— Но это ведь нонсенс, международный скандал. Кто пойдет на такое? Может, не было никакого ребенка, а, капитан? А был только повод проникнуть на наш пароход и устроить все это… безобразие? Неужели вы верите этой… кукле?
Макинтош пожал плечами.
— Ничего не остается. Луораветланы не обучены лгать.
— А я когда-то не умел курить, был молод и высок. И посмотрите на меня сейчас. Все меняется, капитан.
— Найдите Кошки, Айзек. Предупредите его. Остальное — моя забота.
Айзек глубоко вдохнул, выпрямил тощую спину и двинулся по коридору в сторону ходовой. Остановился, хлопнул себя по лбу, словно вспомнив что-то важное, обернулся и сказал:
— Зато знаете что? Голова совершенно не болит. Не чудо ли?
И ушел, не дожидаясь ответа. Вид он имел одновременно жалкий и геройский.
Аявака стояла задумчивая, точно в трансе. Макинтош осторожно тронул ее руку.
— Пойдемте, Аявака. Нужно спешить.
Затоптал тонкое щупальце черного льда, ползущее по коридору.
Глава 9
— Что же ты не войдешь, девочка? — шепчет Кэле. — Помнишь меня? Видишь, у меня все получается — и без твоей помощи.
Аявака двенадцать лет слушала эхо этого голоса в своей памяти. Вкрадчивое, неживое, ледяное. Знала — это случится, они встретятся снова. Готовилась. Недостаточно хорошо. Все по-прежнему. Голос. Аявака увязла в нем, как муха в паутине. Стоит, не в силах пошевелиться.
— Удо Макинтош — надоедливый пинычьын[63], — жалуется Кэле. — Но мне приятно, что все мы снова вместе. Пора довершить начатое.
Мертвой чернотой тень Кэле ползет по стенам и полу.
— Попрощайся с капитаном, — шепчет Кэле. И дергает за черную ниточку, к которой привязан громоздкий томми.
— Убей, — приказывает Кэле своей марионетке, и томми начинает движение.
— Удо Макинтош! — кричит Аявака, и тотчас захлебывается, теряет равновесие, тонет в ледяной черноте. Вот и все, думает она. Вот и все. Мы опоздали.
Она падает, падает в черную бездну без звезд, и со всех сторон на нее смотрит Кэле.
— Ты совсем не изменилась, — говорит Кэле. — Такая же маленькая и глупая. Такая же послушная.
Он тянет за ниточки, и Аявака чувствует, как поднимается одна ее рука, затем вторая. Чувствует на лице чужую злую улыбку.
— Я убил Кутха, — говорит Кэле. — Я выждал время. Я возвращаюсь. Я победил.
Аявака чувствует, как голова ее кивает. Кэле победил.
Время остановилось. Аявака не видит ничего, кроме черноты. Все ее звуки — голос Кэле, все запахи — его сладкий запах.
Еще немного, и Аяваки не останется вовсе.
— Мы найдем маленькую непослушную умкэнэ, — продолжает Кэле. — И она станет моим лейвинэнэт[64]для возвращения домой.
Аявака путается в словах, блуждает в них, как в лабиринте, но… Мити ушла от него? Сильная маленькая Мити смогла победить Кэле. Аявака хочет улыбнуться, хотя бы мысленно, но не позволяет себе и этого. Нельзя, чтобы Кэле увидел ее радость.
Тот продолжает:
— Не обижайся. Я взял бы тебя — ты послушнее и глупее. Но ты слишком стара. Не умеешь гнуться, сразу ломаешься.
Сквозь густую тьму Аявака чувствует живое прикосновение. Капитан Удо Макинтош.
— Пойдемте, Аявака. Надо спешить.
— Иди, милая. Пусть поживет пока. Он приведет нас к маленькой умкэнэ, а потом ты его убьешь, — шепчет Кэле и дергает за ниточки.
Ноги Аяваки двигаются, послушные воле Кэле. Тело предает. Шаг, еще один. Аявака идет следом за капитаном.
Но теперь все иначе. Если Мити смогла, значит, и я смогу, думает Аявака.
Вспоминает, как сама учила маленькую Мити. Отпустить эйгир. Пусть тьма плывет сквозь тебя, не задевая. Ты прозрачна и чиста.
Расслабиться и дышать. Сладкий запах Кэле — завеса, обманка — растворяется, открывая настоящую его суть. Копальхем. Гниение. Смерть.
Пусть.
Нужно представить, будто ныряешь в холодный океан. Течение несет тебя прочь от берега. Не сопротивляйся. И тогда…
Аявака чувствует боль в поцарапанной руке. Чувствует сердце — бешеное, дикое, оно колотится за три сердца сразу. Чувствует лицо — с нехорошей улыбкой, которую подарил ей Кэле.
Очень скоро Кэле заметит ее маленькую победу и надавит сильнее.
Потому Аявака делает глоток из своего тулуна, длинный, жадный, быстрый. Еще один. И еще. Чем больше, тем быстрее.
Прости, капитан Удо Макинтош, нельзя больше ждать. Прости, чем бы это ни закончилось.
Все. Ее здесь больше нет.
Как Ийирганг ушел
Старики рассказывают:
Два сына у Кутха было. Савиргонг — охотник, добытчик. Олени у него лучшие в Наукане. Ийирганг — мечтатель. Все норовит новую штуку выдумать. Вот бы, говорит, такую лодку построить, чтобы по небу летать. Смеется Кутх.
