И тут я, наконец, узнал его. Мать честная! Да это же тот самый мешок с костями, бедолага в цепях, которого мы вынули из тюремной кареты! Отъелся, конечно, заматерел… пожалуй, веревки-то мог бы и порвать — крепкий боец, да еще, видно, из благородных — офицер! Но узнать можно. Он и есть.
«Ах ты ж, — думаю, — Посуляй-хитрец! Обвел фартовых вокруг пальца!» Ну конечно, кто из нас подписался бы на такое дело — спасать забесплатно государственного преступника? Да ни в жизнь! Вот он и выдумал почтовую карету с золотишком! Ну, шкодник! Зачем же ему этот вояка понадобился? Всякие там долги чести у нас, прямо скажем, не в чести. Шкуру-то свою подставляем, не казенную!
— Не торопитесь, — говорю, — сэр. Предводитель нынче в отъезде. Беглыми каторжниками интересуется, говорят, за них премию дают. Вы, часом, ни одного беглого не знаете?
Думаю, ну поддел я тебя! Посмотрим, что теперь запоешь!
Но он только головой мотает, как лошадь.
— Некогда! Некогда церемонии разводить! Я тебя тоже узнал, фартовый. Не беспокойся, порядки знаю, и не пришел бы сюда без приглашения, если бы у нас — у всех нас! — была хоть одна лишняя минута!
И тут, будто в подтверждение, пол под ногами дрогнул. Да так дрогнул, что и табуретка из-под задницы вылетела. Стена качнулась — вот-вот рухнет! По всему дому грохот, с кухни звон колокольный — горшки с полки посыпались. Окно — так просто наружу выпало, будто и не было его, ветром коптилку задуло, и слышу — по всему переулку стекла, кирпичи, вывески жестяные, черепица — дождем!
Ребята — кто на пол попадал, кто, наоборот, на ноги повскакал, друг за друга хватаются. Однако раз тряхнуло, отгрохотало — и больше не повторилось, утихло. Тут и Посуляй из каморки своей прибежал, морда со сна помята — под утро только с работы пришел.
— В чем дело? — спрашивает. — Конец света, что ли?
И вдруг, будто на стену наткнулся, — увидел гостя. Тот тоже на него смотрит значительно, мол, просыпайся быстрее.
— Остров сел на мель, — говорит.
Вижу — проснулся наш Посуляй, ни в одном глазу дрёмы не осталось. И не землетрясение его разбудило, а вот эти три слова.
— Как остров?! — переспрашивает. — Откуда?
— С запада — юго-запада, — докладывает вояка.
И уж губу свою дворянскую не выпячивает, со всем уважением доносит. Ну да удивляться нечему, небось уважишь того, кто тебя из тюряги вытащил. Руки будешь целовать, хоть бы и разбойнику…
Посуляй нахмурился, не может в толк взять.
— Что им здесь нужно, островитянам?
Гость оглянулся по сторонам и тихо:
— Верный человек в порту говорит, что остров пришел прямым ходом из океана. На сигналы гелиографа не отвечал, флагов не выбросил. На рейде хода не сбавил. Адмиралтейство в растерянности. Даже если это вторжение — зачем садиться на мель? Почему нет артиллерийской дуэли с фортами порта? Все говорит о том, что на острове беда…
— А, черт! Живо в порт! — Посуляй схватил плащ, шляпу — и на выход. — Всем сидеть в норе, пока не вернусь! Брикс! Ты со мной!
Ну слава богу, и про меня вспомнил. А то я уж начал думать, что старые кореша теперь побоку…
Господь святый, крепкий! Что в порту творилось! Которые суда на берег выбросило, а которые на мелководье кверху брюхом торчат, постройки, цейхгаузы, рыбацкие мазанки смыло до самого Набережного собора, да и тот уцелел только оттого, что на холме. Где маяк был — одни волны гуляют, вся акватория в обломках, и осталось той акватории — узенький проливчик между нашим берегом и островом.
На острове тоже словно ураган прошел. Деревья многие повалило, скала, говорят, была одна, да расселась вдоль — ни дать, ни взять, рога из лесу торчат. Никогда я прежде плавучих островов не видал, а тут полюбовался всласть. Какая же громадина! Будто и не было у нас моря сроду — земля от края и до края.
Народ, особенно из тех, чьи дома далеко от берега, тоже стоит, дивится, пальцами в разные стороны тычет. А кто из рыбацких поселков, те, понятное дело, воем воют, островитян черными словами поминают. Повоешь, без крыши-то оставшись, без лодки и без сетей — все смыло. А если что и уцелело, так не пускают никого к берегу, пригнали солдат, поставили оцепление. Ждут чего-то.
Но со стороны острова — ни звука, ни знака, будто вымерли тамошние до последнего человека. Посуляй стоит, смотрит, сам мрачнее тучи. Удивительно! Чего ему-то страдать? Наши сети волной не смоет, потому как мы — ловцы в море людском.
— Может, позвать карманных? — тихо спрашиваю. — Народу-то сколько! Не без прибыли можно быть.
Молчит Посуляй, ноготь грызет. Потом поворачивается к вояке.
— Это не может быть Кетания, — говорит, и видно, что сам себе не верит. — Вы должны знать все острова, граф. Ведь это не она?
А граф, смотрю, тоже голову повесил, руками разводит.
— Увы, сомнений быть не может. Это Кетания, милорд.
Я аж закашлялся от неожиданности. Милорд?! Это наш-то Посуляй?! Вот так новость! Почище явления острова!
