Домовой возник рядом и споро засуетился, с любопытством поглядывая на меня.
Что интересно: никакого порицания, по поводу того, что я нарушила инструкции “телохранителя”, он не демонстрировал. Хотя уж что-что, а демонстрировать он у меня умеет!
И в этой ситуации вроде бы должен быть на стороне богатыря — мир-то патриархальный…
— Гостемил Искрыч?
— Да, матушка?
— А чего ж ты мне не попеняешь мне за то, что я ведьму дом пригласила, Илью ослушалась?
Домовой от вопроса только руками всплеснул — аж полотенце обронил:
— Да кто он таков, этот Илья?! Ты, матушка, тут Премудрая, этим землям мать и хозяйка на три дня окрест! А он кто? Проситель, в заложные слуги угодивший! Не его ума дела, кого Премудрой за стол звать — а кого со двора гнать! Твоя тут воля!
Я бы от такой речи села, если бы уже не сидела: надо же, мир патриархальный — а домовой у меня прогрессивный.
Ну или я — отсталая: опять забыла сделать поправку на магический договор, скрепляющий мои отношения со всеми здешними домочадцами. Ну, кроме, пожалуй, кота!
Я покачала головой, а когда домовой удалился к себе, ворча под нос, решила все же попробовать.
Вспомнила, как это делала в моем сне старуха.
Вытянула вперед руки, сосредоточилась мысленно на образе книги, постаралась вызвать в памяти ее вид, и тяжесть в руках, ощущение щершавости переплета, ухватила этот образ — и потянула на себя. Странное описание странного действа — и еще более странным оказалось то, что это сработало, и руки оттянуло весом колдовской книги.
Открыв глаза, я смотрела на нее, и не могла поверить: пришла.
Колдовская книга Премудрых пришла на мой зов.
У меня получилось.
Бережно опустив ее на чистый стол, я листала страницы, в надежде отыскать слово “расковник”. Именно так назвала дышащий силой цветок Василиса.
“А разрыв-трава, тако же расковником именуемая, власть дает над любым железом, так же и над златом, серебром, и иным, что из руды вышло. Отмыкает замки, отворяет запоры, а буде конь подкованный на траву ту наступит — то подкова из копыта и выйдет. Если же сотворить самому себе рану на руке, да в ней траву и спрятать, так в любой драке победа за тобою выйдет. Если же желаешь люду честному по нраву быть да любезным казаться, то рану отворять след на груди — и тогда, как уйдет разрыв-трава в рану, то по твоему и выйдет. Если же в глиняный горшок опустить горсть травы, да залить ключевой водицей, да поставить в погасшую, но не остывшую печь, и оставить там на ночь, то к утру настоится вода и целебной станет, и настой тот от всякой болезни будет в силе.”.
С большим трудом продравшись сквозь затейливую вязь и перескакивая местами через незнакомые слова, я пришла к выводу, что верно поступила, вернув Василисе ее подношение.
Разрушение замков — штука, конечно, хорошая. Есть у меня на примете один замок, который я бы с удовольствием разрушила! Сундук-то с колдовским наследством мне так и не покорился.
Но… Спасибо, не надо.
К тому же, в книге ни слова не сказано про то, как ведет себя разрыв-трава с зачарованными замками. А ну как выйдет конфликт — и этим конфликтом мое наследство размажет по всей горнице?
Для драк у меня есть Илья, а для вживления в грудь не стерильной травы — здравый смысл.
Обойдемся.
И не успела я прийти к этому глубочайшему умозаключению, как раздался отчаянный стук в ворота.
— Премудрая! Спаси, матушка!
Я моргнула — зрение само переключилось на систему видеонаблюдения.
Этот гость явился безо всяких колдовских штучек — рядом с мужиком, заполошно колотившим в ворота, запаленно поводила боками рыжая лошадка.
— Спаси, матушка!
Я нервно облизнула губы…
— Кто такой? Что случилось?
И вдруг оказалось, что говорить через черепа — так же просто, как и смотреть.
Гость завертел очумело головой, потом спохватился — вспомнил, к кому явился.
Поклонился — за неимением ведьмы, ее воротам. Зачастил тревожно:
— Матушка, детки мои слегли! Все, все разом, все пятеро! Жена с ними осталась, а я уж к тебе… Спаси, матушка! Все, что хочешь отдам! Сам в услужение пойду! Не оставь деток малых, спаси, не дай пропасть!
Страх окатил волной по спине.
Соберись, Лена! Возьми себя в руки немедленно.
Без Булата и Ильи я все равно никуда не поеду — значит, есть отсрочка на подумать. Это и не радует, и радует одновременно, но что имеем с тем и работаем.
А пока…
— Прекратить причитания! — рявкнула я через череп.
И калитка, повинуясь мысленному приказу, повернулась на петлях. Визитер опасливо втек во двор и низко поклонился мне, вышедшей на крыльцо.
— Кто таков? Откуда явился?
— Ерема Печник я, матушка, из Черемшей мы.
— Что ж, Ерема. Ну-ка, обскажи толком, что с твоими детьми? Какие симптомы у их болезни? Когда появились первые признаки? Что твои дети делали перед тем как заболели?
— Си… что? Не серчай, матушка Премудрая, не ведаю, о чем ты!
Перепуганный мужик бухнулся на колени, а мне вот только этого счастья и не хватало — самой страшно так, что хоть в подпол убегай!
Потому миндальничать я с Еремой не стала.
