У этой вот муж тянул-тянул — все хотел подарок побогаче собрать, ну и дотянулся: вместо матушки Премудрой в Урочище нынче непонятно кто: чужак, колдун, и что от него ждать, никому не ведомо.
А в избу тем временем на шум заглянула женщина в годах, с лицом худым и строгим, судя по сходству черт, доводящаяся мужику матерью. Зыркнула на молодую:
— Милавка! Чего раскричалась?
Беременная стушевалась, вжимая голову в плечи и комкая в руках влажное полотенце, проблеяла, робея перед строгой свекровью:
— Матушка! Так ведь он к колдуну в урочище собрался! За ребеночка просить!
— Что-о-о?! — тетка всплеснула руками.
Миг — и вот полотенце уже у нее.
— Бестолочь! Остолоп! Олух! — С каждым ее словом полотенце смачно опускалось на загривок сыну, который не смел отойти, и только старался подставить вместо шеи плечи, да не тут-то было. — Колдуна он звать собрался! Мужика — к непраздной! И чем ты только думал, негораздок лободырый!
— Бабы! Чего разгоношились? — свекор беременной и муж гневливой (а кем он еще может быть в этом странном сне?) вломился в избу, как разбуженный медведь.
— Так ведь! Этот! — у тетки сбивалось дыхание, то ли от негодования, то ли упыхалась, воспитывая взрослого сына. — Этот! Колдуна к жене пузатой звать удумал!
Шлеп! — снова рухнуло на молодого полотенце.
— Уймись, мать.
Старый играючи отобрал у жены орудие вразумления.
Бздынь! — крепкий подзатыльник отцовский четко и внятно донес до сына неодобрение главы семейства.
— Вырос, а ума не вынес, — припечатал старший, окинув младшего суровым взглядом.
Молодая, чувствуя поддержку свекров, помялась, да и решилась:
— К Искуснице надо идти. Она с Премудрой теперь в родств, чай, не откажет, если с разумением попросить, да должное уважение выказать…
— Добро, — кивнул свекр, и свекровь посветлела лицом.
— Ежели чужую ведьму просить, так это кланяться, ровно князю надобно, — задумчиво протянул молодой.
— А тебе что, для родной кровиночки жалко? — взвилась тетка, и сын с невесткой разом втянули головы в плечи.
Утром я проснулась хмурая: ночной сон помнился плохо, но хорошего настроения не принес, одну только маету.
Мрачно прошлепала на кухню, налила себе воды. Сделала глоток, ощутила весь букет примесей, за ночь дополнившийся тонким послевкусием пластика от бутылки, и поняла: всё. С меня хватит.
Трубку взяли после четвертого гудка. Приветливый женский голос дежурно произнес:
— Приемная нотариуса Васильевой Татьяны Евгеньевны, слушаю вас.
— Скажите, на когда я могу записаться на прием к нотариусу?
— Это зависит от того, с чем именно вы хотите к нам обратиться. Какой у вас вопрос?
— Алло?
— Привет, Сереж. Ты сможешь в среду подъехать ко мне к одиннадцати часам? Это важно.
Недолгое молчание.
— Да, смогу. Лен, что-то случилось? У тебя какие-то проблемы?
— Всё в порядке, Сереж, я в среду всё объясню. Просто мне нужна твоя помощь. Захвати с собой паспорт.
Итак, сегодня суббота, запись к нотариусу у нас на среду, следовательно, у меня есть еще четыре дня на подготовку.
Чтобы не как в прошлый раз…
Лес шумел. Недовольно, сердито. Словно поторапливал.
Да уйду я сейчас, уйду! Бе-бе-бе… Ты мне тоже не очень нравишься!
Делать мне здесь больше нечего: доверенность на Сергея оформила, с продажей моей квартиры он сам разберется. Ляльку пристроила. Вещи собрала, подарками запаслась, бдительного Кузьму, как и пообещала себе, заговорила — вот только что.
Стоя на полянке в лесу неподалеку от Серегиного дома, я в последний раз перебирала в уме список дел: вроде, всё.
Ну, дальше уже тянуть некуда.
— Бу-ла-а-а-ат!
Финал
Бух! — уже привычно стукнул копытами Булат-экспресс, без остановок, пересадок и таможенного досмотра доставивший меня из мира в мир.
Ничего так доставил, комфортненько. А отсутствие обедов и улыбчивых бортпроводников вполне компенсируется скоростью и экологичностью: этот вид транспорта работает на овсе, магии и собственной придури, не становитесь на пути — зашибет.
В голове щебетали птички, по-видимому, от радости. У меня еще и в глазах потемнело от нее же, и слабость навалилась такая, что я сама навалилась на конскую шею, и вообще, непонятно, каким чудом не сверзилась на землю.
Я замерла в седле, пережидая приступ слабости. Нет, ну вот что за беда? Когда меня от силы отрезало, у меня таких проблем не было! А вот когда она обратно хлынула, развезло так, что появись здесь сейчас какая-нибудь условная Василиса — могла бы брать Премудрую тепленькой.
Булат стоял, как вкопанный, тревожно фыркая, я цеплялась за него клещем и таращила глаза, пытаясь что-то рассмотреть сквозь застившую их пелену, а от ворот Премудрого урочища к нам уже бежали.
С конской спины меня сняли осторожно, бережно. И снявшего я узнала мгновенно — по прикосновению, по запаху, по ритму дыхания. По надежности и чувству защищенности, что испытываю только рядом с ним. А потом меня прижали к себе и стиснули в объятиях, уже вовсе не так деликатно:
— Здравствуй, Еленушка.
И тепло его голоса затопило меня, помогло проясниться мыслям и справиться с собственной силой.
— Здравствуй, Илья.
