— А я говорю — подождем!
— Мой бог! Неужели вы и вправду верите…
Дверь протяжно скрипит, разрезая последнюю фразу пополам. Четверо представительных господ вскакивают, с суеверным ужасом разглядывая ввалившегося в гостиную губернаторского особняка человека. С ног до головы его покрывает корка из дурно пахнущей грязи, он бос и оставляет на чисто вымытых полах черные следы.
Прихрамывая, человек подходит к столу, без спроса берет чей-то недопитый бокал и осушает его несколькими жадными глотками, а потом устало улыбается:
— Добрый вечер, господа! Вы, верно, заждались? Я уж и сам начал сомневаться, что поспею к сроку, а вот гляди ж ты!
Управляющий чувствует, что еще немного, и он потеряет сознание. Епископ трясущимися пальцами творит крестное знамение. Полковник, судорожно сглотнув, тщетно пытается расстегнуть ворот мундира, внезапно ставший чересчур тугим. Лишь Губернатор, наместник бога и короля, хоть и побледнев, держит себя в руках.
— Кондотьер, — медленно произносит он. — Все-таки я был прав.
— Вам удалось?
— Что с домом?
— Вы выполнили задание?
Три вопроса звучат почти одновременно. Человек, названный Кондотьером, невесело хмыкает и качает головой:
— Увы, господа, мне нечем вас порадовать. Скажу больше: я отказываюсь от вашего задания и искренне советую оставить этот Дом в покое. Живите так, как жили прежде, и…
Не договорив, он машет рукой и разворачивается, чтобы уйти.
— Вот! Что я вам говорил?! — хрипит Полковник, пытаясь скрыть за нарочитой грубостью страх. — Знаменитый Кондотьер! Великолепный! Неподражаемый! Непобедимый! Да вы только взгляните на него! Ведь он же перепугался до одури… ааа…
Столь странно оборвавшейся речи бравого вояки, разумеется, есть причина: длинная полоса острой стали в руке грязного оборванца. Ее кончик справился с упрямой пуговицей на воротнике щегольского мундира, и теперь едва-едва прикасается к коже на горле.
— Полковник, — в голосе Кондотьера, негромком, но кажущемся оглушительным во внезапно наступившей тишине, нет угрозы, только бесконечная усталость. — Знаете, Полковник… а ведь вы правы!
БОГ ПУСТЫНИАлександр и Людмила Белаш
При виде смуглой полунагой девушки Мельников подумал: «Фата-моргана. Перегрелся. Так и уйду в забытьи. Но хоть приятное виденье напоследок».
Адова жарища Калахари, жалкие остатки воды в канистре, третьи сутки безнадежных поисков колодца, как вдруг на пути возникает красотка. В переднике из тонких ремешков и накидке вроде бушменского каросса. С головы ее свисали тонкие бессчетные косички. На плече кожаный мешок — не иначе, для душ тех, кто сгинул в пустыне.
Впрочем, мысли о смертном часе не лишили Мельникова навыков и ясности рассудка. Привестись к ветру было некогда — он зарифил грот, повернул гик вдоль машины, опустил тормоз и остановился в трех саженях от девицы.
Подняв на лоб шоферские очки, стянув вниз повязку-пыльник, поручик пересохшим горлом просипел по-русски:
— А я думал, ты с косой и в черной рясе.
И заметил, что она испугана до столбняка. Так, что не в силах сойти с места и открыть рот.
Было, отчего онеметь — к ней по ветру прикатил гроб на колесах, с большим полотнищем на мачте. А в гробу сидел демон без лица, с выпученными стеклянными глазами. Лишь когда он снял очки и маску, стал виден небритый усатый молодчик, опаленный солнцем, изможденный жаждой.
Фия собралась с духом, чтобы вымолвить:
— Вы говорите по-английски?.. Понимаете голландский? африкаанс?
Тут и Николая отпустило.
Какая бабка с косой? Взбредет же дурь в голову. Просто девушка-туземка, знающая языки.
— О, да! Мне нужна вода. Могу дать сухари, билтонг, табак. Где колодец?
— Рядом. Я покажу.
— В какой стороне? Садись передо мной в кокпит. Сюда, сюда, — показал он рукой. — Чего ты боишься?
— Таких повозок не бывает…
— Это колесный буер. Движется под силой ветра. Я еду с запада. Колодцы на карте неверно указаны. Залезай же, он увезет двоих… ты легонькая.
С опаской Фия подступила к дощатому корыту, в котором сидел молодой усач. От ездока пахло едким мужским потом. На его военной рубахе и форменных серо-зеленых штанах змеились белесые соляные разводы. Просолилась и фуражка с полотняным назатыльником. Справа от мужчины, под рукой, Фия заметила пистолет в открытой деревянной кобуре и чехол, из которого торчал приклад карабина. Это ее обнадежило и слегка успокоило.
«Ого! Вон и тесак… Он здорово вооружен. На такого можно положиться».
— Вы… немец из колонии?
Николай тоже разглядывал девицу. Откуда здесь такая? С виду белая — не бечуанка, не бушменка. Рослая и стройная, темноволосая, атласно лоснящаяся. Почему одета по-дикарски?..
— Русский. Николай Мельников, Его Императорского Величества отдельный Африканский корпус.
От его слов Фия подалась назад, теряясь и робея. Все давнее, что говорили у костра в краале, вскипело в памяти, как молоко на огне:
«Русские идут! Они там, за рекой Вааль. Бородатые, скачут без поводьев и стреляют на скаку, рубят англичан саблями. Ка-зак, Тур-ке-стан! Страшнее, чем буры».
