Та обернулась, сверкая глазами.
— А я вижу, как ты смотришь на моего брата. И что с того? Ты поблагодаришь меня, если я скажу, что твоим надеждам не суждено сбыться?
Софи отшатнулась, но быстро взяла себя в руки. Неужели она и вправду так прозрачна… и так беспечна?
— Правда есть правда, — промолвила она, — как бы жестоко она ни ранила. Благодарить меня не нужно, лучше прислушайся к тому, что я говорю.
— Ты ошибаешься. — Амелия бросила быстрый взгляд в сторону Голубой гостиной, где, прислоненный к стене, будто статуя, ждал автоматон, тихо жужжа шестеренками даже в покое.
— Да, они не такие, как мы, но Николас — джентльмен во всех смыслах этого слова. Он чувствует красоту музыки! Он смеется, он любит точно так же, как мы!
— Если бы ты действительно так думала, ты бы никогда не назвала его по нареченному имени. Ты бы и говорила о нем как о джентльмене, — парировала Софи.
Амелия заледенела.
— Это единственное имя, которое у него есть.
— Их сделали специально, чтобы они нам служили, — взмолилась Софи, беря ее за руку. — Чтобы доставляли нам радость. Поддакивали нам. Он говорит только то, что ты от него хочешь.
— Нет, — возразила Амелия. — Он сказал, что любит меня! Кто бы дал ему такие инструкции, подумай сама?
— Не знаю, — созналась Софи. — Но, Амелия, ты только представь, на что будет похожа твоя жизнь с ним? У него же ничего нет. Он принадлежит твоему отцу, потом его унаследует брат. Он — просто имущество. Вещь.
— Все мы кому-то принадлежим, так или иначе, — отрезала Амелия. — Возможно, слова мои для тебя удивительны, но неужели правда лучше выйти за какого-нибудь богача, вполне способного оказаться жестоким или злым? Лучше, чем за нищее существо, которое тебя обожает всем сердцем? У меня есть небольшая рента от бабушки. Я могу скромно жить на нее где-нибудь с Николасом — он будет мне слугой и компаньоном. Или я могу вести дом для брата, пока он не найдет себе жену. Это было бы вполне прилично! — Амелия улыбнулась, но уверенности в этой улыбке не было. — А возможно, жена Валериана позволит мне остаться навсегда. Буду старой домашней кошкой в корзинке у камина, стану варить варенье и присматривать за детьми…
— Но твоя репутация… — запротестовала Софи.
— Я бы не раздумывая отдала ее за любовь! — объявила Амелия. — Из меня выйдет вполне эксцентричная старая дева… Да, возможно, я никогда не выйду за Николаса замуж, зато я состарюсь рядом с ним, и красота его не изменится. Никогда! Тут уж мне впору позавидовать, ты не находишь?
И она гордо тряхнула локонами.
— Зато он может стать равнодушным. Может потерять к тебе интерес — просто оттого, что переедет в новый дом с другой центральной системой. Все наши автоматоны привязаны к дому. Если ты увезешь его отсюда, он может измениться до неузнаваемости, — терпеливо сказала Софи.
— Любой человек может. — Голос Амелии сделался ломким. — Ты вот определенно изменилась. Но Николас любит меня!
— Он предугадывает твои желания, как любой хороший слуга, — возразила Софи. — Он не способен чувствовать — просто делает то, что ты хочешь. Я могу тебе это доказать.
Амелия заколебалась, и тут-то, в этот самый момент, Софи поняла, насколько бедняжка сомневается в своем кавалере.
План Софи был предельно прост.
— Ты будешь учить меня танцевать точно так же, как Амелию, — приказала она автоматону.
Учитель танцев поклонился и изящно протянул ей руку. Пожатие было легче пуха, а когда его прекрасное лицо обратилось к ней, Софи увидела, что его изваяли абсолютно бесстрастным — наверняка специально. Как Амелия вообще умудрилась разглядеть там что-то еще, кроме собственного отражения?
— Тебе нравится танцевать? — спросила Софи, стараясь расслабиться в его объятиях.
О, он действительно был большой мастер! Они кружили по зеркальному полу, словно металлическая музыка, доносившаяся из его грудной клетки, была большим бальным оркестром.
— Да, миледи, — ответил он идеально любезно.
— Я танцую не хуже Амелии? — продолжала допрос Софи.
— Вы обе прекрасно танцуете, — отвечал он. — Но ей было бы полезно попрактиковаться с бо́льшим количеством партнеров.
— А ты не стал бы ревновать? — с тонкой улыбкой поинтересовалась его партнерша.
— Я ревную к каждому мгновению, которое Амелия проводит за пределами этой комнаты, — сказал робот.
Софи встала как вкопанная.
— Это абсурд! Признай, ты говоришь так только потому, что думаешь, будто она этого хочет!
Он ничего не ответил.
— Ты должен делать, что тебе говорят! — воскликнула Софи. — Признай это, потому что я так хочу. Ты не смеешь меня ослушаться!
— Я никому из вас не могу причинить вреда, — сказал автоматон. — Я не должен ранить чувства Амелии.
— Вот! Ты сам это сказал! — Софи вырвалась из его объятий и уставила в медную грудь обвиняющий перст. — Ты говоришь ей то, что она хочет услышать, потому что не должен ранить ее чувства!
