[463]. Однако, несмотря ни на что, «Телескоп» можно считать одним из самых удачных и интересных журнальных проектов 1830-х гг., имевшим свою читательскую аудиторию и прекратившим существование лишь по воле правительства после публикации первого «Философического письма».
В первой половине 1830-х гг. карьера Надеждина развивалась стремительно и успешно, насколько это было возможно в рамках профессиональных траекторий, заданных его социальным происхождением. Всего за несколько лет он прошел путь от неловкого молодого учителя в доме одного из родовитых дворян до известного литературного критика и издателя, доктора словесных наук и профессора Московского университета. Безусловно, он пользовался протекцией старших товарищей, однако в значительной мере имя в журналистике и университетской среде он заработал собственными талантами и умениями. Надеждин мог и дальше благополучно следовать по проторенной дороге, однако, вероятно, проблема состояла в том, что он слишком быстро достиг карьерного потолка. Вхождение поповича в бюрократическую элиту империи, гарантировавшую более высокий доход и положение в обществе, в 1830-х гг. было чрезвычайно сложным делом.
Быть может, биография Надеждина была бы менее драматичной и причудливой, если бы личные обстоятельства (о которых нам еще представится случай поговорить подробнее) не заставили его попытаться сменить род занятий и обрести еще более солидный профессиональный статус. За полтора года до чаадаевской истории, в марте 1835 г., он решил уволиться из Московского университета и отправился в столицу в поисках нового служебного места. На первый взгляд, расчет Надеждина был сколь немудрен, столь и утопичен:
Послушай, как было я распорядился… В середу подаю я просьбу в отставку по болезни, и вместе в Петербурге в отпуск. Во вторник, на будущей неделе поеду. Явлюсь к нашему Министру (С. С. Уварову. – М. В.) – скажу ему просто, что болезнь заставляет меня ехать в чужие края и потому просить отставки от Университета, но что я не буду ездить даром, что охотно исполню всякие поручения, которые будет угодно ему возложить на меня. Легко статься может, что он предложит мне остаться в службе по Министерству и даже даст мне денег. Я однако не возьму, если он даст мне какую-нибудь безделку, а лучше поеду даром, но в службе, пожалуй, останусь… Стало, год мой не пропадет… Возвратясь, я буду при месте, которое мне очень легко будет переменить… Положим, что он меня не оставит, а просто уволит… Нужды нет! Я еду исстрачиваю 8 или 10 тысяч рублей – так – У меня почти ничего не останется… Что нужды? ‹…› Здоровье мое укрепится, репутация удвоится… Я приеду прямо в Петербург – и, как говорил тебе, явлюсь к Министру Внутренних дел – попрошу у него дела, работы – покажу ему свои способности, деятельность… 2000 рублей жалованья есть самое меньшее, что могут мне положить на первой раз в таком случае… Глаголев, наш Фокион, воротясь из чужих краев, сделан прямо Начальником Отделения, и теперь Директором какого-то Комитета… А это просто дурак, по уверению тех, которые его знают… Сверх того, я буду работать – будем вместе переводить, сочинять, издавать… Буду, пожалуй и, давать уроки… В Петербурге это делается… За то впереди есть перспектива… Я говорю тебе, что, через пять, шесть лет можно быть Губернатором в каком-нибудь Саратове или Тамбове… Терпение только, и деятельность…[464]
Надеждин проявлял известную наивность, поскольку полагал, что сможет получить место исключительно благодаря собственным «способностям», «терпению» и «деятельности», не полагаясь на протекцию высокого покровителя[465]. Как ординарный профессор, он с 1831 г. обладал личным дворянством и имел гражданский чин VII класса (надворный советник)[466]. Из духовного звания Надеждин вышел, однако его происхождение продолжало предопределять его служебную траекторию и репутацию. В бюрократической реальности первоначальная принадлежность издателя «Телескопа» к поповичам по-прежнему имела значение[467]. Как следствие, с 1835 г. Надеждин стремился всячески избавиться от университетского бэкграунда. Он писал из Петербурга: профессор – «гнусное звание у нас в России… Ведь, тот же учитель, только с латинским именем»[468].
