— Что это было?!
— Так овин же, матушка!
Скрипнув зубами, я переформулировала вопрос:
— Что за существо могло это сделать!
— Ну-у-у... так откуда ж знать-то нам, то тебе виднее!
Ага. Виднее. У меня на это одно, очень научное прекрасное определение, подчерпнутое из любимой книги: “щось такэ зубасто”!
Тут и там на бревнах виднелись царапины, избороздившие дерево сантиметра на три вглубь, не меньше.
Мамочка дорогая! И с вот этим вот мне предлагают разбираться?!
— Тут бык был, матушка, всем быкам бык. Согнала его в овраг, окаянная, как теперь доставать будем — не знаем!
— Ну, с быком — это вы сами, — открестилась я от дополнительных услуг, не входивших в стоимость устного контракта.
— Так ото ж, сами, ты только с чудищей помоги.
Кто бы мне помог!
— Кто-нибудь видел, куда она потом делась?
Тишина была мне ответом, селяне неуверенно переглянулись:
— Кажись к Семену в сарай прыснула, — брякнул вдруг все тот же звонкий голос. — Я хвост видел!
И взгляды все обратились на оный сарай. Мне отчаянно хотелось сглотнуть, но в тишине этот звук однозначно звучал бы очень трусливо. По хорошему надо было бойко скомандовать: ну вы все вперед, а я за вами, постою за вашими спинами. С вас вилы — с меня моральная поддержка. Но не поймут-с, не поймут-с…
С другой стороны. Людей чуда-юда не трогала (пока!), а у меня наследственный авторитет (тоже пока!).
И, собрав волю в кулак, я направилась к сараю.
Вошла. Огляделась. Пусто. Ну как пусто — никакой жуткой твари там не было. Я уже собиралась повернуться, как сверху раздался какой-то звук.
Я ме-едленно подняла голову.
И застыла.
Чуда-юда была настолько неестественно жутка, что я не смогла даже заорать. Мозг категорически отказывался принять тот факт, что вот это вот — реальность, а не галлюцинация.
Голова кабана, тело медведя, а из этого тела руки с пальцами, а на пальцах когти, не когти — когтищи. Ноги-лапы как у сатира, а завершал всю эту жуткую нелепость бычий хвост.
Глаза на кабаньей голове были большие, совиные, желтые, и смотрели на меня не моргая.
Я застыла.
Неведомая тварь (мне — так точно, и даже если в моем магическом справочнике найдется описание этого непонятно чего с ареалом обитания, вкусовыми пристрастиями и портретным изображением, сейчас уж точно не время в нем рыться) тоже застыла.
А потом спрыгнула с потолка на пол — мое сердце вместе с ней провалилось куда-то в пятки — и… медленно склонила голову.
Ну. По крайней мере, ставка на авторитет оказалась верной! Осталось умудриться сделать как-то так, чтобы она не прогорела.
Как там нас учили? Лучший метод решения споров — ди-а-лог!
— Говорить можешь? — на всякий случай уточнила я,
Чуда-юда моргала на меня глазищами и молчала.
Да, далеко я уеду со своими гуманистическими методами в лютом средневековье.
Ладно, речь, вроде как, понимает — и то хлеб.
— Ты почто скотину губишь, окаянная? — сдвинув брови, грозно вопросила я, отчаянно представляя на месте чудища котенка, наделавшего кучу в неположенном месте, чтобы придать интонации уверенности и не трястись, как заячий хвост. — Или думала, раз прежней Премудрой нет больше, так я тебе позволю людей ее обижать?
Вместо того, чтобы устрашиться, как все прочие, на ком я до сих пор свой грозный вид применяла, чуда-юда вся как-то распушилась, набычилась, распахнула пасть и из нее вместе со странным хрипящим клекотом вырвалось шипящее:
— ш-ш-ш-ш-ш-мое-ш-ш-ш-ш… за-ш-ш-ш-бра-ш-ш-ли…
— Что, простите? — недоуменно переспросила я.
— Мое-ш-ш-ш-ш! — повторила тварь, повысив голос в фальцет и от этого, как ни странно стало слегка понятнее, хоть и свербело в ушах: — Украли-ш-ш-ш! Заберу-ш-ш-ш-ш!
А потом она вдруг взвилась на месте, сделала полный оборот по сараю, продолжая завывать “забрали” и “мое”, а потом метнулась к окну, невесть как в него просочившись, и была такова.
Только через несколько мгновение я поняла, что это где-то раскукарекался средь бела дня петух, и, не вынеся звука, чуда-юда вынуждена была удрать.
Я постояла еще немножко, успокаивая расшалившееся сердцебиение, и вышла к людям.
Те смотрели на меня с надеждой:
— Все? Прогнала, матушка? — уточнил тот самый мужик, что выступал послом, очевидно, местный староста, или кто тут у них за главного.
— Она убежала, но вернется, — задумчиво произнесла я. — А скажите-ка мне, люди добрые, вы из леса в последние дни ничего такого-этакого не забирали? Что не положено вам брать?
— Да как можно, матушка! — дружно загомонил народ, на всякий случай переглядываясь и одаривая соседей подозрительными взглядами. — Да мы ж никогда! Мы ж чтим!
— А если подумать? — напирала я.
Ну не похожа была чуда-юда на злобное чудище (хоть и похожа!). Поклон этот. И напасть на меня не пыталась. Не уверена, как тут у чуд-юд с умением врать, чай не фейри, но все-таки было очень похоже, что для басчинств у нее свои резоны. И, может, я и не разбираюсь в чудищах, зато в людях — немножко. И всегда найдутся те, кто какой-то запрет захочет обойти.