Я прижалась щекой к его груди, и счастливо зажмурилась.
И замерла.
Я могла бы стоять так вечно!
Ну, или пока слабость с дурнотой не пройдут.
Во двор меня внесли, как невесту, на руках. А во дворе… А во дворе я увидела такое, что с меня мигом слетели и слабость, и дурнота, и томное настроение, и я ошпаренной кошкой слетела с богатырских рук.
— Иван! ИВАН! — я рявкнула так, что на частоколе задребезжали черепа. — Что здесь делает это?!
“Это” продолжало сидеть на крыльце, как ни в чем не бывало.
— Стоило мне на пару седьмиц уехать, как ты уже погани всякой в дом натащил!
Иван, выскочивший на мой голос, нервно облизнул губы:
— Так ведь… так ведь его муж твой пустил, Премудрая!
— Илья?.. Ах, ну, если Илья — то тогда гости, гости, Алешенька! Брату моего мужа я всегда рада!
Я ласково улыбнулась дорогому гостю, для закрепления эффекта, и, довольная тем, как его перекосило, прошла в дом. На всякий случай, прихватив Илью за руку. Нет, ну, а вдруг, потеряется? Что я тогда делать буду?
Вошла — и от всей души, искренне и без всякого притворства поклонилась избе и ее хранителю.
— Поздорову тебе, Гостемил Искрыч!
— Явилась? Ты, матушка, к нам надолго, али так, погостевать чуток?
А?.. А… А! А вот и ответ, почему домовой не вышел меня встречать вместе с Ильей и Иваном.
— Насовсем я, Гостемил Искрыч. Я вернулась.
— Насовсем, значит, — кивнул он. — Ну, стал быть, с возвращеньицем.
И исчез с сердитым хлопком.
Крепко же он обиделся.
Черный кот, крутившийся неподалеку весь наш разговор с домовым, ко мне так и не подошел: сверкнул на меня зелеными глазами, презрительно сощурился, вспрыгнул к распахнутому оконцу — и был таков.
М-да. Не такой встречи я ожидала, но, если уж на то пошло, то будем честны: я бы на их месте тоже обиделась.
Ничего, помиримся!
Во дворе раздалось громкое ржание Булата. Не то чтобы злое, но ехидное — донельзя. Крепко выругался Иван, хохотнул Алеша — и сразу затем тоже разразился бранью.
Илья у меня за спиной вздохнул:
— Пойду я, Еленушка. Булата обиходить надо: утомился, поди. Богатырскому коню, небось, такие прыжки нелегко даются. Да и, слышишь — озорничает. Ждать устал.
Муж легонько поцеловал меня лоб (как ребенка, честное слово!), и вышел.
А я, поднимаясь по лестнице наверх, незаметно гладила гладила пальцами перила, и чувствовала, как душу затапливает тихая радость: вернулась!
Наверху меня ждал сюрприз… Ну, то есть, не то чтобы сюрприз: здраво рассуждая, мне бы следовало ожидать, что здесь поселится Иван. Но здравость — здравостью, а мужских сапог посреди горницы я всё равно не ожидала!
Гостемил Искрыч, кажется, смутился. По крайней мере, забыл, что жутко обижен, проявился, и принялся спешно наводить порядок.
Потом замер. Обернулся ко мне, сжимая в руках Ивановы порты, рубаху и злосчастные сапоги:
— Матушка… Коли ты насовсем воротилась, так Ванюшку, выходит, вон?..
И столько предвкушения было в этом вопросе, что я поняла: соглашусь — и немедленно одежда моего и.о. окажется не то что за порогом, а сразу же за воротами.
— Погоди, Гостемил Искрыч. Дай мне сначала с ним словом перекинуться. Вещи его пока оставь, а ко мне самого Ивана позови.
Я ждала, что он всё комом бросит, но нет. Видно, домовому хватило позора, что хозяйка увидела, как он ее наказ служить новому Премудрому исполнял. Так что он сперва сложил на лавку порты, рубаху, сверху аккуратно пристроил сапоги, и исчез только после этого.
Я закусила губу, не зная, плакать или смеяться: мне очень, очень повезло, что саму меня хранитель с первых минут принял и взялся опекать. Окажи он мне такое же гостеприимство, как и Ивану — я не знаю, как я в Темнолесье выжила бы!
Иван поднялся ко мне быстро. Взглянул на меня пытливо:
— Ты, Премудрая, правда ли насовсем воротилась?
— Насовсем, — согласилась я.
Как же Ивановы глаза вспыхнули! Плечи расправились, осанка изменилась, даже кудри словно ярче зазолотились. Красавец же, взгляда не отвести! Вот заматереет чуток — и почти до Ильи статью и красотой дотянется.
— Выходит, служба моя кончилась! По нашему уговору, мне твое место след блюсти, пока ему хозяйка подходящая не сыщется. А коли ты воротилась, то нашлась Урочищу — Премудрая!
— А ты будто бы и рад, — озадаченно хмыкнула я. — Помнится, мое предложение ты доброй волей и с большой охотой принял…
Я приглашающе похлопала по лавке, и Иван послушно опустился рядом. Откинулся на бревенчатую стену, и с неожиданным облегчением признал:
— Дурак был, Премудрая. На силу польстился. Шутка ли — первый колдун, сумевший в Урочище осесть! Как есть — дурак… Место это таково, что только то меня и спасло, что осел я здесь по твоему слову, а не поперек его. Не будь надо мной твоей воли, перетерло бы оно меня, что зерно в жерновах… Каждый день всё тут ждет, чтобы я хоть в чем уговор нарушил, хоть в малости от него отошел. Думал уж, прости, Премудрая, за прямоту, что не простила ты мне сговора с Василисой, казнить меня так порешила…