ый[736].
Впрочем, путь от интимного признания в глубине взаимных чувств до придания им публичного статуса оказался весьма тернист. Идиллия закончилась в тот момент, когда старшие Сухово-Кобылины узнали о возникшей страсти. Их реакция оказалась предсказуемо негативной: они решительно воспротивились идее брака, который сочли мезальянсом из-за низкого социального и профессионального статуса Надеждина[737]. Между Марией Ивановной и Надеждиным произошло бурное объяснение: она говорила о «неприличии, которое он позволил себе, о своей к нему доверенности, которая так жестоко была обманута, о бесчестии, которое он нанес всему семейству»[738]. Семья Елизаветы Васильевны потребовала от Надеждина прервать все связи с возлюбленной. С тех пор в течение почти полутора лет учителю и его бывшей воспитаннице пришлось тщательно скрывать собственные отношения и искать пути выхода из затруднительной ситуации.
Перед Надеждиным возникла проблема: каким образом ему, поповичу, вступить в брак с дочерью знатного московского дворянина? Судя по имеющимся в нашем распоряжении данным, он выбирал между тремя возможными сценариями. Он мог, во-первых, поступить на государственную службу и обрести более высокое положение, которое сделало бы его женихом, достойным Сухово-Кобылиных, во-вторых, увезти возлюбленную и тайно с ней обвенчаться в надежде на скорое прощение родителей, в-третьих, воздержаться от каких бы то ни было действий и рассчитывать на снисхождение Сухово-Кобылиных, которые могли со временем смягчиться при виде душевных страданий дочери. Надеждин попытался последовательно пойти по каждому из путей.
В начале 1835 г. Надеждин задумал ехать в Петербург в поисках нового служебного места (об этом мы писали в главе 6). Перед самым отъездом, 14 марта 1835 г., издатель «Телескопа» окончательно оставил дом Сухово-Кобылиных. Поездка в Петербург особых результатов, кроме увольнения от университетской должности, ему не принесла. Единственным положительным итогом вояжа стало знакомство Надеждина с писателем и чиновником Д. М. Княжевичем, пригласившим журналиста в заграничное путешествие. Планы Надеждина в тот момент отличались неопределенностью: он размышлял, следует ли ему отправиться в Европу в одиночестве или же взять с собой возлюбленную, увезя ее из родительского дома. Надеждин и Елизавета Васильевна обсуждали эту возможность, однако весной 1835 г. совместной поездке воспротивилась сама Сухово-Кобылина. Она «советовала Надеждину одному ехать за-границу», но «не отвергала и его проекта», сознаваясь, «что ей трудно огорчить побегом родителей»[739]. Увоз был отложен до возвращения Надеждина, после чего они планировали тайно вступить в брак: «сделавшись его женой», она «подпишет формальный акт, которым отречется навсегда за себя и за детей своих от всех прав на наследство отца и матери»[740]. Отъезд Надеждина задерживался, поскольку Николай I распорядился временно не выпускать подданных из страны. Журналист воспринял новое препятствие как указание «судьбы» на необходимость добиваться Елизаветы Васильевны. 10 мая Надеждин формально просил руки возлюбленной и ожидаемо получил отказ. Сухово-Кобылина заболела нервным расстройством, и на этом фоне журналист 8 июня 1835 г.[741] все-таки выехал в Петербург, чтобы затем проследовать в Германию, Францию, Швейцарию и Италию[742].
После возвращения Надеждина в Москву в самом конце 1835 г. влюбленные, казалось, вновь обрели надежду на воссоединение. Елизавета Васильевна активно побуждала издателя «Телескопа» наконец увезти ее. Она писала Надеждину 6 января 1836 г.:
Куда ты меня повезешь – все в маленьких санках увезти из Воскресенского менее заметно. Лихая лошадь и кончено. Я ничего не боюсь – с тобой и – знаешь что я просила – не забудь. – Кажется почему можно узнать что ты именно в такой-то час ждешь меня. Я по вечерам часто хожу к няни. ‹…› Мне тяжело быть розно с тобой; но Христос с тобой – если нещастная судьба не позволит еще нам соединиться[743].
Надеждина же перспектива побега начала пугать – помимо очевидной проблемы, связанной с неустойчивым финансовым положением журналиста и неясными перспективами совместной жизни, оставались и технические сложности: родные тщательно оберегали Сухово-Кобылину от любых контактов с Надеждиным, за ней следили домашние слуги и Морошкин[744]. Еще 7 ноября 1835 г. журналист писал С. Т. Аксакову: «Что касается до насильственных мер – не годятся!.. Кровью подписываю я это ужасное решение, но что же делать?.. Страшуся не за себя… Я – так бы уже и был… Но!..»[745] Надеждин рассчитывал, что его любовная коллизия разрешится сама собой, и отказывался предпринимать решительные шаги[746].
