Отчеты о путешествии Николая по России фиксировали разные стороны публичного образа русского императора – объекта народной любви и сердечной привязанности[643], отца своих подданных-детей[644] или «великого хозяина русского Царства»[645]. Особая эмоциональная связь между царем и жителями России, основанная на квазиприродном родстве, служила главной гарантией прочности политического порядка империи. Ее процветание зависело от сохранения и усовершенствования настоящего положения дел, причем надежды на подобный сценарий ассоциировались не столько с династической преемственностью, сколько с фигурой царствовавшего монарха.
Ультрамонархическая концепция Бенкендорфа и «Северной пчелы» подразумевала, что ответственность за идеологическую и политическую стабильность ложилась на личных представителей царя – прежде всего на созданное императором III Отделение его собственной канцелярии и корпус жандармов. Выходило, что «цветущее» положение дел в стране и наступившее «спокойствие» стали итогом десятилетней деятельности руководимых Бенкендорфом ведомств[646]. Именно для достижения всеобщей «тишины» в 1826 г. и была преобразована жандармерия[647]. В инструкции жандармским чиновникам Бенкендорф отмечал:
Стремясь выполнить в точности Высочайше возложенную на меня обязанность и тем самим споспешествовать благотворной цели Государя Императора и отеческому его желанию утвердить благосостояние и спокойствие всех в России сословий, видеть и их охраняемыми законами и восстановить во всех местах и властях совершенное правосудие, я поставляю Вам в непременную обязанность ‹…› Наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не могли быть нарушены чьей либо личной властью, или преобладанием сильных лиц, или пагубным направлением людей злоумышленных. ‹…› Вы в скором времени приобретете себе многочисленных сотрудников и помощников; любящие правду и желающие зреть повсюду царствующею тишину и спокойствие, потщатся на каждом шагу Вас охранять и Вам содействовать полезными советами, и тем быть сотрудниками благих намерений своего Государя[648].
На первый взгляд, и Филарет, и Бенкендорф воспроизводили одни и те же клише о процветании России и доблести ее императора. Впрочем, за трафаретным славословием в адрес монарха скрывалась полемическая позиция. Как следовало из отчета Бенкендорфа, основу государственного управления составляли не Святейший синод и не министерства, чьи административные функции были, конечно, важными, но не структурообразующими. Царская харизма Николая, залог процветания империи, поддерживалась самим монархом и его агентами из III Отделения, обеспечивавшими связь суверена и народа поверх бюрократической иерархии.
Институциональная подкладка юбилейной риторики 1836 г. станет еще более рельефной, если мы рассмотрим позицию третьего влиятельного участника идеологических дебатов середины 1830-х гг. – С. С. Уварова. В своих оценках итогов десятилетнего николаевского правления Уваров исходил из иной логики, нежели Филарет и Бенкендорф. Он стал министром народного просвещения в 1833 г., т. е. всего за три года до коронационного юбилея. Уваров не мог приписывать достигнутые успехи результатам собственной деятельности – ему еще только предстояло утвердить свой статус в соперничестве ключевых игроков в придворно-бюрократическом поле. Как следствие, описания министром современной ему русской истории не сводились к констатации всеобщего благополучия: в этом случае обосновать уникальную роль его ведомства в структуре государственного управления было бы чрезвычайно трудно. Наоборот, он предлагал Николаю мыслить текущий исторический момент в категориях перманентного предреволюционного кризиса.
В программных документах, которые Уваров с 1832 г. адресовал императору, министр часто напоминал о последствиях восстания 1825 г. и европейских волнений начала 1830-х, прежде всего во Франции и Польше. В письме Николаю от марта 1832 г. Уваров описывал положение России в мире, пользуясь метафорой корабля, плывущего в бушующем море:
Дело Правительства – собрать их («последние останки своей политической будущности», т. е. начала, благодаря которым можно избежать пагубного влияния европейских революций. – М. В.) в одно целое, составить из них тот якорь, который позволит России выдержать бурю[649].
