Конвей потребовал подзорную трубу или бинокль, и когда матрос принес трубу, американец попытался рассмотреть, что же происходит возле костров. Он опер руку о поручень, несколько минут смотрел в окуляр, потом выпрямился и разочарованно вздохнул:
— Костры. Людей не видно. Там какие-то сооружения…
— Старый кораль, наверное, — предположил Дежон. — Здесь было много поселений буров… до прихода негров.
— До возвращения, — поправила Дежона Алиса решительным тоном. — Негры не пришли сюда, они вернулись. Они жили здесь намного раньше, задолго до того, как сюда приплыли буры, а затем британцы. Это их земля.
— Это вы, милая Алиса, скажите Ретифу, — голос Конвей стал ледяным. — Расскажите, что негры были в своем праве, когда убили всю его семью. У буров очень большие семья, у Ретифа, насколько я знаю, было двенадцать детей. И ни один из них…
— Это не его земля, — со странными интонациями в голосе произнесла Алиса. — Они жили на чужой земле, а теперь лежат в чужой земле.
— И вам совершенно не жаль этих людей? Десятки тысяч буров, десятки тысяч британцев — они все погибли, почти никто не вырвался за последние два года отсюда, не пришел на побережье, чтобы рассказать о том, что именно здесь случилось. Их не вытеснили, не прогнали, их убили, — голос Дежона чуть дрогнул. — Не только мужчин, в конце концов, мужчины обязаны умирать ради своих семей, но женщины и дети…
Алиса не ответила — молча ушла с площадки.
— Вот такое нежное создание, — пробормотал Конвей растерянно.
Он уже привык к выходкам Алисы, к ее подчас странным, с его точки зрения, заявлениям, но он никогда не предполагал, что она может говорить такое… и таким тоном.
— Мне кажется, — сказал Егоров, — что нам нужно поговорить с капитаном. Было бы неплохо спуститься на землю, посмотреть на все это вблизи.
— Если это люди с «Бродяжки Салли», а не чертовы негры, — заметил Конвей. — Это же могут быть негры, не так ли?
Но это были именно люди с бронепоезда. Когда взошло солнце, «Борей», снизившись до высоты пятисот футов, приблизился к стоянке. Из-за полуразрушенных строений заброшенного кораля вышли люди. Даже без оптики были видны красные мундиры, белые тропические шлемы, солнце искрами отражалось от медных пуговиц и пряжек.
Корабль завис в воздухе, развернувшись носом против легкого ветра, набегавшего с запада. Винты медленно вращались, удерживая «Борей» на месте. Одновременно выстрелили якорями механизмы посадки. Лебедки, сматывая трос, опустили «Борей» до высоты ста футов.
На этот раз лейтенант Боул, снова командовавший высадкой, был непреклонен — вначале высадились три десятка морских пехотинцев. Только потом пришла очередь журналистов.
— Бедняги, наверное, сходят с ума, — сказал Дежон, разглядывая из корзины подъемника солдат бронепоезда. — От радости, я имею в виду. Я бы на их месте уже попрощался бы с жизнью.
— Ну… — протянул Конвей. — Слабые у вас нервы, приятель. Помню, как мне довелось бродить по прериям…
— Мне кажется, или чего-то не хватает в этой идиллической картинке, — Егоров положил руку на кобуру «маузера». — Я только не пойму — чего именно.
Щелкнула застежка на кобуре. Егоров вытащил пистолет и передернул затвор.
Корзина коснулась земли, Егоров, Дежон, Конвей и японец легко выпрыгнули из нее. Американец держал «маузер» с пристегнутым прикладом двумя руками, словно собирался открыть огонь немедленно. Дежон оперся на свою трость и, прикрыв глаза от солнца ладонью левой руки, осматривал окрестности:
— Наверное, хорошо, что Алиса не поехала с нами. Антуан прав — чего-то здесь не хватает…
— И Ретиф почему-то решил не спускаться, — пробормотал Конвей.
Солдаты из команды бронепоезда приблизились к редкой цепи морских пехотинцев с «Борея». Солдаты выглядели уставшими, словно и не отдыхали ночью. Мундиры у некоторых были изодраны, у кого-то не было шлема или ремня, ботинки у всех — серые от пыли.
Не доходя до морских пехотинцев несколько шагов, солдаты остановились, вперед вышел лейтенант, приблизился к Адаму Боулу и отдал честь. Он что-то сказал, наверное, докладывая, но никто из журналистов не слышал ни единого слова. Журналисты напряженно вглядывались в лица солдат, пытаясь понять, что же именно кажется в этой картине неправильным, вызывает в телах странный озноб.
— На глаз — их тут человек девяносто, — тихо сказал Конвей.
Ствол пистолета он опустил к земле, но костяшки пальцев на руке, которой он сжимал рукоять «маузера», побелели.
Боул скомандовал, несколько солдат прошли к корзине, забрались вовнутрь. Лейтенант Боул решил, по-видимому, времени не терять — в корзину подъемника забрались десять солдат с бронепоезда.
Лейтенант взмахнул рукой, и корзина медленно поползла вверх, к громаде корабля, висевшего над головами.
— Может, сходим к коралю, взглянем, — неуверенно предложил Дежон.
— Меня что-то не тянет, — тихо сказал Конвей. — Разрази меня гром, я бы сейчас хотел оказаться на борту корабля… А еще лучше, у меня дома.
