. Как будто только вчера они с ней сидели в таком же купе и разговаривали неизвестно о чем.
Сейчас они тоже говорили, Александр и незнакомка. Говорили тихими голосами. Наверное, боялись его разбудить.
И правильно боялись. Они даже не подозревают, несчастные другие, как им не повезло. Зато повезло ему. Шеф будет доволен.
— Я уже пятый поезд меняю, а тебя все нет и нет…
— Знаю, милый, прости. Я не всегда могу выбирать. Они все садятся в разные поезда. И едут. Сами не знают, куда и зачем. Бегут от самих себя, не понимая этого. А бежать им надо не от себя, а — к себе. И пока их всех найдешь, пока объяснишь… Их много, а я одна…
— Разве ты не можешь отказаться, Суфат? Разве не можешь быть только со мной?
— Могу, Кент. Могу, но только… Только тогда им никто не поможет… Знаешь, какие у них глаза? Тоскливые, испуганные, недоверчивые… Ты же знаешь, если другой не осознает своей сути, он умирает. Умирает от Невоплощения. Хотя для всех остальных он будет казаться живым.
— Да, да, я помню, ты говорила… А ему ты тоже помогла?
— Да, и ему тоже. Хотя он и полицейский.
— Что ж ты сразу не сказала?! А вдруг он из этих, из специального отдела?
— Ну и что? Я знаю, они за мной давно охотятся. Чудаки. Другие ловят других…
— Уйдем отсюда?
— Ну, если хочешь… Только это ничего не изменит…
— Куда! — сорвавшись с полки, Герен выхватил из внутреннего кармана жетон. — Стоять!
Александр и Черная Звезда — Кентавр и Суфат смотрели на него, как на неопасного сумасшедшего. С презрением и жалостью. А может быть — только с жалостью.
— Именем закона вы арестованы! — выдохнул Герен. — В случае сопротивления имею право применить крайние меры!
— Пойдем, Кент, — вздохнула Черная Звезда, поднимаясь. — Ему надо побыть одному.
— Я сказал — стоять! — Герен выхватил револьвер и направил короткий ствол на девушку.
— Не смей! — выкрикнул Александр-Кентавр и, оттолкнув Суфат, бросился на Герена.
Тот не успел уклониться. Стимкер нанес ему вполне профессиональный хук слева. Неприятно хрустнула челюсть. Инспектор рухнул в проход, на мгновение ослепнув от удара.
«Зверь! — мелькнуло в его голове. — Где ты?!»
Но полицейские рефлексы оказались проворнее инстинктов дремлющего где-то глубоко в Геренской душе Зверя. Зверь нежился в предрассветных сумерках, и его не разбудил ни гром отдаленного выстрела, ни звон пробитого навылет оконного стекла. Ни тем более хруст грудной клетки.
Кентавра швырнуло на ту же полку, где еще недавно он то ли спал, то ли грезил в ожидании возлюбленной, которая стояла рядом и смотрела на него спокойными черными глазами. Глазами Звезды.
— Вы арестованы! — отчаянно прохрипел Герен, в бессилии глядя, как тает, растворяется на залитой кровью полке Александр.
— Я же сказала, это ничего не изменит, — произнесла Черная Звезда. — Все уже давно произошло. Произошло в тот момент, когда каждый из нас стал самим собой. Только теперь Тень окончательно стал тенью. А ты — Зверем.
— А ты? — прорычал Герен. — Кем стала ты? Ведьмой! Чудовищем!
— Черной Звездой, — ответила она и пропала.
Герен взвыл — проснувшийся наконец Зверь понял, что его провели, — выскочил из купе, отпихнул перепуганного шумом кондуктора, дернул дверь другого купе. Сорвал защелку. Наткнулся на чей-то перепуганный взгляд, отпрянул, бросился в хвост вагона, кренящегося на повороте, выбежал в тамбур, распахнул дверь.