— Николас?.. Туркестан, казак?
К удивлению Фии, молодчик с потрескавшимися до сукровицы губами… рассмеялся:
— Пехотинец.
— У меня есть немного воды…
Он промолчал; тогда Фия вынула заветный бурдючок:
— Пожалуйста.
Должно быть, пить он хотел нестерпимо, но утолил жажду с достоинством, отхлебнув лишь несколько глотков.
— Я Фия ле Флер из Кхейса.
Смакуя вкуснейшую в мире водичку, Николай вспоминал карту. Кхейс, где это?.. Кажется, на реке Оранжевой, между землями гриква и бушменов. Одно из пропащих селений в краю вечной засухи.
— Барышня, вы же дочь буров?..
— Да, — соврала Фия, стараясь не отводить глаз.
Николас выбрался из корыта, отстегнул тент позади своего седла и, порывшись в багаже, протянул ей сверток:
— Все, что могу. Чистая исподняя рубаха, вам вместо блузы. Обернитесь кароссом как юбкой. Переоденьтесь, я буду смотреть в сторону.
«Хороший ли подарок — смертное белье?.. А что еще предложить? Нельзя же барышне ходить с голой грудью».
Тем временем Фия за ветрокатом облачалась быстро, как умеют лишь солдаты и девицы. Почти с яростью ножом порезала срамной передник на отдельные полоски кожи, связала из них опояску для юбки. Ощутить на теле ткань рубахи было так сладко, словно годы и беды умчались, мир и дом вернулись. Отвыкла от одежды. Но вещь слишком просторная. Руки тонут в рукавах, придется подвернуть. Закончив одеваться, она украдкой оглянулась — не подглядывает ли русский?
Стоит, дымя папироской. Спина широкая.
«Зачем ему? Он и так меня видел. — Фия попыталась устыдиться, но не удалось. Перекрестилась. — Господи Иисусе, прости мне ложь и непотребный вид. Да, я лгунья. Но иначе он бы погнушался мной и вел себя по-другому».
— Готовы, юффру Фия?
Почтительное обращение «барышня» прозвучало в ушах Фии райской музыкой. Она старалась идти красиво, словно к первому причастию. Голос сам стал певучим:
— Вполне, менеер Николас.
— Тогда слушайте. Сидеть в яхте молча, держась за борта. Скажу: «Направо» — наклоняйтесь вправо, так же и налево. Скажу: «Пригнись» — прячьте голову, не то гиком ударит. Следите, что и как я делаю — пригодится. Отвечать лишь на спрос. Мне говорить будет некогда, я занят рулем и такелажем. Итак, в какой стороне колодец?
— Там могут быть бушмены, слуги бечуанов. У них отравленные стрелы.
— Мне есть чем их попотчевать.
Часто хлопая и трепеща, расправилось полотнище паруса. «Пригнись!» — и балка гика пронеслась у Фии над макушкой. «Держись!» — скрипнул тормоз, и нелепое корыто на колесах покатило с неожиданной для Фии скоростью.
— Скажите им — я угощаю табаком, — краем рта молвил Николай, незаметно для бушменов держа ладонь на рукоятке «маузера».
Стоило Фии повторить это на щелкающем языке исконных жителей пустыни, как низкорослые курчавые людишки цвета опавшей листвы заулыбались и отложили свои луки. О, табак белых людей!.. Лучше него лишь дагга, табак черных людей, от которого начинаешь видеть двухголовых страусов и смеяться, будто тебя щекочут.
Искомый колодец оказался ямой, от наносов песка обложенной камнями. На затененном дне поблескивала лужа сравнительно чистой воды. Двое туземцев в узких набедренниках с кошелями прилагались к водопою, как изжога к индийскому перцу. Повозка с парусом их удивила, но не напугала.
— Они подстерегали меня, — тихо пояснила Фия. — Вождь тсвана послал их.
— Если б не я, вы пошли бы к другому колодцу?
— Он дальше и хуже. В нем вода солоноватая и грязная.
— Переведите, что они говорят.
— Что вы щедрый и добрый баас. Вы не грозили им ружьем. Благодарят. А еще… все равно они скажут вождю о нас. За службу тсвана кормят их, дают молоко, приплод коз. Бушмены очень честные.
Тот из пустынных, на чьем поясе висело больше кошелей — наверняка старший, — указал в сторону и произнес краткую речь, из-за цоканья и щелканья похожую на трель охрипшей канарейки.
— Завтра к полудню тсвана будут здесь. Это умелые охотники. У них не только ассегаи — есть и винтовки. Англичане, уходя на юг, раздали ружья и патроны, чтобы посеять раздор и разбой. Теперь здесь власти нет совсем, и бечуаны распоясались. И он сказал — лучше бы вы… — тут Фия смолкла.
— Что?
— Корова должна быть в стаде. Поговорка такая. Кто добром вернул корову, тот не враг.
— Вряд ли тсвана бегают быстрее «Ягвы», — поглядел Мельников на буер.
Имя машине он подбирал долго, а выбрал бурское «Jagwa» — «Яхта-повозка». Это звучало ветхозаветно, почти как имя Господне, и умиляло всех, кто помогал ему в колонии — немцев-лютеран из Виндхука и «цветных» кальвинистов с пограничья. Эти последние, метисы от голландцев и бушменок, за два века так сроднились с белыми баасами, что уже трудно отличить. Одни — вылитые малороссы, другие — как мордва или рязанцы, все одетые по-европейски и вооруженные. В Трансваале их звали гриква — дружные с бурами, они даже государство создали рядом с алмазным Кимберли.