— Встать! — и приказ в моем голосе вздернул просителя на ноги.
Так. Первая попытка собрать предварительный анамнез сорвалась. Попробуем еще раз.
— Как дети сейчас выглядят?
— Ой, плохо, матушка!
Я скрипнула зубами.
Кажется, мне будет чем заняться вплоть до самого возвращения Ильи.
— Когда заметил, что твои дети заболели? Какие признаки тому были?
Но управилась все же быстрее — не так уж много мог мужик рассказать. А вернее, я не знала, что спрашивать.
Смирившись с тем, что опытный врач внутри меня по щучьему веленью, по моему хотенью не проклюнулся, я приказала:
— Ты вот что. Езжай сейчас домой.
— Матушка! Мне бы зельица какого, матушка! Пропадут же детишки, смилуйся, заступница!
Он бросился мне в ноги, а я… Никогда в жизни я не испытывала такой смеси из стыда, страха и злости.
— Прекратить! — зашипела змеей. — Не сметь перебивать Премудрую!
Ерема как от змеи же и отшатнулся.
— Езжай сейчас домой! — С нажимом повторила я. — Зелья я тебе никакого не дам, сама приеду. Подготовиться мне надо!
Он подчинился.
Оставшись одна на крыльце, я потерла виски.
Н-да, поторопилась Василиса хлопнуть крыльями: сейчас могла бы брать меня тепленькой. Как миленькая передала бы ей всю эту головную боль!
Илья! Ну где же ты, когда ты так нужен, а?
В горнице царил бедлам. Призвав на помощь Гостемила Искрыча, я шерстила запасы, оставленные мне предшественницей.
Шерстила больше от отчаяния: чтобы и впрямь найти лекарство, нужно для начала, как минимум, идентифицировать болезнь — а с этим у меня не очень.
И потому я безнадежно перебирала мешочки с травяными сборами и горшки с мазями: от кашля, от почешуя, от запора, от родильной горячки, от бледной немочи…
Решив, что “от бледной немочи” — лучше, чем ничего, я развернула свиток, бережно привязанный к горловине мешка.
“Щепоть сих трав истолочь медным пестом в медной ступе до тонкого праха, заправить половинной мерой сока черноягодника, разведенным колодезной водой один к пяти, томить в печи, пока не упарится вполовину. Как упарится — вынуть, и, думая о болящем, мешать посолонь дубовой ложкой, вливая силу на каждый оборот ложки, пока зелье брать будет и читать заговор на здравие. Опосля сцедить, остудить, напоить больного из дубовой чарки”.
Что ж. Черноягодник, медная ступа с пестом и дубовая чарка у нас точно есть — я при инвентаризации видела. Заговор на здравие я как раз разобрала, пока книгу переписывала.
Остальное, боюсь, выяснять придется по ходу дела.
“Тук, тук, тук” — пест разбивает стебли, семена и мелкие сморщенные ягодки в “тонкий прах”.
— Сок черноягодника, матушка, не хранится, силу теряет быстро — а вот сама ягода, она ничего, лежкая, — делится Гостемил Искрыч знаниями, подавая мне ягоду, миску, снова пест, но уже дубовый, и кусок чистого полотна. — Ты уж извини, отжать не могу, твоя рука должна быть.
Вид у домового виноватый, будто он сам всё это придумал, но я чую странным, незнакомым мне ранее чутьем, что всё верно, домовому, с его силой, здесь не место, и максимум, что он может, это подсыпать мне в миску ягоды, пока я буду отжимать требуемое количество сока.
Две с половиной меры — нам нужно пять порций лекарства.
Сок у черноягодника грязно-серого цвета, а разбавленный водой, внезапно отдает в легкую, чистую синеву, домовой радуется, истово что-то бормочет, но я и без него знаю: все правильно.
Илья, влетевший в дом на середине процесса, взъерошенный и встревоженный, окидывает эту картину взглядом — и без слов отступает в угол, и там замирает, и это тоже правильно: нельзя сейчас лезть мне под руку, нельзя отвлекать.
И лишь когда залитая разведенным соком трава отправляется в печь, меня отпускает. И только тогда подает голос Илья:
— Ты звала ли, Премудрая? Приключилось что?
А выслушав мой рассказ, кивает:
— Коня я не расседлывал. И, знаешь, Премудрая, думаю, будет лучше, если я псом с тобой в деревню пойду — мало ли, что учую?
Глава 10
Я шла к ним от леса: Булат, ссадив меня и богатыря на опушке, вздернул голову, прянул ушами — да и попросил дозволения не сопровождать хозяюшку далее, здесь дождаться… Что-то здесь было, пожалуй, нечисто — ну не спроста же я вдруг стала “хозяюшкой” из “хозяйки”? — но держать у своей юбки отчаянно скучающего коня жестоко.
— Ладно, оставайся. Но посевов не трави и… — я задумалась, вспоминая, что еще там приписывалось в сказках волшебным коням. Не вспомнила, и махнула рукой: — В общем, катись, гуляй, но не хулигань!
Булат предвкушающе сверкнул глазами, всхрапнул, махнул хвостом — и сгинул одним скачком.
Вот тебе и “тут тебя, хозяюшка, дождусь!”.
Илья, успевший перекинуться, пока я давала указания коню, ухмыльнулся собачьей пастью — и я расслабилась. Криминала богатырь не одобрил бы, значит, что бы там не задумал копытный хулиган, это в границах приемлемого.