Про себя Мельников признал, что девушка права. Словно архитектуру Забытого города создали, глядя в кривое зеркало.
— Могу. «Были на земле исполины», — на память прочел он из Бытия. — Рядом с которыми мы — как саранча.
— Я тоже так подумала, — еле слышно согласилась Фия. — Сыны Енаковы от исполинского рода…
— Спать пора.
— Какой тут сон!..
— Их нет. Смыло потопом. Просто… место плохое. Помолитесь — и спите спокойно.
Девушка долго ворочалась в яхте, вздыхала и, наконец, затихла, изредка постанывая от недобрых сновидений. Сидя прислонившись к колесу спиной, Мельников покуривал, вслушивался в ночные звуки. Нет-нет да шуршали осторожные зверушки, издали принюхиваясь к запахам костра и табака, приглядываясь к колеблющимся языкам огня — может, снова медоед явился, или ушастая лиса пожаловала.
«А то и вовсе бурая гиена, догрызать газелью голову. Ох, неспроста тут наклонные камни поставлены… Жертвенники, как пить дать. Окроплены кровью… Выходит, кто-то чествует еще сынов Енаковых. Значит, не забыты шестипалые. Или живы?.. Возможно ли? Потоп-то давно схлынул… Но они и после жили. Тот же Голиаф. Вот и не верь сказкам».
К середине ночи от гряды потянуло влажной, почти осязаемой прохладой. По тому, как временами затмевались звезды, стало видно — проплывают облачка. Идущий на спад сезон дождей готовился к последним грозам — оросить напоследок вечно жаждущую Калахари. Потом настанет нестерпимая безводная зима, зверье откочует к северу, к озеру Нгами и болотам Окаванго, к хранящим остатки воды зеленым низинам, пэнам и влеям.
«Утром поднимется ветер, — улыбнулся Мельников первому, еле заметному свечению зари на востоке. — Пусть Фия выспится. Прихватим еще дынь в дорогу и поставим парус. Кому из нас больше повезло?.. Я получил милую попутчицу, она — свободу… Славная девушка. А я — только разведчик империи, и все».
В скудном негрском наряде, при первой встрече, она была великолепна, как Ева пустыни. Так лишь дамочка без предрассудков наедине встречает милого, а среди дня разгуливать — немыслимо.
«А хороша!»
Убедившись, что Фия дышит спокойно, Николай для разогрева — ночью в каменном городе холодновато! — направился к руине, названной им «бастионом». Легко поднялся на стену, чтобы полюбоваться рассветом.
И тотчас залег, припав к камню, вспомнив из Козьмы Пруткова: «Петух просыпается рано, а злодей еще раньше».
Тсвана вышли затемно, слуги-бушмены вели их кратчайшей тропой. Силуэты вражеского отряда четко виднелись на подступах к городу Цагна — череда мелких, как мухи, фигурок.
— Просыпайтесь, юффру, у нас гости.
— Один патрон, — повторил он для верности. — Пусть залягут подальше от зарослей, а я прослежу, чтобы они до них не добрались.
Молча кивнув, Фия поводила стволом, выбирая цель. Бушмена?.. Нет, грех губить честного дикаря, пока не подошел на выстрел, лук не натянул. Вожака воинов?.. Вон он, в пернатом венце. И этого не след. В пустыне каждое убийство влечет месть. Кто знает, когда тсвана нагрянут на ферму с ответом? Одно известно — придут ночью.
Хотя жаль зря тратить пулю, Фия пустила ее поверх голов.
Сухой и резкий звук разом свалил всех идущих. Ползком, стремительно, как ящерицы, заскользили они прятаться за камни. Секунды спустя с двух сторон коротко вспыхнуло — бах! бах! Пальба английских «лиметфордов» была знакома Мельникову словно музыка. Одна пуля с визгом рикошетировала от кладки бастиона, другая свистнула и унеслась к стене-громаде, где таращил слепые глаза каменный лик медведки в короне.
«Кто ниже цели, кто выше. Толковые стрелки, мимо слона не промажут. Позиция у нас невыгодная, — думал Николай. — С восходом будет слепить солнце… и подсвечивать нас, если тучки не помогут. Ну же, милые, давайте, налетайте, и погуще…»
Небо мало-помалу хмурилось, но не затягивалось тучами сплошь. Он даже свистнул легонько, накликая сильный ветер. Где-то сзади пророкотал далекий гром, как эхо выстрелов, ворчливое и запоздалое. По воздуху прошла дрожь.
— Эй, белый! — закричали от камней на ломаном африкаанс, махая вздетым на копье платком. — Говорить! Нет стрелять!
— Спроси, чего они хотят.
— Известно, чего… — буркнула Фия, но набрала в грудь воздуха и что-то выкрикнула на туземном языке. Слова походили на знакомую Мельникову речь зулусов, хотя понимались с трудом. Но хоть не птичий бушменский язык.
Ей ответили:
— Мы не хотим боя! Зачем убивать друг друга? На баасе нет вины! Пусть он вернет нам белую козу, даст табаку и денег — разойдемся миром!
— Даже переводить незачем, — зло бросила Фия, готовая к стрельбе. — Они обманут. Им нужно все — и я, и ваше имущество.
— Да, я немного понял. Насчет денег с табаком — согласен. Если положат ружья и луки на камень, стрелы и патроны на другой, а сами отойдут подальше, куда я скажу. Так договоримся. Нет — пусть молятся своему Цагну…
Вновь глухо прогремело за спиной. Тут Николай осознал — это не гром.
