угой и зашипел, глядя куда-то за спину полковника. Вильямс резко обернулся.
Никого, лишь подвижные тени пляшут по темным панелям. Нервы. Всего лишь нервы.
Кот громко чихнул и отвернулся. Очень послушный и совсем не пачкает, Полина довольна. А он? Стал бы он стрелять в полицейских вместо того, чтобы отсидеть полгода?
Мысль была дикая, чуждая, — будто кто-то шепнул ее на ухо, дохнув горячо и влажно. Полковник почувствовал, как встали дыбом волоски на заледеневшей спине. Механическая рука тихо скрипнула, когда Вильямс утер мокрый от пота лоб. Пальцы дернулись сами по себе, скользнув по кадыку, и полковник отшатнулся, едва не упав. Она была неуправляема, эта механическая рука, чужие нервы, нервы «подходящего жмурика», жили собственной жизнью, не желая подчиняться новому хозяину. Рука ненавидела полковника Вильямса.
Он вдруг понял, что боится оставаться один. Оцелот щурился на огонь, подергивая хвостом. Преодолевая отвращение, Вильямс осторожно потянул за цепочку. «Кс-кс, — пробормотал он. — Идем к Полине. Идем к хозяйке, ну, ты, чучело электрическое…» Кропоткин неохотно встал и потащился за полковником, опустив голову. Сейчас он действительно походил на побитое молью чучело, забытое в провинциальном музее…
В комнате Полины было сизо от папиросного дыма. Тихо наигрывал граммофон. Увидев отца, девушка лениво отложила в сторону огромный том — полковник мельком заметил кошмарный рисунок голого выпотрошенного мужчины с бесчеловечной улыбкой на лице и, сглотнув, поспешно отвернулся.
— Вот, зашел поболтать перед сном, — неловко проговорил он в ответ на удивленный взгляд дочери. — Как твои дела?
— Хорошо, — ровно ответила Полина. — Спасибо, что спросил. Иди ко мне, Кропоткин…
Оцелот вспрыгнул на диван, и девушка запустила пальцы в густой пятнистый мех. Вильямс заметил, что она избегает прикасаться к механическим частям, и вдруг решился:
— Знаешь, не по душе мне это, — он помахал новой рукой перед собой. — Оно, конечно, достижение науки, доктор Купер твой молодец, но — неудобно. Глупо, знаю, — но поздновато мне новым фокусам учиться. Столько лет прошло… не привыкнуть уже. Завтра же ему позвоню.
— Не позвонишь, — мертво ответила Полина.
— Это почему? — опешил Вильямс. Раздраженный, он наконец набрался храбрости посмотреть на дочь прямо — и только теперь заметил, что глаза у нее мокрые и красные. — Да что ж такое? — испуганно спросил он.
— Доволен? — ядовито выкрикнула Полина. — Он исчез, исчез, и ты знаешь, почему! Он ученый… это подло — то, что ты сделал. Подло и низко… и он тоже… все вы сволочи… Ненавижу тебя, — низким голосом выговорила она. — Уйди, не хочу тебя видеть…
Вильямс задохнулся от гнева, но тут она уткнулась лицом в подушку и разрыдалась. Обмирая от ужаса и неловкости, полковник попятился и вывалился за дверь.
В затылок дохнуло горячим воздухом, пахнуло вдруг нефтью, плесенью, гниющими растениями. Словно в ответ, скрипнули пальцы механической руки, и Вильямс едва не застонал, услышав за спиной тихий, невыносимо знакомый смешок.
В управление полковник явился мрачнее тучи.
— Что по делу о контрабанде животных? — буркнул он и нахмурился, увидев растерянные лица. — Что, пристрелили одного несчастного и рады бездельничать? Дело не закрыто. Найдите сообщников… Кто-то ухаживал за животными, кто-то занимался вивисекцией. Найдите мне этого маньяка. Найдите торговцев этими… — полковник поймал на себе странные взгляды подчиненных и отвел глаза. Побарабанил пальцами по столу. — Делайте свою работу, черт возьми! — буркнул он.
— Мы ищем, но… Людей, сами знаете, не хватает, а важность дела… Главарь убит, животные в зоопарке, дела-то никакого нет, извините.
— Если мы не найдем вивисектора — газеты поднимут вой! — рявкнул Вильямс. — Общество защиты животных оборвало телефон, эти старые калоши мне проходу не дают!
Две карги, обеспокоенные судьбой бедных зверюшек, действительно нарисовались вчера в управлении, и Вильямсу лично пришлось убить полчаса, успокаивая растревоженных защитниц. Сейчас он был рад этому.
— Сумасшедшие старые девы…
— С титулами и связями в министерстве! — взревел полковник. — Операцией руководил лейтенант, не помню фамилию, он говорил, его родственница держит… — Вильямс с отвращением передернулся, — похожее существо. Расспросите его, узнайте, кто продавец.
А Полина выгуливает полумеханического оцелота по набережной, у всех на глазах. Полковник снова поймал чей-то недоуменный взгляд; один из полицейских открыл было рот, собираясь уже заговорить, но в последний момент стушевался.
