— Артур, если хотите, я выйду — вызову и оплачу вам самодвижушийся кеб.
— Нет, спасибо. Вы же тут на углу Бейкер-стрит. И до станции Метрополитена совсем близко.
— Да! — веско сказал Маркс. И, как всегда, был прав.
Даже не знаю, нужно ли говорить, что напоследок молодой Артур Конан-Дойл все-таки умудрился немного испортить впечатление, сказав, уже выйдя за дверь:
— Господа, я действительно очень вам благодарен. Но все же, мне кажется, не стоит так уж отбрасывать мистику, спиритизм. Признаться, свой первый рассказ я думаю назвать «Привидение замка». Да и вам ведь, признайтесь, это не чуждо. Не зря же ваше лучшее произведение начинается со слов: «Привидение бродит по Европе. Привидение коммунизма…»
СИЛКИ НА КРУПНУЮ ПТИЦУЭйлин О'Коннор
— Боюсь, у меня плохие новости, сэр!
Лестрейд поднял взгляд на румяного юношу, застывшего навытяжку перед его столом. Молодой констебль Атчесон сильно волновался, это бросалось в глаза. Лестрейд усилием воли подавил в себе острое желание отправить молокососа прочь вместе с его дурными вестями и забаррикадироваться от них в собственном промозглом кабинете.
Если бы это помогло!
— Выкладывайте, — мрачно потребовал он.
— В окрестностях Чепстоу найден корабль. На него наткнулись по чистой случайности. Он глубоко ушел в болото.
— Чей? — Лестрейд, одолеваемый самыми недобрыми чувствами, наклонился вперед.
— Дор-орсейский.
Инспектор втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— Сколько членов экипажа? — быстро спросил он.
— Один.
— Найден?
— Никак нет, сэр.
Лестрейд откинулся в кресле. Один член экипажа… Что ж, не так плохо, как могло бы быть, хотя и не так хорошо, как хотелось бы. Разумеется, не найден! Покойный дор-орсеец — слишком роскошный подарок.
— Боюсь, сэр, это не все плохие новости. — Голос у Атчесона был удрученный, и к Лестрейду вмиг вернулись дурные предчувствия.
— Что еще?
— Следы, сэр. Как вам известно, дор-орсейцы до первой трансформации обладают необычайно пахучими…
— Ближе к делу, констебль!
— Его выследили, — заторопился Атчесон. — Он, очевидно, был ранен, и след могли бы взять даже наши собаки, но прошло не меньше двух лет. Однако в Эдинбурге случился представитель миссии Тенри, он любезно разрешил использовать его секретарей.
Лестрейд начал медленно подниматься.
— Не беспокойтесь, сэр, они перемещались ночью, чтобы не пугать население, — еще быстрее затараторил Атчесон. — А слизь потом была уничтоже…
— Куда они привели? — рявкнул инспектор.
— Точной уверенности нет, но…
— Куда?!
— Видимо, там трансформация завершилась, и дальше он пошел как человек…
— КУДА?!
— След обрывается на Бейкер-стрит, двести двадцать один-бэ, — упавшим голосом признал Атчесон.
Лестрейд несколько секунд не сводил с него дикого взгляда, а затем рухнул в кресло.
В гробовом молчании часы на башне в соседнем квартале отбили десять. При каждом ударе молодой констебль съеживался все сильнее, словно это ему наносили удары.
— Я знал, — хриплым шепотом проговорил Лестрейд.
— Простите, сэр?
— Я всегда знал! Знал, что он из этих.
— Сэр, но пока ничего не доказано…
— И какие же доказательства вам требуются? — сарказма в голосе старшего инспектора хватило бы на весь отдел. — Полтора года назад его имя уже гремело на весь Лондон. Он появился буквально из ниоткуда! И почти сразу — такая известность!
— Но разве это может служить…
— Констебль! — окрик прозвучал как лязганье челюстей капкана. — Напомните, что вам известно о дор-орсейцах!
Атчесон обреченно вздохнул.
— Третья запрещенная раса, контакты возможны только за пределами первой системы, — заученно оттарабанил он. — Интеллект — девяносто восемь по шкале Эйда, что превышает средне-высокие человеческие показатели на двадцать баллов. Уникальные способности к мимикрии. Могут воспроизводить облик десяти рас из известных пятнадцати. Распознание затруднено в связи с невероятной точностью перестройки и адаптации всех органов… Тем не менее, известны случаи, когда рудиментарные стрелы в малом количестве сохранялись у особи с уже законченным перерождением. После трансформации нуждаются в длительном восстановлении сил и в это время крайне уязвимы. Замечено, что во всех известных трансформациях сохраняются высокие звукоподражательные способности и феноменальное обоняние, практически не уступающее чутью секретарей с Тенри.
— Почему запрещены контакты? — с угрожающей вкрадчивостью осведомился Лестрейд.
— Целью и смыслом жизни дор-орсейца является власть, — уныло сказал Атчесон. — Дор-орсеец желает воздействовать, прямо или опосредованно, на поведение максимально большого числа других особей. Политический строй Дор-Орсея представляет собой постоянную смену…
— Достаточно! — оборвал Лестрейд. — Жизнь этих тварей меня не интересует.
Он уперся ладонями в стол.