Но они на меня и внимания не обращают. Граф где-то зрительную трубку надыбал, так Посуляй к ней глазом прилип, не оторвешь. Водит и водит из стороны в сторону.
— Мы должны туда попасть!
— Это может быть опасно. Что, если на острове чума?
— Ерунда! — Посуляй только плечом дернул. — Бен, можешь раздобыть лодку?
Что тут скажешь?
— Раздобыть-то не штука, — говорю. — Только сдается мне, что вон там, под бережком, адмиралтейские шлюпки маячат. Мимо них хрен пройдешь… милорд.
Посуляй только плюнул с досады и снова давай трубкой водить — теперь по толпе перед оцеплением. Поводил, поводил и вдруг замер.
— Дина!
Не знаю, чего ее в самую гущу народа понесло. Говорят, для женщины сплетни, как для моряка грог с ромом — жить без них не могут. А может, как раз Посуляя искала, потому как где же еще карманника искать, если не в толпе?
Обрадовалась, когда мы подошли, беспокоилась, видно, за него, шалопая, милорда нашего. Давай рассказывать, что у них в театре стена обвалилась, кассира слегка кирпичом пришибло, оттого сегодняшнее представление отменяется. Да и до представлений ли тут? Весь город на берегу.
Щебетала так, щебетала, потом вдруг замолкла. Видит, Посуляй как в воду опущенный, молчит и все на остров поглядывает. Ну, Дина из него быстро вытянула, в чем закавыка. Женщины это умеют.
— На остров попасть? — смеется. — Тоже мне, затруднение!
Махнула кэбмену, велела нам дожидаться тут и укатила.
Посуляй прямо расцвел. Поглядел ей вслед, потом графа услал с поручением, повернулся ко мне, подмигнул с усмешкой.
— Что, Бен, накормил я тебя сегодня государственными тайнами? Ладно уж, спрашивай!
Я не знаю, с чего и начать.
— Не того мы происхождения, — говорю скромно, — чтобы лордам вопросы задавать…
— Брось, Брикс! — в плечо меня толкает. — Мало мы с тобой пенника из одного черепка выхлебали? Для тебя я как был Посуляй, так Посуляем и останусь. Вот с графом Кухом мы кошельки на базарах не резали — пускай он меня и зовет милордом да высочеством. К тому же он островитянин, а стало быть — мой подданный. Сбежал я от них, Бен. Нет скучнее жизни, чем при дворе папаши моего благословенного. Ты только Дине не говори, вокруг нее и так лорды увиваются, как мухи. Она их терпеть не может…
— Так чего ж ты на остров рвешься? — спрашиваю. — На что он тебе?
— Как на что?! — удивляется. — Не век же папаше императорствовать! Да и я когда-нибудь остепенюсь. Чего островами разбрасываться? У тебя вот в норе под лежанкой четыре пары сапог ненадеванных. Попробуй кто-нибудь одну отними!
— Да, это верно…
В общем, перетерли мы с ним это дело по-людски, без обид. Протолкались в погребок — народу тьма! — опрокинули по ковшику. В самом деле, думаю, не виноват же Посуляй в том, что он Островной империи принц! У всякого свой норов. Может, ему с карманниками веселее. Хотя будь у меня такой папаша… эх!
Тут и граф Кух подошел. Смотрю — он будто толще стал и тихонько так позвякивает под плащом.
— Четыре шестизарядных, — докладывает. — И по сотне орешков на каждый.
Смотри-ка ты! Ловко провернул дельце. Толковый мужик, хоть и граф. Я так понимаю, что у островных тут землячество не хуже нашего фартового цеха. Недаром их сажают порой — за шпионаж, не иначе. Ну да мне это без разницы, я в полиции не служу. А вот почему Посуляй на похороны лорда Септимера не пошел, теперь мне ясно, как на ладошке. Не хотел, чтобы свои признали. Хитер, черт!
Часу не прошло — Дина вернулась. Подает Посуляю бумагу, а в бумаге той — ни много ни мало:
«Приказ суперинтенданта приморского дивизиона сэра Эдмунда Хендерсона всем воинских, гражданских и прочих чинов лицам оказывать содействие и поддержку специальному департаментскому сыщику именем Моос и троим его помощникам в произведении обследования новоприбывшего острова, с привлечением армейского и флотского контингента или без оного. Дано сего числа в резиденции…» и прочее. Собственноручная подпись. Печать департамента. Только что пятки лизать не приказано!
Я прямо не удержался и брякнул:
— Вот бы мне такую бумагу выклянчить! Я бы в неделю богаче Генерального казначея сделался!
Дина головку гордо вскинула, да как глазами полыхнет!
— Выклянчить?! Пускай спасибо скажет, что я букет согласилась принять! Свинья похотливая…
— А что это за три помощника? — хмурится Посуляй. — Тебя не возьмем, даже не думай!
Дина и бровью не повела.
— Кто еще кого не возьмет!
И разворачивает вторую бумагу, всю в печатях:
«Сим удостоверяется, что госпожа Моос является должностным лицом Департамента полиции, с полномочиями чиновника по особым поручениям…»
— Пришлось все-таки дать руку поцеловать, — вздыхает.
Доставили нас на остров со всем почетом, с пеной и брызгами — на паровом ботике под адмиралтейским флагом. Да еще эскорт снарядили из двух морских шлюпок — целый флот. Портовый капитан встал на носу с трубой, мало чем поменьше той, что пускала дым, — все высматривал что-то, хмурился. Наконец обернулся к Дине и говорит: