— Не ушла болезнь еще — только отступила. Буду дальше думать. А плату свою убери пока. Позже пригодится.
Помрачневшие было от моих слов муж с женой снова посветлели лицами, а я прикрыла глаза, потому что смотреть на горящую в их глазах надежду было страшно.
Илья вернулся где-то минут через сорок — и всё это время дети спали, а их бедные хозяева не знали, чем мне угодить. Появился мрачный, глянул на меня виновато — и у меня сердце упало.
Распрощавшись с хозяевами и пообещав явиться, как что-нибудь придумаю, я поспешила туда, где ждал меня Булат.
От избы Еремы Печника — до околицы, оттуда мимо людей в огородах, провожающих Премудрую взглядами, до опушки, вот приметный куст, где мы “приземлились”, когда прибыли сюда.
Где Булат?!
Так. Еще раз.
Вон околица, вот опушка, вот приметный куст и даже рытвины от конских копыт.
Где. Мой. Конь?
— Илья, — растерянно позвала я того, кто понимал в местных реалиях.
(Хорошо, все же, что он перекидывается теперь сразу одетым. Хотя и немножко жаль, но большей частью хорошо. Хотя рубашка все же могла бы материализовываться отдельно…)
Богатырь усмехнулся:
— Да учуял твой Булат, что табун деревенский тут в лесу, на полянах неподалеку пасется. Табун, а там — кобылы…
Ага. Ага.
Я, конечно, рада, что хоть кто-то из нас хорошо проводит время, но…
— БУЛАТ! — от моего рявка лес вздрогнул и затих. — Булат, мать твою, кобылу, встань передо мной как лист перед травой!
И пока я думала, что мне добавить к этим волшебным словам — “а то хвост оторву!” или “а то гриву выдерну!” заклинание подействовало.
В землю бахнуло копытами, и дрожь разбежалась окрест, отозвалась шелестом листьев на деревьях, а богатырский конь загарцевал рядом, выражая готовность служить хозяйке сей же час всеми возможными способами.
— Булат. — Уже привычно ухватила я скотину за челку. — Булат, ты знаешь что такое “исчерпать кредит доверия”?
Судя по виноватому взгляду, буланый хоть таких слов и не знал, но чисто на интуитивном уровне суть ухватывал.
— Виноват! Не повторится! Увлекся!
— Хватит! — рыкнула я, обрывая покаяние. — Подойди уже куда-нибудь, чтобы я влезть на тебя могла, орясина здоровенная!
Илья, который втихомолку посмеивался сзади, дожидаться, пока Булат выполнит указание, не стал: р-раз, обхватил меня ладонями за пояс — и я уже боком сижу на коне.
Два — и до того, как я успела перекинуть ногу и сесть удобно, богатырь взлетел в седло сам, нашел ногами стремена, деловито поправил меня, как куль с картошкой, и вуаля: он — в седле, а я у него на коленях!
— Илья, я так не поеду! Илья, я при прыжке точно убьюсь!
— Не боись, хозяйка, — влез желающий выслужиться конь. — Богатырю тебя угробить никак не можно — он зарок служить дал, так что в лучшем виде довезу!
И пока я судорожно искала опору (раньше за таковую хотя бы поводья выступали!), Булат отступил пару шагов назад, подобрался и “А-а-а-а-а-а-а-а!” — заметалось над лесом мое честное мнение о происходящем, не оформленное в матюки сугубо от нехватки дыхания.
(А вовсе не потому, что мне стыдно перед богатырем!).
Премудрое подворье встретило ласково: твердой опорой и возможностью стоять на ней своими ногами.
Не дожидаясь, пока Илья меня ссадит, я соскочила на землю, независимо отряхнулась и пошагала во двор.
А и уже войдя в кольцо частокола, спохватилась.
— Булатик…
Конь всхрапнул и попытался попятиться, но где там, Илья — это вам не слабосильная горожанка, у него из ручищ узду поди, вырви. Так что оба замерли передо мной, поглядывая настороженно.
— Булатик… а что это ты там так долго делал?
— Так ведь… это… — растерялся богатырский конь.
— Это, это, — подбодрила я скотину. — Говори, Булатик. Я слушаю.
— Так ведь… кобыла… в самой поре…
Мне сделалось дурно.
Слишком живое воображение — зло! Стоило мне только представить, что на свет может появиться жеребенок, которому по наследству достанутся стати от крестьянской клячи — а от Булата живущий в этом теле разум, и мне натурально стало плохо.
Потому что это жестоко. Никто не заслуживает такой участи.
И потому что это случится по моей вине. По моему попустительству, как хозяйки.
— Булат!
В небе рявкнуло громом, плеснуло молнией, и я стиснула зубы.
Так, подыши, Лена, постарайся не орать и не нервничать. Ну или отделить нервы от силы — хотя бы. Программа-минимум.
— Булат, я надеюсь, ты хотя бы вовремя вынул!
Опс, осечка. Мы же договаривались не орать, верно?
Ну, в этот раз хотя бы без громов и молний обошлось, растешь, молодец!
Прикрыв глаза и сцепив зубы, я делала упражнение “вдох-выдох”, принципиально не глядя на “виновника торжества”.
Открыла глаза, посмотрела.
Булат пучил на меня глаза в ужасе. Богатырь стоял рядом с ним свекольно-красный, и глядел куда угодно, но не на меня.
Вот, блин… Люди, не тронутые секспросветом!
— Ладно, — с трудом разжав-таки челюсти, выдохнула я. — Проехали в этот раз. А на будущее — сварю тебе зелье, чтоб без последствий!
Булат захрипел, будто я посулила ему визит к ветеринару и радикальное решение проблемы путем отсечения проблемного органа, затряс головой…
Свинья непарнокопытная!
Ладно… Поорала, и хватит. Получится уродец — тогда и буду думать, а пока рано паниковать, может, обойдется еще.
— Ма… — заикнулся и тут же осекся Илья, догнавший меня уже в сенях. — Е…
Эк его от мужской солидарности разбирает! Интересно, это он меня имени позвать хотел — или же обложить?
И по имени, и по матушке…
— Не губи коня, Премудрая! — взмолился наконец богатырь.
А, всё-таки с обращением не мог определиться.
— Илья, — взбодрившие меня переживания об открывшихся перспективах и злость на коня-дурака как-то разом вдруг стекли, и усталость навалилась с новой силой. — Ну ладно — Булат. Он, извиняюсь, конь. Но ты-то чего как маленький?
В сенях было сумрачно и тесновато — особенно Илье, который нависал надо мной, и кажется, сам чувствовал от этого неловкость, вот только отступить ему было некуда. Не бежать же от Премудрой, когда сам разговор затеял.
— Ну, ты-то знаешь, какая я по части колдовства умелица. Даже если такое зелье есть для лошадей — мне его не сварить ни за что. Это еще при условии, что оно действительно существует…
Богатырь смутился на мой укор:
— Мало ли, — пробормотал. — Сильная ведьма, она и без зелья многое может…
— Нет, Илья, — назидательно откликнулась я. — Многое может — умелая. А сильная может разве что баню развалить!
— Да с баней-то и не дюже сильная совладает…
— Ага, а если с душой взяться — так и без колдовства можно управиться!
Мы перефыркнулись смешками, и я отвернулась, собираясь войти наконец-то в избу, когда Илья снова позвал из-за спины:
— Е… Премудрая…
Я остановилась, оглянулась.
— А ты чего осердилась-то так?
— Не понимаешь?
Я грустно улыбнулась молодому, крепкому, красивому мужику.
Действительно, было бы странно, если бы он, вот такой, на себя участь клячи примерял…
— Илья, ты деревенских лошадей видел? Там ведь такие одры… без слез не глянешь. А каково такому жить разумным? Каково себя осознавать? — постаралась я объяснить, что мне показалось страшным.
— Так ты что? Ты… жеребят его пожалела, что ли? — повеселел и разом посветлел лицом богатырь. — Не думай даже, Еленушка! Не родятся волшебные кони от обычных кобыл, другая мамка для того надобна! Будут его жеребята просто добрые кони, как вырастут — хоть и не чета твоему Булату, а все едино, даже и князю на такого сесть не стыд!
Призрак ответственности за чью-то искалеченную жизнь отступил и оттащил за собой камень, придавивший мою совесть. А Илья продолжил:
— Ежели ты себе взять не надумала…
Он взглянул на меня, и я торопливо мотнула головой: нет-нет, спасибо на добром слове!
Илья повеселел:
— Тогда я в дружину весточку отправлю. Побратимы в черед станут…Ты не думай, хозяев не обидят, откупят честь по чести!
— Хорошо бы, — проворчала я, делая вид, что мне в общем-то все равно и я ничуть не переживала ни за жеребят, ни за селян. — Только вот еще что… Предупреди, будь добр: я на жеребят не претендую. Но приглядывать, чтоб не обижали — стану.
…пока домой, в свой мир не уйду.
Пока не уйду…
— Ты что, Премудрая! — возмутился богатырь. — Как можно?! Кто ж коня своего, товарища боевого, обижать станет?!
Я потянула на себя дверь в избу, и спрятала улыбку: славный он все же, Илья. За Булата вон заступился…
Надо будет сказать об этом хулигану копытному. Так мол и так, собиралась стреножить тебя, красавца, и только богатырским заступничеством передумала!
А то, чую, не надолго моего внушения буланому балбесу хватит. Глядишь, благодарность дольше продержится…
— Гостемил Искрыч! — мой голос гулко отозвался от бревенчатых стен, метнулся по лестнице в горницу, потревожил кота на подоконнике. — Что там зелье?
— Всё ладно, матушка! — бодро откликнулся домовой, появляясь из-за печки. — Как ты и велела, как упарилось зелье на четверть — я заслоночку и прикрыл, само мало жара оставил. Вот оно и прело потихоньку, тебя дожидалось… Сейчас жару поддам — мигом дойдет!
Я кивнула ему с благодарностью:
— Что бы я делала без тебя, Гостемил Искрыч!
— Да полно, матушка! — зарделся от похвалы домовой. — Уж верно, не пропала бы!
Не стала его переубеждать, только покачала головой: не знаешь ты, Гостемил Искрыч, из какого мира я вышла. И цены себе — тоже не знаешь.
Попросила:
— Позови меня, будь добр, как зелье дойдёт. Я наверху буду— дело есть…
Он поклонился, а я положила руку на перила (работа Ильи, он недоволен был, что грубо вышло — а мне нравилось ужасно) и медленно пошла наверх.
У меня действительно было там дело.
Шутки кончились.
Премудрая часто сердилась.
Когда пугалась, когда не знала, что делать, когда кого-то жалела.