Она сердито затушила окурок в блюдце, а я, сосредоточенно хомяча насквозь химическое затяжное печенье из пачки, старательно не смотрела на нее.
На Лялькину любовь раскинуть картишки и общую страсть прихвастнуть цыганским наследием я всегда смотрела снисходительно, как смотрят на безобидную блажь дорогого человека. А иной раз и высмеивала — когда Лялька начинала слишком уж настойчиво сватать мне свои ритуалы.
Сейчас я на ее месте уже раз сто повторила бы “А я же говорила!”. Лялька была великодушнее — она промолчала.
Хрустнула пробка, и мандариново-оранжевый домашний ликер полился по сомнительной чистоты рюмкам (домовой Премудрых удавился бы на собственной бороде, а не допустил бы таких в доме… Эх, как он там теперь, мой Гостемил Искрыч, как-то у него с Иваном еще отношения сложатся?..)
Я покусала губы, и нетвердо уточнила:
— Ляль, а ты мне что… веришь? Вот так вот, без доказательств, просто веришь, и всё?
Лялька покачала бутылкой, квадратной, толстостенной, в так ей покачала головой:
— А у тебя что, и доказательства есть?
В той комнате, где периодически мелькала невнятная тень, кажется, перестали дышать.
Я замялась.
— Ну… понимаешь… они как бы есть, но…
Лялька решительно кивнула:
— Значит, верю без них.
Лихо хлопнула рюмашку, дождалась, пока я выпью свою, и подвела под разговором черту:
— У меня и своих хватает.
— Ну, Ленка, ну, расскажи, расскажи еще что-нибудь поподробнее, как оно там? Эх, если бы я была на твоем месте!..
Я представила — и тихо содрогнулась.
Лялька бы еще на эпизоде с наездом богатырей в Урочище устроила бы такое, что они лет на двести зареклись с Премудрыми воевать. Да и от Прекрасной, с ее взглядами сверху вниз, враз бы понеслись клочки по закоулочкам…
Монументальную бутылку мы уговорили почти до дна, и нас обеих подразвезло. Не то чтобы прям-прям, скорее, до состояния “глазки заблестели”. У меня в голове слегка шумело, а алкоголь во рту перестал распадаться на ядреные составляющие, и слился в единую гамму, вкусную, хоть и приторно-сладкую.
— Ой, Ленка, как я тебе завидую, как я тебе завидую, ты бы знала!
— Ляль, ну, ты что… У них там нет менструальных чаш, Ляль! Ты представляешь? Нет, ну ты представляешь? Ни прокладок, ни тампонов, Ляль! И вообще… я вот вернулась, и что мне делать, а, Ляль? Ладно, что с работы уволят — я бы себя за такое свинское исчезновение тоже уволила, что уж теперь! Но они же наверняка по статье! Вот приду я забирать трудовую книжку, а они такое в ней напишут, такое! У-у-у…
Представив, что мне напишут в трудовую, как только убедятся, что на мне ни следа комы либо амнезии, я даже всхлипнула.
А работа-то была хорошая, жалко, что я ее потеряла!
Две! Две хороших работы я потеряла!
И еще не известно, что на второй “работе” мне в трудовую написали бы, если бы она там была!
У-у-у!
Сеанс самобичевания прервало робкое:
— Лена, извините, а, если не секрет, вы где работали?
Голос был не Лялькин, а стесняющийся и мужской: таинственная тень из дальних комнат материализовалась в смуглого, черноглазого и кудрявого парня, субтильного и застенчивого.
Получив ответ на свой вопрос, он сгинул в ту же сторону, откуда явился, ничего не объяснив, оставив меня растерянно хлопать глазами.
— Ляль… Это кто? — Уточнила я у подруги почему-то шепотом.
— Жених! — Ответ прозвучал с гордостью и какой-то даже лихостью.
Я потрясла головой, мысли заметались по черепной коробке сквозь алкогольно-мандариновые пары.
— Чей?
— Мой!
Ответ на мой вопрос прозвучал всё также лихо и, прошу прощения, придурковато.
Я совсем потеряла связь с реальностью, и жалобно уточнила:
— Тот, от которого ты прячешься?..
— Э-э-э, дорогая, ты мне тут не путай! Прячусь я от замужества, а не от жениха!
— А он?..
— А он — тоже!
— А… а почему тут?
— Ай, Ленка, ну, ты его видела, нет? Ну, такой сам нормально разве спрячется?!
— Мне знаки недоброе еще с утра предвещали, а тут тетка Лариса звонит. А недобрее звонка от тетки Лрисы мало что может быть, особенно, когда она такая ласковая, и выясняет, дома ли я. Ну, я, не будь дурой, подтвердила, что дома, только на порог их никого не пущу, и завтра тоже не пущу — чтобы, значит, все у нас там были уверены, что я сегодня-завтра никуда не собираюсь, а сама телефончик вырубила, заначку подхватила, и деру из квартиры. И надо же, выхожу из подъезда — и лоб в лоб с этим чудом столкнулась. “Вы”, — говорит, — “Ляля, извините, но я на вас жениться не хочу”. “Дело”, — говорит, — “не в вас, дело во мне. Я вообще не хочу спешить с семьей, пока не доучусь и на ноги не встану”! Представляешь, Ленка? Я чуть там же не села, где стояла! Нет, ну ты представляешь себе явление?
Я моргнула, впечатленная скорее градусами в бутылке и Лялькиной экспрессией, чем новостью: ну да, образование — не тот приоритет, на который делают упор в цыганской диаспоре нашего города, и что? Все когда-то начинают!
