— Он не падал, — огрызнулся Волынский, прекращая попытки вырваться. — Его пока что так и не удалось возвести.
— Почему?
Старший инженер глубоко вздохнул. И, будто отряхиваясь, передернул плечами.
— Когда первопроходцы впервые пришли в эти земли и объявили их собственностью императора, на местных жителей наложен был богатый ясак. Чтобы получить его, брали в заложники семьи влиятельных туземцев. В том числе был захвачен и внук тогдашнего великого шамана.
От удивления у меня даже в голове прояснилось.
— И?
— И парнишка простудился в ледяном остроге и умер, даже после того, как его дед выплатил запрошенную цену. Шаман же в ответ проклял пришельцев. Проклял все их начинания, проклял свою землю, чтоб та отвергла само наше присутствие. Чтоб ни одно деяние империи на берегах Великой реки не имело успешного завершения.
Волынский выпрямился, явно ожидая, когда возмущенный менталист примется высмеивать невежество и суеверия. Это он зря.
Простейшая логика давала понять: магия дикарей отнюдь не столь примитивна, как ее любили представлять высокоученые академики. Туземный шаманизм опирался в своей силе на кровавые заговоры и ритуалы смены времен года, на призывы к духам и договоры с нечеловеческими сущностями — в общем, все то, что в среде просвещенной магической общественности было принято огульно объявлять шарлатанством и тут же, не переведя дыхания, огульно запрещать. За нарушения, что характерно, грозя отнюдь не шарлатанскими карами.
В общем, в то, что проклятие великого шамана — это более чем серьезно, я верил. Но…
— …но двести лет? Вы полагаете, спустя два века после смерти колдуна его сил хватает на такое воздействие?
Волынский фыркнул сквозь усы:
— А силы не обязательно должны принадлежать мертвому колдуну. У туземцев вполне хватает живых шаманов, способных развить и углубить славные начинания предков. А еще у них вполне хватает поводов не любить губернские власти и их… деяния.
Вот как. Я медленно выпустил шитый серебром рукав мундира. Прикрыл глаза, прокручивая в памяти свой осмотр площадки. Ни разу за эти два дня я не встретил на стройке рабочего с приметной туземной внешностью. Ни одного подсобника или хотя бы грузчика. Учитывая, сколь скупо населена губерния и как мало здесь «титульных» имперцев, подобное упущение было в буквальном смысле невозможно. Вывод? Туземцы на стройке работали. Раньше. А после катастрофы со сметенными льдом опорами Волынский их разогнал и ввел драконовский пропускной режим. Значит, принимаем во внимание, что это не просто красивая сказка для надоедливого менталиста. К своей теории руководитель строительства относится как минимум серьезно.
Интересно.
Я откинулся на возке. Повинуясь зычному окрику, тронулись кони. Дергающая боль в ноге будто отдалилась, поблекла. Реальность вокруг расплывалась под наплывом роящихся в голове мыслей и формул.
Так же погруженный в пространство чисел и противонаправленных векторов, я зашел в дом. Съел все из поставленных передо мной тарелок, в бане вылил на себя пару ушатов воды, смывая речную грязь. Позволил Илье Павловичу перебинтовать ногу. Когда голова коснулась подушки, я и сам не понял: провалился ли в сон или в сплетение пространственных формул.
Просыпаться было трудно. Память смутно сохранила воспоминания об Илье Павловиче, который удерживал мои плечи, пока сутулый незнакомый медикус ковырялся в ноге. На губах горчил вкус обезболивающей настойки, мысли ворочались в голове, будто замороженные.
Я побрюзжал в сторону Ильи Павловича, стребовал с него кофе в постель и отчет. Выяснилось, что проспал я почти двое суток. Однако. Что с показаниями установленных датчиков?
А датчики, оказывается, с опор еще не сняли.
— Как не сняли? — подскочил я на подушках, едва не обварив себя кофе. — Почему не сняли?! Зачем я вообще устанавливал эти приборы, если теперь не могу получить с них данные? На площадку. Сейчас же. Немедленно! Где мой мундир?
Илья Павлович едва не силой усадил меня обратно. Взяв в заложники сапоги с мундиром, убедил, что с изъятием датчиков он справится сам. И даже лучше, потому как меня, в свете недавних событий, могут на площадку просто не пустить.
Я с недоумением посмотрел на предательски подвернувшуюся ногу и все же пообещал сегодняшний день провести дома. Видимо, был при этом достаточно убедителен, потому что Илья Павлович, устроив меня в кресле в гостиной и отдав распоряжения о завтраке, отправился добывать необходимую информацию.
Дождавшись, пока за ним хлопнет дверь, я ссутулился в кресле и закрыл лицо руками. Затем с силой провел пальцами по волосам, пытаясь сбросить сонную одурь.
Верный надсмотрщик зря беспокоился. Все опасные эксперименты и самоубийственные выходки, отмеренные на сегодняшний день, я намеревался совершить, не сходя с удобного кресла.
Мне нужно было о многом думать.
Но пока — еще один недостающий кусочек мозаики. Тем более что на сей раз носителя нужной информации искать не нужно — она сама ко мне сейчас подойдет.