Похищение было отложено до весны 1836 г.[747], однако это не привело к какому-либо положительному результату. Более того, ситуация усугублялась. С одной стороны, стал нарастать конфликт между Надеждиным и родственниками Елизаветы Васильевны (в том числе и братом Александром), которые, по свидетельству Сухово-Кобылиной, грозили издателю «Телескопа» физической расправой[748]. С другой – Елизавете Васильевне предстояло активно появляться в московском свете, что вызывало ревность Надеждина. Кроме того, в марте произошел скандал, свидетельствовавший, что Надеждин рассматривал свое издание как эффективный ресурс для давления на родственников возлюбленной. В 4-м номере «Телескопа» была напечатана повесть П. Н. Кудрявцева «Катинька Пылаева, моя будущая жена»[749]. Согласно сюжету произведения, молодой герой с красноречивым именем – Николай Иванович – переезжает на новую квартиру, где завязывается его общение с 15-летней дочерью хозяйки Катинькой. Их взаимная склонность укрепляется благодаря общему интересу к книгам, и Николай Иванович влюбляется в героиню. Он вынужден принять вызов на дуэль, присланный от улана Жеребчикова, увлекшегося Катинькой на одном из вечеров, но потерпевшего неудачу и решившего поквитаться со своим более успешным соперником. Дуэль удалось предотвратить, однако слухи о ней достигли Катиньки, тревога которой выдала ее чувства к Николаю Ивановичу. Дело шло к свадьбе, произошел обмен кольцами, однако внезапно намерения матери невесты резко изменились: речь зашла о финансовом положении жениха. Оказалось, что мелкий чиновник Николай Иванович в год имел 500 рублей жалованья и еще 500 рублей в виде пансиона готова была выплачивать ему мать. Между тем за Катинькой давали 25 тысяч рублей. Столь явная разница в доходах жениха и невесты привела к разрыву. Николай Иванович выехал из дома, но надежд на воссоединение с Катинькой не потерял. Ему оставалось лишь копить деньги на свадьбу.
При всем несоответствии двух ситуаций – жизненной и литературной – повесть была полна намеков, позволявших истолковать ее в биографическом ключе. Подобно Надеждину и Сухово-Кобылиной, герои жили в одном доме, увлеклись друг другом благодаря совместному чтению, обменялись кольцами, перестали видеться по требованию родителей невесты, не удовлетворенных экономическим и социальным статусом жениха, но продолжали любить друг друга. Даже эпизод с дуэлью вписывался в очерченную рамку, поскольку А. В. Сухово-Кобылин грозился вызвать издателя «Телескопа» на поединок. Наконец самой шокирующей деталью служило, разумеется, полное совпадение имен – Надеждина и главного героя «Катиньки Пылаевой». Трудно судить, существовала ли какая-либо предварительная договоренность между молодым студентом Московской духовной семинарии (а в будущем – известным писателем и медиевистом, учеником Т. Н. Грановского) Кудрявцевым и Надеждиным, однако едва ли стоит удивляться, что родственники Елизаветы Васильевны сочли повесть направленным против них публичным пасквилем. Они решили, что сочинителем был сам издатель «Телескопа», поскольку в публикации фамилия автора не называлась, стояли лишь инициалы – А. Н. и год создания текста – 1835-й. Возлюбленная и ее родители прямо обвиняли журналиста в причастности к созданию «Катиньки Пылаевой». Елизавета Васильевна писала Надеждину: «Я не читала твоей Катиньки, но слышала – гадость, говорят ужасная. Не стыдно тебе перо свое золотое марать»[750]. Так стало понятно, что примирение между семейством Сухово-Кобылиных и бывшим учителем их дочери невозможно.
В апреле 1836 г., отчаявшись разорвать связь между Надеждиным и Елизаветой Васильевной, родственники приняли решение увезти Сухово-Кобылину за границу[751]. Формальным предлогом для поездки стало слабое здоровье двух сестер – Елизаветы и Евдокии (Душеньки). Отъезд был запланирован, как следует из писем, на конец мая 1836 г.[752] Сухово-Кобылина писала Надеждину: «Велят ехать в чужие краи, в Мариенбад, а оттуда зимовать в Италию. Боже! – а я где буду! – Ужели ты отпустишь меня»[753] – и в другом письме уточняла: «Сей час сказали и решительно, что я бы и могла перенести ‹нрзб› зиму, но Душенька никак не может. Мы едем! – Едем! В Мариенбад и оттуда зимовать в Италию и воротимся через полтора года. Я без ума – не знаю что говорить – ради Бога – я не знаю – или – или – я не придумаю – что станется с нами – голова кружится – я с ума схожу – а ты не говоришь ни слова, опять ничего!»