Метафорами застигнутого бурей корабля наполнен и важнейший доклад Уварова «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерством Народного Просвещения», доведенный до сведения монарха 19 ноября 1833 г.:
Правительству, конечно, в особенности Высочайше вверенному мне министерству, принадлежит собрать их («религиозные, моральные и политические понятия», принадлежащие исключительно России. – М. В.) в одно целое и связать ими якорь нашего спасения ‹…›. Россия живет и охраняется спасительным духом Самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного, обращалось в неоспоримый факт, долженствующий одушевлять всех и каждого, во дни спокойствия, как и в минуты бури? ‹…› Дано ли нам посреди бури, волнующей Европу, посреди быстрого падения всех подпор Гражданского общества, посреди печальных явлений, окружающих нас со всех сторон, укрепить слабыми руками любезное Отечество на верном якоре, на твердых основаниях спасительного начала? ‹…› Но если Отечеству нашему ‹…› должно устоять против порывов бури ежеминутно нам грозящей, то образование настоящего и будущих поколений в соединенном духе Православия, Самодержавия и Народности составляет бессомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени[650].
Используя аналогию между актуальной политической ситуацией и «бурей», Уваров стремился к «устойчивости» и «стабильности»[651] с помощью «якоря», благодаря которому корабль удерживался на одном месте, тем самым спасаясь от шторма. Однако в то же время он предлагал императору идею движения, которая станет ключевой в период его министерства: «Как идти в ногу с Европой и не удалиться от нашего собственного места („situation“)?»[652] Задачу, поставленную Уваровым, действительно было не так просто выполнить: она предполагала следование двум разнонаправленным траекториям – вместе с Европой, но одновременно и неким «своим» путем, не совпадавшим с западным. Для разрешения антиномии Уваров прибег к органицистским метафорам. Так, он писал о народности: «Народность не состоит в движении назад, ни даже в неподвижности; государственный состав может и должен развиваться подобно человеческому телу ‹…›. Речь не идет о том, чтобы противиться естественному ходу вещей»[653]. Подхватывая тезис о неравномерном развитии народных тел (как и человеческих), Уваров постулировал принцип, который затем станет базовым для близких к нему историографов: конечная точка исторического пути у России и европейских стран одна и та же, однако двигаются они к ней различными маршрутами и с разной скоростью. Уваров пытался показать, что уникальность России состоит в «сочетании несочетаемого»: будучи европейской страной, она тем не менее отделена от Европы. Подобно западным государствам, корабль «Россия» оказался в эпицентре бури, однако лишь ему удастся бросить якорь и тем самым избежать гибели.
Уваров связывал внутреннее сопротивление революционному давлению извне с распространением идеологии православия, самодержавия и народности. Ключевым героем антикризисного сценария власти становился кормчий, т. е. монарх[654]. Министр эксплуатировал один из самых известных и эффектных элементов николаевской репутации – его образ могучего вождя, особенно востребованный в кризисное время[655]. Начало нового правления оказалось насыщено экстраординарными событиями, потребовавшими от Николая огромной выдержки: династический кризис и бунт гвардейских полков 1825 г., несколько войн и эпидемий, масштабное восстание в Польше. Император строил свое публичное поведение как типичный харизматический лидер, способный «всегда принимать только правильные и обещающие успех решения»[656] и контролировать ситуацию путем личного вмешательства в конфликт[657]. Такой тип действия позволял монарху объединить вокруг себя лояльную к нему элиту в сложных обстоятельствах и наделить свою власть дополнительной легитимностью, в которой он особенно нуждался при жизни старшего брата, великого князя Константина Павловича, умершего в 1831 г. Собственно, Уваров предложил Николаю вариант идеологии, в мирное время в наилучшей степени реализовавшей его потенциал военного вождя, в постоянной борьбе со стихией ведущего корабль к цели[658].
Представления Уварова о перманентном кризисе, диктовавшем определенный тип политического действия, отразились в постановке оперы Глинки «Жизнь за царя», ставшей венцом торжеств 1836 г. и возвращавшей публику к «смутным временам» истоков правящей династии[659]. Ее первое представление состоялось 27 ноября, в годовщину начала Польского восстания 1830 г., и стало идеологическим и придворным событием не в меньшей степени, чем, собственно, музыкальным