— А теперь взгляните беспристрастно на факты! Следы нелегального иммигранта обрываются на Бейкер-стрит, а вскоре там появляется некто с уникальными способностями. Он умен, при этом порой ведет себя довольно странно. Не побоюсь этого слова, не по-человечески!
— Но его высокопоставленный брат… — заикнулся Атчесон.
— Я давно подозревал, что их родство — выдумка. Зачем это нужно тому, второму, мы еще узнаем. Пока же я займусь… — лицо Лестрейда исказилось, и он почти прошипел: —…тем, кто имел наглость присвоить себе человеческое имя. Шерлоком Холмсом!
Том Атчесон не был умен, но он обладал сочетанием двух качеств, с успехом заменяющим ум: сообразительностью и способностью держать язык за зубами. Зачастую для видимости ума достаточно лишь второго, однако господь бог, создавая констебля, не поскупился и на смекалку. Глядя на взвинченного инспектора, Том Атчесон задумался: только ли отвращение к дор-орсейцам движет его начальником? Инспектор Лестрейд был многим обязан Шерлоку Холмсу, а из какого еще положения столь удобно ненавидеть человека, как из положения должника?
«Кого вы в действительности хотите уничтожить? — спросил бы Атчесон, если бы мог. — Дор-орсейца, обманом проникшего в наше общество? Или самого Шерлока Холмса?»
Но поскольку господь вложил в Атчесона достаточно сообразительности, вопрос так и остался у него в голове. Более того, Том Атчесон запер эту мысль в дальней каморке, задвинул крепкий засов и строго-настрого приказал себе никогда не доставать ее оттуда.
Тем временем Лестрейд схватил лист и что-то лихорадочно записывал на нем, не переставая говорить:
— Дор-орсейцы очень умны. Чудовищно честолюбивы! Добиваются огромного успеха в выбранном деле. На Тенри иммигрант с Орсея два года — два года, Атчесон! — прикидывался высшей маткой Тен! И другие семь ничего не распознали! А он, между прочим, почти протолкнул через этого своего… муравья закон, разрешавший иммиграцию с Орсея. Вы представляете, какой урон это нанесло бы Тенри?
— Не уверен, сэр, — осторожно возразил констебль.
— Они опасны! — Лестрейд раскраснелся, маленькие глазки горели искренней яростью. — Существо, которое почти во всем опережает обычного человека и при этом желает управлять им! Им чужда наша мораль, они повсюду несут с собой разрушение!
— Разрушение, сэр?!
Лестрейд осекся. Вытер пот со лба и отложил карандаш.
— Сейчас вы этого не понимаете, Атчесон.
Констебль не стал отрицать. В его памяти был еще свеж провал полиции в деле кентерберийского привидения, блестяще расследованного Холмсом. Если бы не сыщик, смерти мирных жителей до сих пор считались бы несчастными случаями, а сущность Ю-сто-сорок-один, сбежавшая из резервации Юсэев, по-прежнему творила бы свои бесчинства.
— Никак нет, сэр, не понимаю.
— Вам кажется, Лондон начал очищаться от преступности… Но поверьте, это лишь первая ступень его дьявольского плана. Проникнуть в наше общество, добиться доверия, уважения. А затем…
Тут Лестрейд многозначительно замолчал. Констебль тоже помолчал, ожидая продолжения.
— Как бы то ни было, — решился заметить он, когда пауза затянулась, — мы не можем арестовать мистера Холмса на основании одного лишь подозрения.
— Уверенности, Атчесон, уверенности!
— Боюсь, сэр, даже на основании вашей уверенности. Комитет Контроля и Очищения не даст согласия.
Лестрейд сморщился и нехотя кивнул:
— Тут вы правы, черт возьми! Нам необходимо вывести мерзавца на чистую воду. На данный момент стопроцентный результат дает только вскрытие…
Атчесон слегка побледнел.
— Не хотите же вы, сэр…
— И хотел бы, но не имею права! — огрызнулся инспектор. — Но, дьявол меня раздери, ни один поганый орсеец не будет прятаться у меня под носом! Я вам не идиот! — он с диким видом помахал перед констеблем указательным пальцем, и Атчесону стоило больших трудов не отшатнуться.
Но Лестрейд уже взял себя в руки. Замер, сосредоточенно уставившись в одну точку. Во взгляде его читалось такое напряжение, что констебль обернулся.
Однако темный угол кабинета был совершенно пуст.
— Мы поступим иначе, — медленно процедил инспектор, не отрывая взгляда от чего-то, видимого лишь ему одному. — Расставим ловушку… Будь я проклят, если он не попадется в нее!
Карета быстро катилась по дороге, обрамленной величественными тополями. Вокруг зеленели поля, в кронах пели птицы. Вдалеке, на холме, возвышались две зубчатые башни поместья Кроули. Желтая дорога петляла под холмом, словно нить из клубка, запутанная проказничающим котом, и доктор вздохнул: поездка изрядно его утомила. Несмотря на солнечную погоду, дни стояли промозглые. Он поплотнее обернул шарф вокруг шеи и пожалел, что не захватил перчаток.
Холмс в радостном возбуждении потер руки.
— Наконец-то, Ватсон, наконец-то! Я рад, что Лондон остался далеко. Мы погрязли в его мещанском болоте!
— Однако это весьма милое болотце, — возразил его спутник. — С лучшим в городе чаем. Бьюсь об заклад, здесь нам такого не предложат.