Пели невидимые птицы, какие-то мошки вились у самого лица американца, тот время от времени отгонял их, но они возвращались и опять лезли в лицо.
Корзина опустилась снова, приняла новую партию людей. Пошла наверх.
— Вот если бы вас, господа, спасли таким образом… — Егоров говорил, не отрывая взгляда от солдат, неподвижно стоявших шагах в двадцати от него. — Если бы прилетел корабль, когда вы уже простились бы с жизнью… Как бы вы отреагировали?
Пальцы Егорова сомкнулись на рукояти пистолета, щелкнул затвор.
— Я бы заорал, — не задумываясь, ответил Конвей и побледнел. — Какого черта они молчат?
— Лейтенант Боул! Адам! — позвал Дежон. — Можно вас на секунду отвлечь?
— Что? — Боул оглянулся.
— На секунду, — Дежон сделал знак тростью. — У нас тут возникла проблема…
Договорить он не успел, один из солдат, стоявший ближе других к нему, вдруг шагнул вперед, подхватил свою винтовку двумя руками и коротко ткнул штыком в грудь лейтенанта Боула.
Лейтенант замер. Солдат выдернул штык — кровь брызгами полетела с клинка — и снова ударил, на этот раз в горло. Боул взмахнул руками и упал на спину.
— Черт! — взревел Конвей и выстрелил из «маузера» в солдата. — С ума он, что ли…
Солдаты бросились вперед, без команды, без криков. Половина морских пехотинцев с «Борея» упали сразу, убитые или раненные. Кто-то истошно закричал, Егоров увидел, как один их упавших попытался встать, но солдат, походя, размозжил ему голову прикладом винтовки.
Лейтенант с бронепоезда выхватил саблю, одним ударом снес голову сержанту-морпеху и бросился к Егорову. На его пути вдруг возник Дежон. Из трости француз выхватил шпагу, перехватил клинок лейтенанта, резким поворотом кисти отвел оружие в сторону. Шпага скользнула по сабле лейтенанта, ударила его в грудь. Клинок прошел насквозь, лейтенант рухнул на землю.
Конвей и Егоров открыли огонь из «маузеров». Они стояли плечом к плечу и расстреливали солдат из команды бронепоезда. У обоих были двадцатизарядные «маузеры», оба были отличными стрелками и опытными бойцами. Бегущие к ним солдаты словно наткнулись на невидимую смертоносную стену, падали один за другим. Падали-падали-падали.
Дежон встал слева от стрелков, в готовности отразить фланговый удар. Японец, подхватив с земли саблю лейтенанта, стоял справа.
Воспользовавшись огневой поддержкой, десяток уцелевших морпехов оторвались от нападавших и стали в ряд справа и слева от журналистов. Винтовки присоединились к пистолетам. А солдаты бронепоезда будто забыли, что у них в руках огнестрельное оружие. Солдаты бросались вперед, размахивая винтовками, будто копьями… и падали. Умирали сразу или корчились на земле от боли, не издавая при этом ни звука, открывая в немом крике рты, словно рыбы, выброшенные на берег.
«Маузер» Конвея замолчал, американец выругался и торопливо вставил новую обойму. Воспользовавшись паузой, к нему метнулся солдат с винтовкой наперевес, японец шагнул вперед, левой рукой отвел штык в сторону, а саблей в правой руке одним движением снес нападавшему голову.
— Спасибо! — крикнул Конвей и снова открыл огонь.
Корзина подъемника ударилась о землю у Егорова за спиной.
— Нужно уходить! — крикнул Егоров.
— Какого… — Конвей выстрелил три раза подряд, и трое солдат упали в сухую траву. — Мы тут и так справимся…
Из команды бронепоезда в живых оставалось не больше десяти человек. Клубы пыли, поднятой сражающимися, мешали и дышать, и смотреть. Один из нападавших вдруг перехватил свою винтовку, как копье, и метнул ее. Штык пробил грудь морского пехотинца, стоявшего возле Дежона.
— Вперед! — крикнул француз, стерев рукавом брызги крови со своего лица. — В атаку!
Все журналисты и уцелевшие морпехи бросились вперед, стреляя и нанося удары. Через несколько минут все было закончено, тела в красных мундирах устилали землю. Кровь смешивалась с пылью, превращалась в грязь.
— А ты… ты говорил — уходить… — Конвей запыхался, словно только что долго бежал в гору. — А мы… справились…
Над головой вдруг загрохотали выстрелы. Раздался крик. Длинную очередь выпустил пулемет, и прямо перед журналистами на землю упало тело солдата. Одного из команды бронепоезда. Упало и замерло, словно сломанная игрушка. Рыжеволосый капрал смотрел застывшим взглядом вверх, на корабль, а из-под его головы растекалась лужа крови.
Наверху, на технической галерее «Борея», шел бой. Гремели выстрелы, кто-то вопил от боли, потом длинные пулеметные очереди заглушили все остальные звуки. Гильзы сыпались вниз, звеня от ударов о пересохшую землю.
— Сейчас окажется, что лифт не работает, — сказал Дежон. — Сможем подняться по тросу?
Конвей смерил взглядом высоту и с сомнением покачал головой.
Выстрелы на корабле прекратились, стало слышно, как кто-то отдает команды.
— Раненых — в корзину! — приказал Егоров.
— Всех? — спросил один из морпехов, кажется, его фамилия была О’Лири.