— Нука-сь! — командирским голосом заорал староста поверх голов так, что даже продолжающие подбрехивать собаки замолкли на несколько мгновений. — Кто в лес давеча ходил? Выходите ответ держать! Кто делал, что делал, да поживее, у матушки Премудрой и поважнее есть дела, чем с вами тут кукарекаться!
Вот это я понимаю — лидерские задатки! Я посмотрела на старосту с уважением, надо будет хоть узнать, как его зовут.
— Когда чудище в деревне объявилось? Позавчера в ночь? Вот пусть выйдут те, кто был в лесу днем до того! — внесла я коррективы в запрос старосты.
Из толпы медленно и неохотно начали выходить люди, а староста попутно их мне представлял:
— Демьян, Ипат, Кузьма, Маланья, о, Ульянка, а тебе чего дома не сиделось?
Ульянка, хорошенькая девчонка лет двенадцати, застенчиво спряталась за единственную вышедшую женщину, и староста махнул рукой.
— Это все?
— Так ведь лето только-только началось, матушка! Сейчас в поле да в огороде самый труд, грибам да ягоде не время, у зверя шкура нынче худая, летняя, да и сам он нынче тощий: детеныши только на лапы встали, не до жира сейчас зверю… Вот и выходит, что нечего нынче в лесу делать-то.
Я кивнула, принимая объяснение, и взглянула на ближайшего из мужиков.
Демьян, кажется.
Рослый дядька, с солидным животом и крупными руками в переплетениях вен почтительно склонил голову, в которой черных волос было вровень с сединою, заговорил обстоятельно:
— По глину я ходил, матушка. Я то все больше гончарным делом живу, а в полях-огородах самая страда уже прошла, баба моя с дитями сами справляются — вот и решил наведаться к дальнему оврагу. У нас-то тут рядышком тоже есть, где глины взять, но не слишком она на кругу хороша. Набрал, стал быть, две корзины, водой залил, а работать покамест не пробовал — отмачивается.
Кивнула — понятно мол. Взглянула на следующего
— К дровам мы с Кузькой приглядывались, Премудрая. Валить, знамо дело, в зиму станем, но пометить хворые дерева да сухостой нынче самый срок: зимой-то поди разбери. Вот и учил сына, как выбрать хворое дерево, чтобы лесу не во вред, и как затесы поставить, чтобы к зиме листва сок повытянула… Орешника вот охапку нарезали — хозяйка моя ругалась, что корзинка у нее прохудилась, вот и обновим, стало быть… А больше ничего из лесу и не принесли в тот день.
— Травница я, матушка Премудрая. По травы ходила — еще до свету лес ушла, воротилась, солнышко уж в зените стояло, так я сразу перебирать добычу и села, пока травы не заскучали… Время нынче хорошее, луна в рост идет, так что набрала изрядно…
Она перечисляла названия, нанизывая слова как бусины на нитку, а я только и знала, что тихо ужасаться: и всё это мне предлагалось тоже собирать?!
Маланья заметила, что я хмурюсь, поспешила заверить:
— Ты не думай, матушка, я порядок знаю, как травы дойдут — так твою долю тебе поднесу!
Вот спасибо, вот полегчало!
Вообще-то, конечно, правда полегчало, но я все же надеюсь, что к тому времени я уже благополучно свалю отсюда домой, и если мне вдруг понадобятся лечебные травы, то за ними я буду обращаться в ближайшую аптеку.
Но все равно, травнице я кивнула куда уважительнее, чем мужикам до этого: как ни крути, а коллега — своя сестра-ведьма!
— Ну а ты зачем в лес ходила?
Девчонка Ульянка, последняя в этой небольшой очереди, была до того славной, что не умиляться, обращаясь к ней, было невозможно. Крепкая, светлокожая и голубоглазая, с толстой русой косой, видневшейся из-под платочка, она, как осторожный, но любопытный зверек, выглядывала из-за юбки Маланьи.
— Меня мама к бабушке отправила!
— С пирожками? — улыбнулась я собственной шутке.
— Не, — она приняла вопрос за чистую монету, и энергично мотнула головой, отчего толстенькая коса метнулась в стороны, шлепнув по очереди травницу и саму Ульянку. — Пирожков мне бабушка на обратную дорогу наложила! Тятя намедни на княжью заставу за солью ездил, гостинцев накупил, вот мама и велела отнесть!
— А из леса что-нибудь в деревню приносила? Может, необычное что-то нашла — да и взяла с собой?
— Не-а! — толстенькая коса снова шлепнула по спине Маланью и Ульянку. — И так короб все плечи оттянул, тетенька Премудрая, бабушка пирожков под самую крышку наложила. Куда в него еще добавлять?
Я кивнула — мол, всё ясно.
Однако было всё вовсе не ясно: кто-то из этих людей врет? Кто-то ошибается? Кто-то принес в деревню то, что считает своим лесная чуда-юда, и настолько дорожит, что это позволило ей нарушить некий договор между Лесом и людьми.
И уж конечно, вряд ли это было сделано сознательно — здесь общественный договор куда сильнее, чем в мое время и в моем мире, хотя бы потому, что в одиночку здесь просто не выжить.
Но от этого виновнику только разумнее будет не признаваться в содеянном — раз уж это все же было сделано.