Он нахмурил брови, изрек сурово:
— Кто бы ни пек-ни доил, а всё едино, всё здесь — твоё! И ежели ты угощение поставила, то ты и одарила! — и не выдержав строгого тона, смущенно добавил: — Но коли хлеб хозяйской рукой испечен, то он всяко лучше!
Гостемил Искрыч, решительно отстранив мою помощь, деловито убирал со стола, а я, крутнув от нечего делать несколько раз колесо прялки, разглядывала вышивку на подушках, лежавших по лавкам и наблюдала за хлопотами домового.
Разговор тек домашний, хозяйственный: я рассказывала, как съездила в Малые Ели, домовой рассуждал, что надо бы Булату сена накосить, и что был об этом с луговинниками уговор.
Непогода и близкий вечер сгустили тьму по углам избы, и только когда Гостемил Искрыч затеплил огонь в глиняном светильничке, я сообразила — день-то, оказывается, прошел!
Да и то сказать, сколько он в себя уместил: богатырей, селян, чуду-юду, сказочно-верховую прогулку…
Илью с его каминг-аутом, будь они оба неладны!
За стенами избушки яростно свистел ветер, гнул к земле близкий лес, и тот скрипел в ответ ветвями тревожно и зловеще. И пусть я знала, что бояться мне нечего, что горит на кольях в черепах алый огонь в глазницах, и что через высокий забор не решается прыгать даже волшебный (на всю голову!) конь, все равно было страшно.
На душе было так же паршиво, как и на улице — а там непогода взялась всерьез, и ветер завывал в печной трубе гулко и тоскливо. В бревенчатой избе пахло сдобой от печи и сухим деревом, было тепло и должно было быть уютно — вот только, хоть волком вой.
И нечем было занять руки — может быть, тогда бы не свербили в мозгу мысли о том, как страшен этот мир.
“Человека — в собаку, собаку — в будку, человека — в собаку, собаку — в будку!” — назойливо крутилось в голове роликом на репите.
Здравый смысл подсказывал, что валить отсюда нужно стремительно: я не справлюсь.
Плевать даже на магию: не особо-то она, кажется, и нужна, и неопределенно долгое время вполне можно будет выезжать на черепах с огненными глазами, на Булате и общей вере в могучесть Премудрых. Но... Если уж я здешнюю заботу не вывожу, то местные проблемы и вовсе не потяну.
...а самое главное, не хочу, не хочу я это вывозить и тянуть!
“Человека — в собаку, собаку — в будку, человека — в собаку, собаку — в будку”.
Ладно, бог с ним: я его отпустила, надеюсь, он сообразил не идти к своим по ночному неспокойному лесу, а выйдет к людям и переждет непогоду там.
Да чего я беспокоюсь, он же местный, он в реалиях своего мира разбирается куда лучше меня — так что все у него хорошо.
А если и нет, то я-то тут причем? Я для него сделала всё, что могла!
“Человека — в собаку, собаку — в будку, человека — в собаку, собаку — в будку”...
В углу мяукнуло, а потом по ноге мазнуло.
Ну, спасибо, что предупредила, киса, что это ты! Я хоть не заорала — так, только вздрогнула, но это ж не считается. А то норму по визгу я на сегодня и так уже выполнила…
Я вспомнила встречу с богатырем — и передернулась.
Дорогой дедушка Мороз, помнишь, в своем родном мире я просила у тебя на Новый Год что-то вроде австралийского пожарного?
Так вот, старый ты маразматик, это было не настолько буквально, и в любом случае, доставить нужно было его — ко мне, а не меня — к нему!
Я ставлю вашему сервису одну звезду и требую возврата доставки!
Немудрящая шутка немного подняла настроение.
Кошка, походив немного вокруг моих ног, как вокруг дуба по цепи, запрыгнула на лавку.
Подобрала под себя черные лапы, сощурила зеленющие глаза на огонек светильника.
Здоровенная, все же, зверюга. И, похоже, все же не кошка, а кот: у кошек форма лица другая, таких бандитский морд у кошек не бывает!
Протянула руку, запустила пальцы в гладкий, черный мех.
— Гостемил Искрыч, а чем ты кота кормишь?
— Вот еще! Кормить его, дармоеда! Пусть мышей ловит! — возмутился домовой.
Кот показательно зевнул, предъявив внушительные зубы, то ли показывая, что прекрасно прокормит себя сам, то ли намекая, где видел обвинения в дармоедстве, а я начала подозревать подозрительное.
— Гостемил Искрыч… А Иль… пса чем кормили?
— Как — чем? — удивился домовой. — Мясцом отборным, свежим, как Премудрая прошлая повелела! Оно, конечно, не след бы псу — мясо, расточительство-то какое! Но хозяйке видней. Опять же, хучь он и пес, а все едино не совсем, а богатырь и разуменье имеет…
— Сырым?
— Так… а как же еще?
Два месяца на сыром мясе? Ничего удивительного, что он так на гречку после этого смотрел!
Настроение снова сползло ниже уровня пола.
Я ни в чем перед ним не виновата!
Это — не моя вина!
...надеюсь, когда он заявится сюда вместе с дружиной побратимов, я смогу отстоять эту точку зрения достаточно убедительно.
Тьфу, Ленка, хватит! Хватит нагнетать и накручивать, Илья ведь должен понимать, что ты ничего не знала, а как только узнала — сразу его отпустила!
Устав бояться, я встала.
— Гостемил Искрыч, тебе светильник нужен?
— Да пошто мне, матушка? Мы-то, домовые, все больше ночные, так мне что ночь, что день — все едино, а ночью даже как-то и сподручней! — развеселился он, и я кивнула.
— Хорошо, тогда я светильник наверх заберу.
Но стоило мне и впрямь потянуться к гладкой глиняной ручке, как Гостемил Искрыч подал голос:
— Ты бы, матушка, может, впустила бы Илюшу? Сожрать, конечно, не сожрут, но… — он помялся, но все же закончил решительно, — нечего ему за воротами сидеть! Пусть во дворе службу несет!
Как это — за воротами?! Что он там делает?!
Мое изумление послужило ключом или желание разобраться в происходящим — но черепа тут же отреагировали коннектом с мозгом, транслировав мне картинку здоровенного пса, нахохленного и взъерошенного, под воротами. На них он принципиально не смотрел, бдительно и неподкупно прожигая взглядом темень в направлении леса.
Мне захотелось устроить безобразный скандал, заорать расколотить что-нибудь — да хоть светильником в стену запустить.
Как так? Ну, как так?! Почему — собака?! Я же отпустила его, отказалась и от службы, и от долгов! Так почему?!
Хотя, с другой стороны: ну, разобью я светильник — где потом новый в этой глуши возьму? А в деревянной избе и до пожара недалеко.
Так что не стала, конечно — ни орать, ни буянить. Просто попросила домового:
— Отвори ему ворота, Гостемил Искрыч.
И пошла на крыльцо.
— Ты куда, матушка?! Холодно! — всполошился домовой. — Душегрею накинь!
Да катись оно все провались!
Стиснула зубы, сделала вид, что не услышала.
Не трогайте меня сейчас никто лучше…
Ветер хлестнул наотмашь по всему телу, дернул за косу, забрался под одежду, заставив пожалеть, что не послушалась домового и не накинула что-то сверху.
Но глазницы сторожевых черепов горели полноценными, яркими огнями, успокаивая, и только увидев их, я спохватилась, что не надо бы просить домового открывать ворота — мало ли, чем чревато размыкание контура охранной системы в темное время суток!
Но домовой и сам об этом догадался. Дождался, пока я выйду на крыльцо — и только тогда плавно и жутковато в красных отсветах от сторожевых черепов, приоткрылась калитка — ровно настолько, чтобы богатырю было возможно протиснуться. И остановилась.
— Илья, — позвала я. — Заходи.
Пес втек во двор: в зубах — оружейный пояс, ножны с мечом закинуты на спину, как барашек у опытного волка. Больше ничего из своего имущества он прихватить нужным не счел.
Калитка тут же захлопнулась — к немалому моему облегчению. Очень уж пугала меня зазаборная ночная жизнь.
— Заходи, — позвала я снова и посторонилась. — В избе переночуешь.
Кобель молча разжал пасть, стряхнул оружие со спины — и оно эффектно шлепнулось перед лазом, недвусмысленным намеком, а Илья скрылся в конуре, продемонстрировав, что не одна я могу не слышать лучших побуждений.
А заодно — что не так уж слово мое над ним довлеет.
С одной стороны, то, что он имеет хоть какую-то свободу воли — это утешает. Чары все же различают просьбу и приказ, и можно не трястись над каждым словом.
А с другой стороны… Вот ведь дурак гордый! Что ему, трудно было в избу зайти? Мне же страшно!
...а я его еще собиралась когда-то к себе в горницу брать! Тьфу, бестолочь хвостатая!
Удержавшись от того, чтобы попросить его “Ну зайди-и-и, ну пожалуйста!”, крутнулась на месте и ушла в дом широким, сердитым шагом.
В сенях замерла, покусала губы, и решилась, впервые потянулась к сторожевым черепам сознательно. В фирменной зловещей подсветке наблюдательно-сторожевой системы отыскала вещи Ильи, неряшливой кучей валявшиеся под кустом, и отдала мысленный приказ: бдить! При попытке хищения — не пущать!
Не то чтобы я впрямь думала, что жители Черемши и Малых Елок уже притаились по кустам, и ждут-не дождутся заветного мига, когда смогут спереть ношеные портки… Просто рисковать не хотелось: без второй встречи с голой правдой о богатыре я прекрасно обойдусь.
И уже поднимаясь наверх, вспомнила что кое-о-чем забыла.
Забыла!
Забыла колдовскую книгу в седельной сумке у Булата!
Вот зачем мне взбрело в голову тащить книгу с собой в Малые Ели? Как я там собиралась ею воспользоваться?
— Гостемил Искрыч! — я осторожно перевесилась через перильце. — Гостемил Искрыч, я, кажется, книгу колдовскую в конюшне забыла…
(Нет, не кажется!)
— Принеси, пожалуйста!
Домовой, возникший из-за печки, озадаченно крякнул:
— Дак ведь, я к ней даже притронуться не смогу! Так уж ее Премудрые заколдовали: чужому человеку она в руки не дастся, а нашего брата и развоплотить может.
Значит, нужно самой идти и исправлять свою оплошность.
А на улице, между прочим, холодно, темно и страшно!
Хотя…
— Гостемил Искрыч, а Булат что, так не расседланный и стоит?
— Да как можно, матушка! — вознегодовал домовой.