Уехал Кутх на охоту, а сыновьям наказал: что бы ни случилось, в янаан[65]не заглядывать.
Ийирганг задумчив сделался, ходит вокруг янаана, взгляд не отводит. Савиргонг ему говорит:
— Зачем ты, Ийирганг ходишь вокруг янаана, если отец строго-настрого запретил туда заглядывать?
Не отвечает Ийирганг.
Ночью проснулся, пошел к леднику. Смотрит: Савиргонг здесь, сторожит. Не спит.
Ийирганг утром брату ничего не сказал. На вторую ночь пришел на ледник: снова Савиргонг не спит. Охраняет янаан от любопытного брата.
На третью ночь не выдержал Савиргонг, уснул. Обрадовался Ийирганг, спускается в ледник. Смотрит, а там Кутх сидит. Мерзнет.
— Думал, не дождусь, когда ты меня выпустишь, — говорит Кутх. — Ты, Ийирганг, давно самостоятельный стал. Простора ищешь. Тесно тебе со мной. Савиргонг — послушный, будет моей опорой. А ты уходи.
Дал ему припасов на дорогу, лучших оленей и свою любимую парку.
Ушел Ийирганг.
Глава 10
На случай встречи с обезумевшими томми Макинтош отправил Цезаря вперед. Пес, оценив задачу, двигался без лишней спешки, но уверенно. В отличие от Макинтоша, Цезарь бывал здесь часто. Как и всякому сложному механизму, ему требовалась забота понимающего специалиста.
Мозес не покидал свою берлогу уже почти два года. Машинист-механик стал слишком громоздок, чтобы свободно передвигаться по пароходу. Лабиринты технической палубы, похожие на механизированные кротовьи норы, украшенные трубами и ржавчиной, были, кроме прочего, оснащены хитрой рельсовой системой, по которой передвигался Мозес. Ноги, даже механические, не могли исправно носить нагромождение металла, каким сделался машинист-механик за время службы на «Бриарее».
С помощью томми машинист-механик неустанно перестраивал не только пароход, но и — с особым рвением — собственное тело. Мозес состоял в переписке с такими же сумасшедшими учеными-механизаторами, как он сам, и всякий раз после получения почты команда с ужасом ждала, какое новшество примется внедрять машинист-механик и как изменится от этого жизнь «Бриарея».
Макинтош опасался, что по лекалам безумных своих корреспондентов Мозес модернизировал и собственный мозг. Что под клепаным черепом его давно крутится тонкий парочасовой механизм с самым совершенным анкерным спуском, миниатюрными шестеренками и изящной системой пароотводов.
Не имея возможности покидать свою берлогу, Мозес радовался всякому гостю, был разговорчив неимоверно и настолько же умен и проницателен.
Именно поэтому владения Мозеса капитан посещал не чаще, чем того требовала его капитанская совесть: посреди неуемной Мозесовой болтовни Макинтош острее чувствовал пустоту на месте исчезнувших эмоций.
Они были уже совсем рядом с машинным отделением, когда, обернувшись, капитан обнаружил, что Аявака пропала. Мелькнула испуганным маятником мысль: Айзек прав. Весь этот кошмар, этот черный ужас — диверсия луораветланов, которые устали терпеть британцев. Но ведь глупо это, глупо и бессмысленно. Не нужны луораветланам такие диверсии. Тем более — кровавые. Тем более — железными руками томми. Всякий луораветлан сумеет убить сколько угодно британцев, не пошевелив и пальцем.
Макинтош тихо свистнул. Свист его без следа растворился в шуме турбины, но Цезарь, кажется, умел слышать даже мысли капитана. Вместе они развернулись и пошли обратно.
Аявака лежала на полу. Волосы ее и открытые глаза переливались синим, освещая коридор не хуже лампы.
— Аявака?
Нет ответа. Макинтош отдал лампу Цезарю — тот аккуратно принял крючок в пасть, — а сам наклонился к девушке. Дыхание ее было тяжелым, хриплым. Как если бы она не лежала на полу, но несла на плечах невероятной тяжести груз. Макинтош видел такое однажды — двенадцать лет назад.
Убить ее, пока не поздно, вот что. Убить, пока она не убила всех. Воткнуть нож прямо в сердце. Совсем просто было бы застрелить, но револьвер капитан отдал старому Айзеку. А нож — нож есть. Убить эту, потом найти маленькую, умкэнэ. Мити. Которой, очень может быть, и нет вовсе, которая, возможно, придумана юной шаманкой для каких-то своих тайных целей.
Палуба под ногами дрогнула, ушла назад и вниз. Плавно, но ощутимо. Еще громче взревела рядом турбина, а потом — Макинтош это почувствовал, как умеет почувствовать только настоящий моряк, — стала замедляться, умирать.
Капитан аккуратно поднял Аяваку. Была она легкой, как травинка, и неожиданно теплой.
Макинтош не видел, как за его спиной бесшумно и осторожно, словно живое существо, не обделенное разумом, приближается, крадется по стенам, полу, потолку черный лед.
Глава 11
Аявака не спешит открывать глаза. Прислушивается. Тишина. Только ветер шелестит снежинками. Пахнет морозом.