Планы журналиста отличались неопределенностью, однако свидетельствовали о его безграничной вере в собственные силы. Он намеревался ехать в Европу под несколько надуманным предлогом (по болезни), расставшись с профессорством, но не с надеждой на продолжение службы в Министерстве народного просвещения. Он рассчитывал «выполнять некоторые поручения» Уварова, тем самым став ведомственным агентом, вероятно по литературной и/или идеологической части. Амбициозный Надеждин не собирался заниматься «безделками» и был готов к увольнению. Он полагал, что за время его отсутствия память об академической репутации выветрится и он сможет начать карьеру с чистого листа – уже в Министерстве внутренних дел[469]. Чаемой вершиной бюрократической карьеры Надеждину виделось получение высокой позиции – провинциального губернатора или, как мы знаем из других его писем[470], вице-губернатора, – которой он мог бы затем воспользоваться в качестве трамплина для продолжения службы в Петербурге.
Как ни парадоксально, но расчет Надеждина на вице-губернаторство сам по себе не выглядел столь уж бессмысленным[471] с той, конечно, оговоркой, что определяющими факторами при получении места оказывались не столько способности будущего чиновника, сколько репутация искателя места в глазах начальства[472]. В первой половине XIX в. литераторы могли получить вице-губернаторскую должность, в том числе и потому, что, согласно статистике, большинство вице-губернаторов рекрутировалось не из военных, а из гражданских лиц[473]. Так, с 1791 по 1796 г. поэт и переводчик И. М. Долгоруков служил вице-губернатором в Пензе, а затем исполнял губернаторскую должность во Владимире (1802–1812). Романист И. И. Лажечников в 1843 г. стал вице-губернатором в Твери, а в 1853–1854 гг. занимал аналогичную позицию в Витебске[474]. Еще один репрезентативный пример – служба баснописца и журналиста А. Е. Измайлова в Тверской губернии. Письма Измайлова к его двоюродному племяннику П. Л. Яковлеву дают хорошее представление о механике вице-губернаторских назначений во второй половине 1820-х гг.
В 1821 г. происходивший из небогатой дворянской семьи Измайлов, находясь в чине коллежского советника, поступил на службу в Министерство финансов, став начальником отделения департамента казначейства[475]. В начале июля 1826 г. он начал активно искать вице-губернаторского места. Подобно Надеждину, Измайлов связывал с новой должностью упования на возможность поправить свое бедственное финансовое положение[476]. Так, он писал Яковлеву 22 июля 1826 г.:
Хочется, желается, смертельная берет охота сделаться Вице-Губернатором в Казани. ‹…› Недели две назад объявил желание Директору, а тот и докладывал уже Министру. Его Пре‹восходительст›во Г. Министр финансов не дал слова, однако и не отказал, а сказал: почему же не в другое место? Кажется я кому-то обещал… после увидим. Как откроется ваканция. – С нетерпением ожидаю из Казани решительного уведомления, когда нынешний Вице-Губернатор пришлет просьбу; а знаю, что он там долго не останется: его следовало давно уже сделать Губернатором, а он верно получит вскоре где нибудь Губернаторское место. Но все пройдет месяца два, или полтора. И все к лучшему. К этому времени отпечатается первая книжка моих сочинений (в прозе) и первая часть моих Басен. Авось сколько нибудь поправлю тогда свои финансы, которые никогда еще не были в таком худом состоянии как теперь. Ох тяжело! Но все к лучшему![477]
В конце сентября 1826 г. дело Измайлова наконец получило развитие:
В прошедший четверг был я у Министра (Е. Ф. Канкрина. – М. В.) и объяснялся с ним на счет моего Вице-Губернаторства. Он принял меня очень хорошо и несколько раз сказал: подумаю. Опасается он того, что бы не запутали меня в Казани ябедники. Третьего дни спрашивал он обо мне у А. М. Княжевича и сказал ему между прочим: я знаю, что он хороший человек. Жаль, что наш Директор (И. И. Розенберг. – М. В.) был болен недели две. Но завтра он выедет и вскоре должна решиться моя участь[478].
Однако несколькими днями позже события приняли иной оборот, о чем 28 сентября Измайлов сообщал племяннику:
Вот-те и Казань! Скажет дорогой мой племянничек. Да я не только собирался в Казань, но и в Рязань, в Нежин, да никуда не попал. Теперь приготовляюсь к отъезду в Кострому; открывается там или откроется после Нового года с восстановлением откупов Вице-губернаторская ваканция. Нынешний Вице-губернатор прислал бы уже и просьбу, да велели подождать[479].
Измайлов терпеливо ждал решения своей участи[480] и вскоре получил место – однако не в Костроме, а в Твери. Как выразительно Измайлов писал племяннику 12 ноября 1826 г.: