.
История 1836 г. показывает, что вступавшие в соперничество друг с другом николаевские сановники не боялись идти на обострение. Каждый из них надеялся взять верх над конкурентами благодаря убежденности в существовании особых отношений c монархом. Кроме того, готовность представителей высшей бюрократии к конфликтам демонстрирует, что они не считали возможное поражение фатальным. «Царская воля», источник и условие любой легитимной политической инициативы, не была единоличным волевым актом суверена-демиурга, а формировалась в процессе напряженных и сложных транзакций между монархом и окружавшими его представителями придворно-бюрократической элиты. Так, Чаадаева объявили умалишенным именно по итогам переговоров царя с Уваровым и Бенкендорфом, не сходившихся во мнении о характере наказания автора первого «Философического письма» (подробнее см. главу 7). Можно ли утверждать, что столкновение сановников в 1836 г., оказавшее влияние на результат «телескопического» дела, было во многом предопределено самой структурой императорской власти? Прежде всего мы рассмотрим, как была организована система управления в неопатримониальной России второй четверти XIX в., а затем интерпретируем ключевые особенности того типа администрирования, которого придерживался Николай I. Мы постараемся показать, что эффективность его манеры править основывалась на постоянной смене модуса монархического поведения (с одной стороны, военного, с другой – придворно-театрального). Фундаментальная непредсказуемость императорских решений держала высокопоставленных чиновников в постоянном напряжении, что позволяло Николаю удерживать над ними контроль.
На протяжении XIX в. Российская империя оставалась придворно-бюрократической неопатримониальной монархией[673]. Это означало (как мы отмечали в главе 8), что в стране одновременно действовали две системы властных отношений: первая, основанная на формальном верховенстве закона и строгости рациональных делопроизводственных процедур, и вторая, базировавшаяся на включенности чиновника в неформальные патронажные сети, регулировавшие жизнь социальных и профессиональных сообществ. Так, с одной стороны, Николай I инициировал составление и публикацию Свода законов и Полного собрания законов Российской империи и строго следил за соблюдением служебных предписаний[674]. А с другой – он как абсолютный монарх правил произвольно, в соответствии с традицией, восходившей к добюрократическим моделям социума, подразумевавшим тотальное доминирование главы дома над остальными членами семьи.
Как показывают разыскания современных историков, представление о придворной фигурации как одной из фаз перехода к модерности, утратившей значение в конце Нового времени, не соответствует действительности[675]. Придворная культура оказалась совместима с рациональным администрированием больших централизованных государств абсолютистского типа (например, Франции, Пруссии или империи Габсбургов). Традиционно за контроль соблюдения законов в Российской империи отвечали Сенат и инстанции судебной власти. В центре неформальной иерархии располагались царь и двор. «Архаичное» придворное и «модерное» бюрократическое пространства долгое время (в известном смысле вплоть до 1917 г.) были тесно соотнесены между собой: близость к суверену открывала перед крупными чиновниками возможности профессионального роста и влияния, а образцы придворного поведения сохраняли свою значимость на высшем правительственном уровне[676]. Качество службы зачастую оценивалось не по шкале следования разумно установленным правилам, а по тому, в какой мере то или иное решение сановника соответствовало воле и желаниям царя.
В империях Старого Света был разработан целый репертуар управленческих приемов, с помощью которых монарх мог контролировать элиты и добиваться экономической и политической эффективности[677]. Основой политического порядка в неопатримониальной системе выступали конкуренция, патронаж и институт бюрократического фаворитизма, когда монарх выбирал одного из своих подданных и приближал его к себе, назначая на один из ключевых постов в государственном аппарате. Фавориты постоянно ротировались, что позволяло каждой из придворно-бюрократических групп рассчитывать на успех, оспаривая статус конкурентов. Более того, зачастую суверен сам искусственно создавал конфликты между правительственными чиновниками и разрешал их, утверждаясь в функции верховного арбитра[678]. Такой подход позволял ему удерживать окружение в повиновении, так как любая опала или фавор по определению не являлись вечными. Каждый из участников придворно-бюрократической игры знал, что его положение может измениться, и это знание подпитывало верность монарху, от которого в значительной мере зависели служебные карьеры русских аристократов[679].
