Текст был настолько беспомощен, что вызывал не насмешку, а жалость.
— Вы к ней несправедливы, — сказал Дежон. — Она очень милая… да, немного испорченная бреднями суфражисток, но вместе с тем… Столько огня, задора… К тому же, она, кажется, хорошо фотографирует. Во всяком случае, ее фотографический аппарат лично мне внушает громадное уважение. Все эти линзы, рычажки, эта фотовспышка… Будьте к ней снисходительны…
— К фотовспышке? А, к мисс гениальной писательнице? Я к ней снисходителен. Я невероятно снисходителен, если бы мои приятели из Техаса меня сейчас видели, то освистали бы… как последнюю размазню. Я, видите ли, к ней несправедлив! — американец огляделся по сторонам в поисках плевательницы, но в салоне корабля Ее Императорского Величества «Борей» такой необходимой детали обстановки, к сожалению, не было. — Это вы… и наши бравые летуны, от капитана до последнего матросика, млеете в ее присутствии, а я… Почему, собственно, она пользуется такими привилегиями?
— Ну, она дама, — напомнил Егоров.
— Что вы говорите? — восхитился американец. — Но она ведь постоянно борется за равноправие. Так ведь? Тогда почему ей выделили отдельную каюту? Мы же говорим о полном равенстве полов, джентльмены. О равенстве. Значит, какие могут быть реверансы? Простые товарищеские отношения. Прекрасно поспали бы на соседних койках.
— Вы просто не можете ей простить то, что в результате вам пришлось поселиться в каюте с мичманами, — сказал Егоров.
— Да, не могу. У меня очень чуткий сон, а у этого треклятого мичмана… у Смитстоуна, такой дикий храп…. Кто мог подумать, что в этом тщедушном теле восемнадцатилетнего мальчишки вмещается столько рева и клокотания? И самое главное, он ведь не просыпается даже от пинков. Меня второй сосед предупредил, что это бессмысленно, нужно просто принять как неизбежное и терпеть…
— И поэтому вы прошлым вечером прихватили с собой в каюту бутылку бренди? — поинтересовался Дежон.
— Да, сон это не улучшает, но желание придушить мичмана Смитстоуна немного уменьшается… Кстати, ни у кого нет желания немного выпить перед обедом? Эти воспоминания о ночных кошмарах… да и о несчастной «Луизе»… требуют каких-то лечебных действий… О… — Конвей указал рукой на тень от спинки кресла, скользящую по полу: — Мы меняем курс?
— И уже третий раз за последний час, — кивнул Егоров. — У меня складывается ощущение, что капитан что-то разыскивает в этой степи… извините, в этом буше или вельде.
— Нигера, — быстро сказал Конвей. — Он разыскивает нигера, потому что нигера нужно искать днем, ночью нигера не найдешь, пока он не улыбнется. А за каким чертом нигеру улыбаться ночью?
— Какого нигера? — поинтересовался Дежон. — Какого-то определенного нигера, или…
— Или. Любого. Достаточно тупого, чтобы оказаться в тысяче ярдов от «Борея», на дальности выстрела нашего уважаемого попутчика мистера Яна Ретифа. Вы обратили внимание, он ведь каждый день дежурит на дозорной площадке со своим «громобоем»…
— Он называет свое ружье «Гневом Господним», — поправил американца Дежон. — И он имеет основания для того, чтобы использовать этот «Гнев» против любого чернокожего в этих местах. Вы же слышали его историю…
Тень на полу снова поползла к переборке.
— А еще мы, кажется, снижаемся… — Егоров отложил в сторону книгу. — Во всяком случае, дифферентные цистерны задействованы, не находите?
Словно в подтверждение его слов, карандаш, оставленный Алисой на столе, покатился и остановился только упершись в приподнятую закраину стола. Корабль снижался, наклонившись на нос.
— Если сейчас начнет пыхтеть главный охладитель…
Конвей не успел договорить — в трубопроводе, проходившем под потолком салона, зашумела перегоняемая вода. Ухнули поршни вспомогательной пневматической машины, зачастил механизм сброса пара, выхлопы стали громче и чаще, постепенно слились в быстрое бормотание.
«Борей» снижался, это было понятно, причем снижался быстро, гораздо быстрее, чем при обычной посадке.
— Но здесь же нет причальной башни, — Дежон встал с дивана и посмотрел в иллюминатор. — Буш и буш. Гладкий, как стол.
— Вы никогда не видели, как воздушные корабли садятся на неподготовленном месте? — Егоров встал с кресла. — Это очень интересное зрелище. Предлагаю выйти на палубу. Или даже на смотровую площадку…
Полированные поручни, окружавшие площадку, были почти раскалены — солнце нагрело их, Егоров чуть тронул блестящий металл пальцами и убрал руку.
— Здравствуйте, мистер Ретиф, — сказал Дежон, выйдя на площадку, но бур даже не оглянулся в его сторону, все так же сидел на раскладном стуле. Свое жуткое длинноствольное ружье он держал на коленях.
— Я тоже рад вас видеть, — сказал француз. — Итак, куда мы должны смотреть?
— Носовая техническая площадка, — Конвей указал рукой вперед. — Видите вон тот забавный механизм?
Два матроса быстро сняли брезентовый чехол с механизма, похожего на странное сочетание пушки и лебедки. Вот если бы кто-то собрался охотиться на Левиафана, то именно так должно было выглядеть орудие, способное поразить библейское чудовище.