И не ворчание, а рык.
Это двигались камни стены, подобной горному хребту.
Вместе с ним обернулась Фия. Исполинские плиты двигались, открывая угловатый черный вход, похожий на жерло тоннеля. Эта искривленная, скошенная набок огромная дверь возникла прямо под устрашающим барельефом. Громыхание, скрежет и скрип каменных створок становились все громче, а ветер нес от разверзшейся пещеры тяжкий неживой запах.
Едва створки замерли, как нечто вылетело из жерла с хлестким звуком — будто щелкнул по воздуху бич величиной с железнодорожный рельс. Темная масса ударилась о землю возле бастиона, отчего камни вздрогнули, и раскрылась, как японский зонт, — из бесформенного кома развернулась великанская фигура на причудливо изогнутых ногах. Тело, отливающее вороненой сталью, крючья многопалых лап и голова-котел, горящая багровыми огнями глаз. В стороны от плеч, как зачатки крыльев, торчали выросты, а на их концах вращались радужно мерцающие сферы.
Видение длилось миг — следующим прыжком гигант перемахнул бастион и половину расстояния до тсвана. Те уже разбегались в стороны, лишь трое устояли, взяв наизготовку ассегаи и винтовку, да малорослые бушмены подняли натянутые луки.
Мельников был в замешательстве не дольше, чем сказать «О, Боже!»
«Да он же их порвет на тряпки. Лапы-то какие!»
После ошеломления сработал глазомер — тварь из норы велика и сложена не по-людски, а ростом в два бушмена или полтора кафра. Все-таки не облака макушкой задевает.
Это мелькнуло в его мыслях, когда он уже спрыгнул с бастиона и бежал на помощь тсвана. А чудище, сделав новый скачок, оказалось рядом с черными и махом отшвырнуло саженей на десять зазевавшегося парня; бедняга не успел выстрелить. Другой лапой — бушмена. Против него остались оробевший лучник да двое с копьями.
Если лев напал на кафров и терзает их, закон белого ба-аса — защищай слабых. Струсил — иди в крааль доить коров, ни на что другое ты не годен.
— Ко мне! — гаркнул Мельников, для верного прицела пав на колено.
Безобразный гигант повернулся в поясе, как голова совиная, а сфера на его плечевом выросте испустила бледный луч, с шипением бежавший по земле и поджигавший кустики.
В сферу-то Николай и выстрелил. Та разорвалась с грохотом, окутав голову-котел рыжим облачком. Раздался рев, гигант пошатнулся, загорелся второй луч.
Рядом с Мельниковым опустилась на колено Фия, и они продолжили беглым огнем с двух стволов. Опорожнив магазин — с «маузером» при частой стрельбе это происходит быстро, — Фия ударила женским оружием, то есть истошно завопила:
— И это воины тсвана, что ходят на льва в одиночку? Вы трусливей бушменских старух!
Они презирали смерть, но страшились позора. Первым опомнился вожак и прянул на гиганта с ассегаем, крича:
— Эй, дети шакалов, сюда! Умирать, так в бою!
Гигант отбросил его, вожак отлетел и шмякнулся, но дал Мельникову время заменить обойму и приблизиться. А пуля мосинского карабина на малой дистанции — страшная штука.
Начало накрапывать. Чреватое ливнем небо нависло над Забытым городом, как черное брюхо дракона, то и дело вспыхивая зарницами.
— Хорошая охота, — прохрипел вожак, от боли в сломанных ребрах едва способный дышать. — Внукам расскажу, если останусь жив. Эй, баас, твое право отрезать ему голову и показать всем.
Николай представил себя Давидом с гравюры Доре. Его замутило.
— Он дышит, — наклонившись, Мельников потрогал жесткий торс поверженного великана, словно свитый из колец. Невозможно понять, кожа это или панцирь. — Наш закон — лежачего не бьют.
Редкое, сиплое дыхание гиганта доносилось еле-еле, а немигающие глаза его едва тлели багряным огнем, словно готовые угаснуть. На жесткой муравьиной голове виднелись вмятины и дыры — следы попаданий от пуль и осколков взорвавшихся сфер.
— Похоже, тяжело контужен. Крови мало вытекло. — Николай оглядел свою руку, запачканную в крови великана. Серая с синеватым отливом.
«Богомол. Древний народ, который ушел… Если все голиафы такие, то потоп был неминуем, — подумалось ему. — А кто выплывет — на тех Давид с пращой».
Защебетал, защелкал уцелевший бушмен. С вопросительным видом Мельников обернулся к Фии — ту слегка трясло, хоть она старалась держать себя в руках, — и дождался перевода:
— Цагн воскреснет. Он колдун. Даже если останется один ноготь, капля крови — он вырастет вновь из капли. Если ты хочешь избежать его мщения — сожги Цагна целиком, до пепла.
— Что я, зверь, живьем жечь?.. Слушай меня, — присел поручик возле головы гиганта. — Не знаю, кто ты и откуда, но запомни мои слова. Мне не нужен твой город, будь он проклят с его алтарями. Живи в нем и дальше. Но если услышишь «Русские идут», мой тебе совет — прячься в свою нору, накройся камнем и молись, чтобы мы прошли мимо. Иначе мы займемся тобой, и ты уже так легко не отделаешься. Понял?
В глазах лежащего гиганта полыхнуло, и окруженные лучами огненные точки, заменявшие зрачки, повернулись к Мельникову.