— Ищите, — устало проговорил Вильямс. Репутация… Долг… Все отошло на задний план — сейчас полковник хотел только найти Купера, взять его медными пальцами за тощую немытую шею и трясти, пока докторишка не избавит его от этого пристегнутого к плечу монстра. А потом уже подробно расспросить о трупе, из которого этот маньяк извлек нервы…
Измученный бессонной ночью и бесплодным днем, Вильямс не ушел домой. Он задремал прямо за столом, в привычной, пропитанной бумажной пылью духоте своего кабинета, под мерный шорох, доносящийся из коридора: рабочий день закончился, и уборщики заступили на вахту. Шорк, шорк — такой успокаивающий, такой обыденный звук. Шорк, шорк — туземец механически скребет метлой, поднимая клубы липкой красной пыли… Еще пара дней, может быть неделя, и двор перед администрацией Колонии превратится в озеро жидкой багровой глины, дороги станут непроходимы, а живая изгородь покроется мелкими, лиловыми с желтым цветками, одуряюще пахнущими мятой. Но пока — есть только пыль и мертвые, покрытые рыжей коркой кустарники, обрамляющие двор.
Из смуглой спины торчит огромный, сверкающий на солнце металлический ключ, и Вильямс видит, как он медленно проворачивается в такт движениям.
— Как видите, результаты отличные. Он сразу возьмется за ум, вот увидите.
Полковой врач, ни лица, ни имени которого Вильямс не помнит, довольно потирает руки, и мозг спящего полковника услужливо подрисовывает ему хитрое усатое личико доктора Купера.
Шорк. Шорк. Вильямс не видит лица уборщика, не хочет видеть лица этого сутулого, низкорослого туземца.
— Мы все очень любим мистера Сэнди, — говорит врач, — но согласитесь, его последние выходки — это даже для Колонии слишком… Соглашайтесь! Этот юнец — гений, мистер Сэнди сразу станет очень послушным и перестанет пачкать.
Вильямс отворачивается и смотрит в выгоревшее до белизны небо.
— Как вы думаете, скоро пойдут дожди? — спрашивает он.
Через двор, ведя на цепочке полумеханического кота, с надменным лицом прошла Полина, холодно кивнула отцу: соглашайся. Вильямс хотел сказать, как любит ее, как вспоминал о ней, плавясь в адской жаре Колонии, как держался за эти воспоминания, но ключ в спине туземца провернулся с кошмарным скрежетом, заглушая слова. От неожиданности Вильямс дернул рукой, и суставы медных пальцев больно врезались в щеку.
Полковник открыл глаза и увидел прямо перед собой темные щели сочленений, в которых шевелилось что-то белесое и отвратительное, как черви. Держа механическую руку перед собой, он вскочил, опрокинув стул, и скорчился над корзиной для бумаг.
Когда желудок опустел, Вильямс, трясясь, как в лихорадке, вытянул из кармана платок и утер рот.
— Не было ничего подобного, — прошептал он сам себе. Не было никаких туземцев с ключами в спине, не было таких разговоров, ничего не было… Сэнди был болен, я обязан был…
Шорканье метлы стихло, и из коридора донеслись голоса. Истерический тенор требовал и скандалил; бас настойчиво, нудно гудел на одной ноте, возражая. Голоса приближались и вскоре скандалили уже под дверью. Полковник, морщась от гадкого вкуса во рту, раздраженно выглянул из кабинета.
— Что такое? — слабым голосом спросил он.
— Вот, — сердито заворчал дежурный полицейский, — говорю — приемные часы закончены, а он все рвется, говорит, к вам лично надо…
— Завтра… — начал было Вильямс и осекся, узнав бледную веснушчатую физиономию доктора Купера.
Бесцветные глазки доктора шарили по кабинету, не останавливаясь ни на секунду, и полковнику хотелось схватить Купера за тощие плечи и хорошенько встряхнуть. Вместо этого он откинулся на спинку кресла, стараясь держаться естественно. Механическая рука по-прежнему лежала на колене, как чужая, но теперь это почти не смущало Вильямса. Жалкий докторишка явился сам, и теперь полковник мог диктовать условия. Выглядел Купер скверно: лицо опухло, волосы всклокочены; его усы слиплись и больше прежнего походили на паклю. Полковник сдержанно усмехнулся.
— Итак, — произнес он.
Купер нервно облизал губы.
— Знаете, — торопливо заговорил он, — мы ведь с вами одновременно работали в Колонии… пусть и не сталкивались лично, но все-таки, можно считать, соратники по оружию… несли цивилизацию — как умели…
Полковник поморщился. Что за чушь он несет? К чему все это? Пытается таким образом вымолить прощение?
— Вы даже однажды направили ко мне пациента, — почти шепотом произнес Купер и, покосившись куда-то в угол, поджал губы.
— Не припомню, — надменно ответил полковник. — Но вот о ваших пациентах хотел бы побеседовать.
Жалкий вид доктора внезапно приободрил Вильямса, паника, разъедающая нутро с тех пор, как Купер установил протез, отступила, и полковник вспомнил о долге. Возможно, он не единственная жертва маньяка. Возможно, еще многие несчастные, поверив в посулы, мучаются сейчас с неуправляемыми и даже опасными механическими конечностями…
— Вы должны помнить, — проговорил Купер. — Вы…
— Совесть не позволила бы мне отправить кого-либо к такому шарлатану, как вы.
Купер внезапно ухмыльнулся и выпрямился, вновь превратившись в прежнего самоуверенного наглеца.
— Полковник, совесть — всего лишь рудимент, и вы сами это знаете и как можете боретесь с этими иррациональными импульсами, — проговорил он лекторским тоном. — Но вы слишком сентиментальны и старомодны, вот и приходится подправлять себе память. Вы, в сущности, тот же дикарь, уж извините. Я же — человек современный, цивилизованный, рациональных поступков не стыжусь, так что могу вам напомнить.