Действиями матросов командовал лейтенант Макги, когда механизм был расчехлен, один из матросов стал к рычагам управления, второй у гальванического пульта.
Лейтенант оглянулся на рубку управления и поднял руку, докладывая о готовности.
— Однако, — присвистнул Конвей, тоже взглянув на рубку. — Наша милая барышня не теряет времени…
Алиса стояла рядом с капитаном Севилом Найтменом за ослепительно сиявшими на солнце стеклами рубки.
— Вы снова завидуете, — засмеялся Дежон, и отсалютовал Алисе тростью, с которой никогда не расставался. — Вас не позвали, а ее…
— Если бы мне было двадцать лет, а не пятьдесят три, я был бы одет в юбку, а не в брюки и, наконец, если бы я был девушкой, а не…
— В сторону! Залп! — скомандовал Макги.
Установка вздрогнула, оглушительно ухнула, громадная, футов в двадцать длиной стрела вылетела из жерла, направленного вниз, и врезалась в землю, выбросив вверх фонтан комьев сухого грунта. Несколько кусков ударились в дно носовой технической площадки, несмотря на то, что до поверхности земли было никак не меньше девяноста ярдов. Стрела вошла в сухую землю полностью. Трос, который она увлекла за собой, напрягся и заныл, как гигантская басовая струна. Тонкая струя пара со свистом вырвалась из якорного механизма и устремилась вверх.
— Есть! — выкрикнул лейтенант и махнул рукой. — Лебедка!
Барабан начал медленно вращаться, наматывая трос.
Вся громада «Борея» вздрогнула, нос наклонился, Конвей инстинктивно схватился за поручень, обжегся, отдернул руку и выругался, с опаской покосившись на стекла рубки, будто Алиса могла услышать его божбу и снова устроить скандал. Корабль медленно развернулся против небольшого ветра, дувшего с востока.
— Кто-то сегодня будет иметь веселый разговор с капитаном, — пробормотал Конвей. — И я подозреваю, что это будет бедняга Макги.
От кормы донесся грохот выстрела. Через несколько секунд наклон корабля исчез — кормовая установка тоже начала работать, притягивая корабль к земле, и выровняла дифферент.
— Он так хотел продемонстрировать лихость прекрасной даме! — Дежон постучал тростью по поручню и крикнул, наклонившись вперед: — Браво, лейтенант!
Макги сделал вид, что не услышал. Паровая машина установки напряженно пыхтела, мерно стучал механизм, отсчитывающий обороты барабана лебедки — весь этот шум давал возможность бедняге-лейтенанту прикинуться глухим.
— То есть, эти штуки врезаются в землю и там раскрываются? — спросил Дежон, указывая рукой вниз. — Как в обычном китобойном гарпуне?
— Приблизительно. Там есть еще несколько механизмов, позволяющих без надрыва извлечь якорь из грунта. — Конвей достал из кармана кисет и принялся сворачивать самокрутку. — Но зачем мы здесь остановились, вот в чем вопрос. Я не вижу ничего интересного…
Американец осекся и замолчал — Егоров молча указал рукой вправо-вниз, на рельсы, тянущиеся с востока на запад. Или с запада на восток. В общем, поперек Африканского материка.
Рельсы дотянулись до самого горизонта, Конвей оглянулся, присел, пытаясь рассмотреть рельсы, уходящие под корму корабля.
— Там что-то есть, — сказал Конвей. — Убей меня бог, там что-то на рельсах. Неужели поезд? Какого черта тут поезд? Кто-нибудь из вас слышал, чтобы местная железная дорога работала в последнее время?
— Движение закрыто уже два года, — Дежон тоже присел, так, чтобы корпус, рубки и медленно вращающиеся винты не закрывали обзора. — Но что еще, по-вашему, может стоять на рельсах?
— «Бродяжка Салли», — прозвучало у него за спиной.
Голос быль хриплым и словно неживым, сделанным из мертвого дерева.
Ян Ретиф сидел все так же неподвижно, глядя перед собой. И голос мог, подумал Дежон, принадлежать и буру и его ружью. Наполненный по самую завязку злобой голос.
«Бродяжка Салли», повторил мысленно Дежон. Черт, кому могло взбрести в голову отправить бронепоезд в самое сердце буша? И зачем? Прорваться в Трансвааль? Или кто-то из генералов просто решил избавиться от бронепоезда и его экипажа? Сколько там было человек? Ведь каждому понятно, что смысла в этом нет никакого. Два года, два чертовых года прошло с тех пор, как в последний раз пришла телеграмма из Йоханнесбурга и того, что еще недавно было Южно-Африканской республикой.
Корабль прекратил опускаться, когда от технических площадок до земли осталось футов сто, не больше. На этот раз лейтенант не сводил взгляда с рубки, подал команду «Стоп!» напряженным голосом, и «Борей» замер сразу, не покачнувшись, обе установки, носовая и кормовая, выключились синхронно.
— И что мы делаем дальше? — ни к кому персонально не обращаясь, спросил Конвей. — Ведь понятно же, что не просто так мы тут опустились. Так ведь?
— И расчеты не просто так заняли свои места у пушек, — Дежон крутанул трость между пальцев. — Похоже, кто-то будет осматривать бронепоезд… Тогда у меня вопрос…