А Лялька подперла щеку рукой, и продолжала вещать:
— Слово за слово, вытянула я из него, что учится он на, прости, Господи, программиста. Тут-то я и поняла, почему его мне сватают! Мы ж с ним, по нашим меркам, два дурака — пара: я — не замужем в двадцать шесть, и он — программист. Оба странненькие, вот нас поженить и решили, чтобы семьи не позорили. И так мне его, дурака, жалко стало! Я то-что, я сейчас в подполье уйду, и надорвется родня дорогая меня меня оттуда доставать, а этот? Окрутят же на какой-нибудь змеюке из наших, и всё, кончится его учеба, жена ему быстро плешь проест, чтобы дурью не маялся, а семью содержал. А парень-то умный, сам поступил — ну кто б ему денег-то на учебу дал? До третьего курса уже продержался! Ну, я и взяла его с собой в бега!
— Ясненько… Понятненько. Логичненько!
Нет, не то чтобы я прям подвисла от Лялькиного образа мыслей (и действий) — я-то годами дружбы закалена. Но конкретно этот извив ее логики мне требовалось переморгать.
Телефон тренькнул уведомлением о входящем сообщении, отвлекая меня от процесса, а вслед за этим на кухню робко заглянул Лялькин недожених:
— Лена, я там вам на почту скинул, что по начальству вашей организации нашел. Там пока что мелочи: директор по кадрам жене изменяет, у его зама машина не по доходам… Я еще покопаю, пришлю вам, если что-то найду.
Тень растворилась.
Я смотрела на телефон, просто физически чувствуя, как трезвею: сила, взбодрившись от моего удивления, успешно разлагала промилле в крови.
— Ляль, — позвала я молчащую подружку. — Ляль, хватай его. Мужик, который без просьб и уговоров готов помочь даже не тебе, а твоей подруге — золотой мужик.
— Лен, — Лялька жалобно приподняла бровки домиком. — Ну, ты же видишь, какой он…
— Заматереет, — бескомпромиссно отрезала я.
— Ляль, ну он же задохлик!
Тщедушный парень и впрямь терялся на фоне пышной и пышущей Ляльки, но я была непреклонна:
— Откормишь!
— Лен… Ну, Лен, ну ты чего, но он же умный, а у меня два года ПТУ… — совсем уж жалобно пробормотала она.
Я пожала плечами и отрезала в лучших традициях темнолесных ведьм, которые все — что Искусницы, что Прекрасные, что Премудрые — как одна, змеищи:
— Решать, конечно, тебе. Но смотри — профукаешь, локти кусать будешь!
Я сидела, забившись в угол на собственном диване, и думала… Разное. Посиделки с Лялькой прошли хорошо, замечательно просто, а вернувшись домой, я провалилась в хандру.
За окном вечер торопливо дожирал дневной свет, с урчанием и чавканьем заглатывая последние солнечные лучи. Проглотил, развалился по всем поверхностям и начал выразительно синеть густыми сумерками, поглядывая нахально и вызывающе: ну, и что ты мне сделаешь?
Пришла ночь. Понюхала углы, потрогала лапой потолочные светильники: эй, включайтесь! Вздохнула всем усталым за день городом. И навалилась на плечи темнотой и тишиной, уютно навевая: не грусти. Всё будет хорошо
Очень хотелось в ответ рухнуть на пол, картинно раскинув руки, и по-детски зарыдать: у меня всё было хорошо! Было! (Нет, а чего рыдать-то, чего рыдать — Илья на руки брать, утешать-нянчить-по головушке погладить не придет, Гостемил Искрыч с вкусненьким не прибежит! Даже черный кот, оскорбленный до глубины души таким поведением двуногого, не придет разворачиваться подхвостьем в лицо, чтобы продемонстрировать всю глубину своего отношения к такому инфантилизму).
Господи! У меня в этом мире даже кота нет!
Я прошла на кухню, налила себе молока, постояла над ним, принюхиваясь и тоскуя — и с отвращением вылила в раковину.
Хмуро оглядевшись вокруг, вздохнула.
Приходилось признавать: мне здесь... невкусно.
Мне здесь не красиво!
Мне здесь тошно.
Ночь терлась черным боком об оконное стекло, сквозь световое городское загрязнение щурила глаза. Она мне сочувствовала, но решать мои проблемы не собиралась.
С работой всё вышло как-то… ну… черт его знает, до обидного просто.
Я-то готовилась, нервничала. Настраивалась!
Присланную Лялькиным женихом, Артемом, информацию шерстила, в надежде подобрать там аргументацию. А в итоге…
— Елена? Объявилась?
— Дмитрий Петрович, я…
— Даже не интересно. На ваше место мы уже подобрали сотрудника. Вы уволены. За документами можете подойти в любое время. Был о вас лучшего мнения.
— Благодарю вас, Дмитрий Петрович.
Во мне снова дала знать о себе ведьма (бывшая ведьма!): склонила голову, едва обозначив благодарственное движение, и голос как-то сам собой стал глубже, наполнился обертонами. Весомо растекся по кабинету непосредственного начальника (бывшего непосредственного начальника), не оставляя ему места и меняя смысл сказанного на диаметрально противоположный.
Зря я так с ним, конечно: это же не он пропал с радаров на несколько месяцев без предупреждения, а потом явился, как ни в чем ни бывало.
Но, с другой стороны — мог бы и выслушать. Раз уж поднял на уши полицию и заставил нервничать и переживать моего брата.