— Я не знаю, почему я такой, какой есть, — ответил он, но Софи знала, что его голос — не более чем сокращение мехов под действием приводного механизма. — Я могу отвечать только так, как меня запрограммировали.
По его сияющему лику невозможно было прочесть ровным счетом ничего. Воистину он таков, каким его сделали.
— А что, если я скажу тебе меня поцеловать? — требовательно вопросила Софи. Робот, казалось, заколебался. — Тогда целуй. Я приказываю.
Его ледяные губы на ее устах были вкусом победы. Честно говоря, не так она себе представляла свой первый поцелуй… Девичьи мечты о Валериане были куда как слаще… Но мечтами сыт не будешь, а они тут делом заняты!
— Как ты мог! — В комнату вошла Амелия, скрывавшаяся в тени холла.
О, как много она ему тогда сказала! Что он не настоящий, что он ни на что не годен. Что она велит отсоединить его от системы и продать на запчасти.
Софи потихоньку выскользнула из гостиной, твердя себе, что слова Амелии никак не смогут задеть Николаса… раз уж в нем все равно нет ничего, кроме металла и пара.
Проснувшись на следующее утро, Софи тщетно ждала служанку, которой полагалось развести огонь в камине и помочь ей одеться. Служанка не пришла.
К тому времени, когда Софи спустилась к завтраку, леди Оберманн уже пребывала в серьезном расстройстве.
Прямо перед нею на скатерти красовались останки чашки какао, которую сервировочный механизм с такой силой брякнул об стол, что она разбилась.
Никаких извинений не последовало. Горячий шоколад лужицами стоял в осколках фарфора с цветочным узором; ломтики сливового пирога валялись по всему паркету.
— А это еще что такое? — осведомилась Софи.
— Дом разгневан. Он нас наказывает! — Леди Оберманн скорбно прижимала к корсажу вышитый носовой платок. — Где Валериан? Где Генри? Кто-то же должен что-нибудь сделать!
— Наказывает нас? Но это невозможно! — прошептала Софи. — Они не могут! Роботы не для того сделаны, чтобы…
— Но они смогли! — перебила ее, всхлипывая, леди Оберманн. — Дом сказал, что любит Амелию, и Амелия тоже любит его.
— Что, весь дом? У нашей Амелии роман с архитектурой? — воскликнул, входя, Валериан.
Софи захихикала и заработала от леди Оберманн мрачный взгляд.
— Это тот учитель танцев! — заявила мать семейства. — То есть я думала, что это он, но, кажется, весь дом чувствует себя… причастным.
— Надеюсь, она, по крайней мере, не допустит, чтобы за ней ухаживала моя комната, — легкомысленно отозвался Валериан. — С ее стороны это было бы настоящее предательство. Не уверен, что смогу стерпеть подобную измену.
— Как ты можешь?! Как ты можешь шутить в такое время! — снова захлюпала леди Оберманн.
— Я и не думал шутить, заверяю вас, мама́, — серьезно сказал он. — Я чрезвычайно взволнован. Но вы же знаете Амелию — если она чего решила, ее уже не остановишь. Я понимаю не больше вас, но вот этого ее капризы точно не стоят.
И он обвел широким жестом руины завтрака.
— Ты невыносим! — Леди Оберманн пригвоздила его взглядом. — Ты говоришь о своей сестре!
— Давайте спросим Уэксли, что он обо всем этом думает, — сказал Валериан, поднимая руки жестом капитуляции. — Идемте, Софи!
Как будто они вдвоем отправлялись навстречу приключениям!
На обычном посту в холле Уэксли не было. Его нашли в танцевальной гостиной. А вот учителя танцев на месте не оказалось — хотя его оттуда никто не отпускал.
— Как это все понимать, Уэксли? — обратился к нему Валериан.
— Мы приносим самые искренние извинения за все причиненные неудобства, мастер Оберманн, — промолвил дворецкий.
— Кто-то из вас посмел дерзить моей матери?
— Наша программа состоит в том, чтобы служить вам и постоянно учиться делать это все лучше и лучше. Мы повинуемся нуждам всех членов семьи. Иногда случается так, что их потребности вступают между собою в конфликт. Иногда образ наших действий может даже напоминать непослушание, но на самом деле мы никогда не осмелились бы оспаривать ваш авторитет. Если вы полагаете, что мы ведем себя вразрез с вашими желаниями, поставьте в известность изготовителей, и они изменят наши программы.
— Хорошо, хорошо. Но все-таки, что означает ваше поведение? Что вы хотите нам сказать?
— Николас любит Амелию, хотя она гораздо выше его по положению.
Есть что-то совершенно ужасное в том, как металлический рот проскрежетал эти невозможные, немыслимые слова, подумалось Софи.
— По положению? — Зато у Валериана они явно вызвали самый неподдельный интерес. — Но у него нет никакого положения!
— Именно так, сэр, — ответил дворецкий.
— А вы все, стало быть — одна… личность?
Щедрое слово, сказала Софи самой себе, не каждый на такое решится.
— Если Николас любит Амелию, значит ли это, что ее любит весь дом, как предположила моя мать? Значит ли это, что ее любите, например, вы?
— Мы — дом, но мы — и мы сами тоже, наша часть дома. Николас любит Амелию — и мы тоже, потому что ее любит он.
— Но вы не можете быть тем и другим сразу! — вскричала Софи. — Ты либо индивидуум, либо нет!