Холодный утренний ветер радостно взъерошил волосы, обдал запахами локомотивной гари, перестоявшегося за ночь тумана и лиственной прели с уже совсем близких лесистых предгорий. Инспектор вдохнул эту смесь полной грудью — и вдруг засмеялся. Окинул счастливым взглядом разворачивающийся пейзаж.
Часы стояли.
Зверь, пробудившийся в нем, сладко потянулся и принялся вылизывать снежно-белую манишку, испачканную кровью недавней добычи.
На миг ему показалось, что на самом верху пожелтевшей макушки горы, выглядывающей из туманного одеяла, он увидел манящую его Черную Звезду…
«Ну что ж, — подумалось Герену, — в конце концов, мы тогда так и не договорили…»
Инспектор засмеялся, отшвырнул в несущиеся вдоль поезда полосы низкого кустарника пистолет и шагнул следом.
ПОСЕЛЕНИЕЮлия Остапенко
Через поле ползла огромная гусеница — футов двадцати в длину и не менее десяти в обхвате. Ее членистое тело сверкало и переливалось на солнце, яркие блики скользили по выпуклым медным заклепкам, трубам и пучкам никелевых проводов, обнажавшихся между сочленениями, когда гусеница вытягивалась во всю длину. Несмотря на поистине чудовищные размеры и вес, она двигалась на удивление шустро и при этом почти беззвучно, лишь немного пофыркивая и изредка стрекоча. Там, где она проходила, густые заросли амаранта исчезали — стебли сминались, складывались в идеально ровные снопы, а увенчивающие их темно-бурые гроздья семян исчезали в необъятном брюхе машины.
— Поразительно, — сказал Эмерсон, даже не пытаясь скрыть охватившее его изумление. — Это просто поразительно. Мистер Дженкинс, когда вы писали, что используете на плантациях новейшие индустриальные достижения, я ожидал многого — но чтобы такое!
Мистер Дженкинс, управляющий, улыбнулся скромно и гордо, крайне довольный произведенным впечатлением.
— Благодарю вас, сэр. Этот механизм мы используем первый сезон, но он уже превосходно себя показал. Как вы можете видеть, машина обеспечивает одновременно жатву, отделение колосьев от стеблей и обмолот, так что на выходе мы имеем чистый сбор с ничтожным количеством мякины и зерновых потерь. При этом скорость обработки поля достигает двух акров в час.
— То-то я смотрю, ваши рабочие прохлаждаются в тенечке, — сказал Эмерсон весело, не желая, чтобы Дженкинс решил, будто новый хозяин придирается в первый же день.
— О, у них достанет работы, когда будут доставать зерно и перевозить его на мельницу. Между прочим, просев, очистка, сушка и сортировка зерен у нас также механизированы. Не угодно взглянуть?
— Позже непременно. Все это очень интересно, правда, Мэри?
— Да, чрезвычайно, — отозвалась та.
Они стояли в тени под раскидистыми ветвями гигантского баньяна, дававшего хоть какое-то укрытие от тяжелого полуденного зноя. Жара в Ост-Индии была не такой, как в других частях света — воздух не просто накалялся, но плавился, заползал в легкие, словно раскаленное золото, обжигал, давил и душил одновременно. Эмерсон не знал, сможет ли когда-нибудь к этому привыкнуть, но, впрочем, сейчас он забыл о жаре, лишь только глянув на свою жену. Мэри была удивительно хороша сегодня — в голубом ситцевом платье, с голубым же тканевым зонтиком, небрежно закинутым на плечо. Ему стоило немалых усилий убедить ее сменить тяжелые европейские платья, привезенные из Англии, на более легкий ситец, в котором мучительная тропическая жара переносилась легче. Это платье для Мэри пошили во время их остановки в Бомбее, и, когда она надевала его, Эмерсон не мог отвести от нее глаз. Разумеется, рукава плотно охватывали руки до запястий, подол был достаточно длинен, а шея закрыта до самого горла, у которого поблескивали две перламутровые пуговки. Но, если напрячь воображение, сквозь тонкую ткань угадывалась батистовая нижняя сорочка и стройный стан, и когда Эмерсон думал об этом, у него перехватывало дыхание.