Система государственного администрирования в царствование Николая I строилась на культивировании институциональной конкуренции, которая принимала острые формы из-за отсутствия в Российской империи фигуры премьер-министра, занимавшегося координацией правительственных действий[680]. В результате одни и те же ведомства отвечали за идентичные участки работы. Скажем, одной из наиболее проблемных зон являлась цензура, поскольку правом одобрения сочинений к печати обладало сразу несколько учреждений – Министерство народного просвещения, III Отделение, Святейший синод, Морское и Военное министерства, Министерство императорского двора и др. Как следствие, распыление контролирующих функций и отсутствие управленческого центра порождали постоянные межведомственные конфликты[681]. Кроме того, напряжение зачастую возникало между кабинетом министров и Государственным советом[682], поскольку отдельные министры, особенно приближенные к монарху, были избавлены от необходимого по закону обсуждения их инициатив в Государственном совете[683]. Размытыми оказывались и полномочия государственного секретаря: так, М. А. Корф, находясь в этой должности, активно вмешивался в вопросы, формально не относившиеся к его ведению[684].
В XIX в. русские монархи порой предпочитали действовать через личных агентов в обход традиционных управленческих структур[685]. С одной стороны, это позволяло им лучше контролировать систему администрирования, с другой – отчасти ограничивало радиус их действия, поскольку агенты нередко брали на себя часть функций центральной власти, с чем императорам приходилось мириться. В николаевское время личные агенты монарха прежде всего служили в его канцелярии, составлявшей своеобразный «институт самодержца»[686]. Облеченные царским доверием чиновники занимались экспертизой по кадровым вопросам и сбором информации в масштабах всей страны, а также следили за выполнением царских указов. В 1826 г. Николай I учредил III Отделение канцелярии, которое возглавил близкий ему Бенкендорф[687]. Согласно высочайшему замыслу, новому ведомству предстояло стать посредником между русским обществом и монархом, выполняя при этом «функции охраны законности, ранее принадлежавшие Правительствующему Сенату»[688]. Новый игрок на бюрократическом поле обладал колоссальными полномочиями, поскольку целью III Отделения было предотвращение попыток государственного переворота, аналогичных восстанию 1825 г. В итоге представители региональных властей оказались дезориентированы, а чиновники III Отделения и корпуса жандармов, находившегося в частичном ведении Бенкендорфа, вступали с ними в затяжные конфликты[689].
Более того, Николай I имел обыкновение ставить на соседние административные позиции не жаловавших друг друга чиновников[690]. Наиболее яркий случай подобного рода назначений являет пара наших героев – министр народного просвещения Уваров и попечитель Московского учебного округа Строганов. Когда в июне 1835 г. император доверил Строганову ответственную должность, он прекрасно знал, что отношения между графом и его будущим начальником Уваровым были ужасными. Тем не менее Николай решил создать поле бюрократического напряжения[691]. Двое просвещенных вельмож находились в патовой ситуации: Строганов превосходил Уварова в социальной иерархии, но являлся его подчиненным внутри министерства, Уваров формально был начальником Строганова, но не мог полноценно распоряжаться своей властью из-за знатности и влияния своего оппонента. Так каждый из чиновников оказался ограничен в своих действиях. Император в свою очередь стремился создать впечатление, что поддерживает каждую из сторон.
У монарха была возможность создавать напряжение между сановниками благодаря практике, собственно, и делавшей его власть самодержавной, – проявить «милость» вопреки правовым предписаниям[692]. В неопатримониальной системе трудно предсказать действия суверена: воспользуется ли он законом или предпочтет обойти его? Как следствие, порядок дел в значительной степени зависел от императорского настроения: стремясь добиться успеха, проситель должен был правильно рассчитать момент, в который следовало подать просьбу. Один из таких примеров привел в своих «Записках» Н. И. Лорер. Он рассказывал, как А. Ф. Орлов вымолил у императора прощение для брата, декабриста М. Ф. Орлова, одного из лидеров Южного общества: