Здорово. Прекрасно. И выходит, что я, дура Премудрая, рыжую стервищу еще и своею силой подкормила. Не только своей — но и урочища.
Мо-ло-дец.
Умница!
— Как это колдовство разорвать?
— Проще всего — убив колдуна, — мрачно подтвердил мои нехорошие предположения Иван. — Ты не гневайся, Премудрая, только… Зачем спрашиваешь заново? Я ведь, пусть и не всё, но самое главное, про чары разменные и про то, как детей спасти, помощнику твоему уже рассказал!
Я медленно поднялась на ноги, глядя на Ивана в упор.
“Мать-мать-мать!” — кучеряво заметалось по-над лесом эхо вырвавшегося у меня гнева на одного дурака и страха за другого.
— Ах ты ж… сказочник хренов! Что ж ты сразу с этого не начал?!
Илья!
Я метнулась к конюшне — вспомнила о важном, крутнулась на пятках так, что у многострадальных моих кроссовок только чудом подошва не отвалилась. В избу ринулась, словно штурмом ее брала.
Рыскнула взглядом по комнате, и, бросив в сторону печи “Гостемил Искрыч седлай Булата!”, плеснула в воздух водой из кувшина.
Чары сплелись легко, как никогда, вот только радоваться этому мне было некогда.
— Настасья! Илья Василису воевать пошел!
За гладью водяного зеркала охнуло, стукнуло, но мне уже было не до того. Бросив чары и наплевав на растекшуюся по полу лужу, я уже неслась назад, во двор.
Булат, оседланный и взнузданный, ждал у ворот, грыз удила, рыл копытом землю нетерпеливо.
Как в седле оказалась — сама не поняла. Всегда-то мне для этого помощь требовалась, а тут, гляди-ка, нужда пришла — и в одиночку справилась.
Ворота выпустили нас и захлопнулись за спиной. Я было, встрепенулась, что пленнику не сказала, как быть — но махнула рукой и на это.
Что мне до него, в самом-то деле? Если умный — сидеть будет ровно и куда не надо, не полезет. Если же и впрямь Иван-дурак… что ж, значит, судьба его такая.
— Нам туда, Булат.
Я махнула рукой куда-то на северо-восток, потянувшись к незримой нити, что соединяла меня и укутавшие Илью чары.
Волшебный конь тряхнул черной челкой, уточнил, примериваясь:
— Далеко ли?
— Не знаю, Булатик, — мрачно отозвалась я.
То есть, я знала, точно чувствовала, где та часть моей силы, что осталась с Ильей! Но… измерить это расстояние во внятных единицах — не могла.
— Понятно. Тогда держись, Премудрая — пойдем тихим ходом!
И только я открыла рот вякнуть “Мне бы побыстрее надо!”, как он тряхнул гривой, копнул землю громадным копытом — и ветер забил мне несказанные слова куда-то в желудок. Булат сорвался с места без оглядки на дорогу, что уводила в сторону, к Малым Елям, строго, как по нитке, выдерживая указанное мной направление.
Лес приблизился, заставив сердце мое обвалиться куда-то в кроссовки, а потом вдруг подался в стороны. Словно скатерть смятую кто-то потянул за края — и от этого разошлись складки ткани.
“Спасибо” — послала я благодарность, не зная кому.
Впрочем, зная: урочищу. Лесу Премудрых.
Воздух гудел в ушах, лес размазывался в слитную полосу, а земля дрожала под железными копытами — богатырский конь спешил исполнить хозяйскую волю, и с пути не сворачивал, буреломы на пути перепрыгивал, овраги перескакивал…
А на широкой поляне — встал, как вкопанный: там, на лесном разнотравье, отыскались вдруг богатыри, княжеская рать: кто вповалку лежал, кто раны побратимам перевязывал, а над Ильей, лежащим в круге выгоревшей травы, склонилась Настасья. Стояла на коленях, не жалея шитья богатого платья, и колдовала, полузакрыв глаза, а Илья дышал хрипло, надсадно, и грудь его вздымалась рвано, и волосы завивались влажными кольцами, липли к лицу…
Я соскочила с седла, сползла по конскому боку, и покачнулась, ступив на землю, чуть не упала. От бешеной скачки, пусть и недолгой, ноги не стали ватными — а может, не от скачки, а из-за открывшейся картины.
Первым моим чувством стало облегчение: жив! Живой!
Вторым — тоже оно: не один-таки пошел на ведьму, слава богам, если они здесь есть и всему сущему!
А уже затем накрыло страхом за Илью, да таким, что, кажется, не только ноги ослабли — а и руки задрожали, и голос отнялся…
Подходить к Искуснице побоялась. Помочь не помогу, а не хватало еще помешать!
Лучше уж полезным чем займусь. СОбралась, взяла себя в руки, и, повертев головой, нашла Ивана-воеводу. Тот сидел под деревом и выглядел немногим краше Ильи: бледный, лицо в испарине, дышит надсадно, а у самого доспех посечен и правую руку баюкает бережно.
Вот к нему-то я и подсела.
Потянулась к нему силой — и та сама полилась словами лечебного заговора, уходя в уставшее, израненное тело, нашептывая мне, что открытых ран у воеводы нет, а рука что — удар он на меч принял изрядной силы, а правая рука у него и раньше ломаная была, вот и отнялась, занемела, и это не хорошо, от такого, бывает, и вовсе конечность сохнуть начинает, а чтобы такого не случилось, мы сейчас вот тут и подправим, и дело на лад пойдет, не останется воин одноруким!
А моя сила уже бежала по его жилам, ябедничая мне дальше — о том, что по шлему моему пациенту сегодня тоже прилетело от души, и шлем честно уберег бедовую голову насколько сумел, но в ушах у воеводы сейчас шумит, и мутит его, и мир то и дело норовит кругом пойти.
Сотрясение мозга магическими средствами лечить мне раньше не доводилось, но слова текли, и я видела: заговор ложится цепко, надежно. Было ощущение, что этого мало, что потом ему хорошо бы отварчиков целебных попить, и я даже чуяла, какие травы туда нужно собрать, но это потом, не к спеху, пока что достаточно и силы…
Иван-воевода расслабился, задышал свободнее и даже на ствол древесный откинулся чуть иначе — видно, легче ему стало.
Ну, а раз легче — можно и поговорить.
— Иван, ты слышишь меня? Узнаешь?
— Слышу, Премудрая. Узнаю.
— Что здесь случилось?
Воевода вздрогнул, выдохнул хрипло. И сознался с мучительным бессилием в голосе:
— Заморочила нас ведьма, обвела. Накрыла мороком, да и стравила друг с другом — и обереги не отвели, и защиты не справились…
— А защиты с оберегами вам, братцы, не в княжьем ли тереме делали?
— Там, Премудрая. Только ты зазря на Варвару напраслину возводишь, ежели о том мыслишь. Княжья ведьма князя и хранит с домочадцами его, дружину же колдуны да волхвы берегут. Каждый от своего, и каждый свою работу знает. Да только получилось, что и Василиса, змеища, их работу тоже знает…
Получается, что да.
К нам подошел незнакомый мне ратник, поднес своему воеводе воды напиться, а я встала, отошла в сторонку. Над Ильей всё еще хлопотала Искусница, и я огляделась: нужна ли кому еще помощь?
Выходило, что много, кому — побили парни друг друга изрядно. Вот прям от души, не жалея силушки богатырской, выложились, и теперь частью бродили по полю брани, наводя какой-никакой порядок, частью сидели, а частью и вовсе лежали — те, кому особенно удачно прилетело от побратимов.
Нормальненько парни сходили на задержание, ничего не скажешь.
Зря я Ивана с собой не взяла. Очень зря. Ему стоило бы взглянуть на дело рук своей любезной. Потому что даже мне, полному профану в магическом сыске, очевидно было, что с наскока такое не провернуть. Чтобы заморочить толпу хорошо по местным меркам защищенных от воздействия мужиков, нужна еще более хорошая подготовка к данному мероприятию.
Хотя, казалось бы, что мне за дело до Ивана? Какая мне разница, сохранит он остатки своих иллюзий относительно Василисы или нет?
Но дело было. Мне упрямо не хотелось чтобы хороший, в сущности, парень — и сох по этой подлой курице.
Вот придя к этому глубокомысленному выводу, я и потянулась к ближайшему лежащему ратнику. Не слишком уверенно — всё же лечить людей мне было страшно, это тебе не баню ломать и не сундуками швыряться, но с робкой надеждой, что хуже не сделаю.
Вот на кой черт меня в свое время на менеджмент потянуло? Шла бы на медицинский — сейчас бы горя не знала!
Ну, то есть, я бы знала, конечно. Но мои нынешние пациенты знали бы его гораздо меньше.
Момент, когда Настасья закончила лечить Илью, я определила четко. Оказалось, что во мне словно был настроен на него радар, и чем бы я ни занималась: лечила ли я его побратимов, разглядывала ли место сражения, пытаясь углядеть магические следы — происходящее с Ильей отслеживалось безошибочно.
— Как он?..
Искусница хмурилась глядя на сына, и у меня по спине тянуло стылым сквозняком дурного предчувствия. Шевельнула пальцами, отводя от нас чужие взгляды, чужое навязчивое внимание.
Выдохнула наконец:
— Скверно.
И вдруг спросила, словно в упор выстрелила:
— Почему его от себя погнала?
— Я не гнала!
— Не гнала? А отчего ж узы промеж вами разорвала?
И я растерялась от странного поворота:
— Так ведь он… свободы хотел?
Взяла себя в руки: точно хотел, ну что за нелепое сомнение? Кому понравится на цепи сидеть?
— Поперек души ему навязанная служба, и псом цепным быть — радости мало. Да и поссорились мы крепко, из-за Алеши-то.
Искусница взглянула на меня — словно спицей насквозь проткнула. Но я упрямо подняла голову и прямо встретила ее взгляд:
— Извиняться за то, что заколдовала его — не буду! Заслужил!
Мы некоторое время бодались взглядами, и Искусница не отвела глаз, головы не склонила, но я поняла: она признала, что я в своем праве.
— А договор… Раньше он мне не по силам был, а нынче посильнее стала — вот и нашла лазейку, как обойти его и свободу Илье дать. Только от себя я его не гнала!
— Не гнала? Ох, и странный же у тебя мир, Елена, если ты простого не понимаешь. Как бы он при тебе остаться мог? Кем? Он богатырь, смысленый муж, воеводы княжеского побратим и первый помощник. Ему службу ратную нести, а не при бабьей юбке сидеть! Как был над ним долг, коий ты за Мирославой унаследовала, так и ясно все было, говорить не о чем и урону что чести воинской, что гордости мужеской нет: должен — служи! А коль отказалась ты от долга — значит, не надобен тебе Илья стал. Это ли не “со двора погнала”?