Скрипнула дверь, и я выпрямился в кресле, приветливо улыбнувшись заглянувшей в комнату горничной. Ну, по крайней мере, с моей точки зрения улыбка была приветливой. Девушка же почему-то неуверенно застыла.
— Барин, завтрак?
— Подавайте.
Все то время, пока горничная суетилась вокруг стола, расставляя тарелки с блинами и соусники с различными видами варенья, я пристально ее разглядывал. Смуглая гладкая кожа, поднимающиеся к вискам узкие глаза, спрятанные под чепцом черные косы. Тонкие морщинки на переносице и в уголках глаз. Похоже, девушка не так молода, как показалось мне сначала. Внешность туземцев и застывшее, точно маска, выражение лиц сбивали с толку.
— Барин?
Девушка, спрятав руки под передник, нервно замерла рядом. Я, похоже, слишком долго и пристально ее рассматривал.
Не глядя ухватил ложку, кивнул на свободный стул.
— Аяана, дочь Эрхана, правильно?
Осторожный кивок.
— Присядьте, пожалуйста, Аяана Эрхановна.
— Как можно, барин…
— Садитесь, — сказал с напором. — Вы голодны?
— Никак нет, барин.
— Ну, налейте себе хотя бы чаю.
Под моим взглядом она неуверенно потянулась к самовару. Хм, с чего бы начать… Лучше всего просто спросить напрямую. А то решит еще, что угрожаю девичьей чести. Как-то в похожей ситуации от меня уже пытались отбиваться. Табуреткой. Голова потом неделю болела и пары мыслей связать не могла.
— Вы ведь слышали о мосте, который желают построить через Великую реку?
— Барин прибыл, чтобы узнать, почему мост построить нельзя? — осторожно сказала она.
Вот так сразу — нельзя. Не «кто помешал» и не «почему рухнул», а — «нельзя». Я снова кивнул своим мыслям.
— Расскажите, пожалуйста, что говорят о мосте среди коренных жителей?
Она взвилась на ноги. Отброшенный стул с грохотом отлетел в сторону.
— Барин! Мы не портили! Мы не проклинали! Большой начальник ошибся, послушал навета. Люди не вредили…
— Я знаю, — успокаивающе поднял руки я. Убедился, что девушка вроде не собирается хватать со скатерти ножи или вилки. Кое-как поднялся, вернул на место стул (пусть лучше на другой стороне стола будет, от греха подальше), поставил. — Знаю. Я не спрашиваю, кто рушил. Я спросил — что о мосте говорят? Ведь ходят же, наверное, среди ваших родичей какие-то слухи, догадки? Я мог бы допросить рабочих на переправе или рыбаков, что живут у реки. Но, видите, поранил ногу и не могу пока далеко ходить. Поэтому спрашиваю вас. Расскажите. Пожалуйста. Я заплачу.
Она рассказала. Я методично уничтожал блинчики, не забывая подливать себе и собеседнице чаю, и запоминал каждое слово, каждый оттенок интонации. Со слухов незаметно перешли к легендам, затем к сказкам. О Великой реке, о дороге дорог, о земле, что заперта за ночными снегами и населена духами. О девочке-рыбачке, что по светлой воде проплыла на лодке в мир мертвых, дабы найти лекарство для больной матери. Аяана говорила и говорила, сбиваясь с имперского языка на наречие своих предков, жестикулируя, напевая низким голосом тревожный речитатив.
— Великая река течет из гор к холодному морю. И Великая река течет между миром людей и миром старых богов. Человеческими руками не выстроить дороги к стране духов. Духи разгневались. Духи покарали людскую гордость.
Когда Илья Павлович отворил дверь, я не без удивления понял, что проговорил с горничной более двух часов. Под недоуменным взглядом денщика девушка вскочила, принялась поспешно убирать со стола.
— Илья Павлович, позвольте одолжить ваш кошель?
Тот, не изменяя выражения лица и никак не комментируя происходящее, протянул требуемое. Я щедрой рукой выгреб все наличные деньги и сунул их горничной. От души поблагодарив, выставил Аяану за дверь.
— Ну?
Илья Павлович, хмыкнув, поставил на освобожденный стол кофр. Внутри, тщательно обернутые в войлок, лежали снятые с обрушенных опор датчики. Остаток утра ушел на то, чтобы скрупулезно, не позволяя себе торопиться, снять собранные за двое суток показания. Я занес в расчерченную в журнале таблицу последнюю цифру. Мрачно обозрел расстилающуюся перед мысленным взглядом аномалию. Затем убил еще несколько часов, чтобы составить графики и зарисовать, в меру своих художественных возможностей, энергетические кривые.
Ментальный транс, вопреки обыкновению, отдавался в висках не эстетическим удовлетворением от правильно решенной задачи, а упрямой тупой болью. Полученные данные были невозможны. Ответы, из них выводимые, — невероятны. И, да, я в курсе, что если отбросить все неверные решения, то оставшееся, сколь бы невероятным оно ни было, и будет правильным. Но во имя Разума и Просвещения! Всему должен быть предел! Обязаны существовать какие-то… не знаю, границы невероятности. Потому что — ну не может ведь быть. Никак. Совсем.
Однако есть. Реальность, данная нам, так сказать, в ощущениях. В раскрошенном камне, в смятой арматуре, в потраченных казенных миллионах.