Я вида постаралась не подать, но слегка смутилась: честное слово, оставляя Ивана за себя, я считала это отличным выходом, и казни ему уж точно не желала!
— Что ж, уговор есть уговор: раз есть теперь в урочище Премудром хозяйка — ты свободен! — торжественно огласила я.
Иван посветлел лицом: видимо, тоже почувствовал, как внутри развязался и истаял узел магического договора. Подскочил, ответил, открыто глядя в глаза (читай, мол, если хочешь, мысли потаенные):
— Благодарю тебя, матушка Премудрая, за доверие. Благодарю и за науку! Спасибо, что не погубила, вовремя ношу не по силам сняла.
Поклонился низко, в пол.
А выпрямившись, внезапно замялся:
— Только… дозволишь ли, Премудрая, задержаться еще чуток, погостить у тебя недолго?
— Гости, конечно, — разрешила я. — Хотя, не скрою, удивлена: думала, что коль уж ты так свободе радовался, то стоит мне тебя отпустить — тебя и след простынет…
Он смутился, пробормотал что-то невнятно, чем вогнал меня в еще большее удивление: это Иван? Тот самый, что сутки просидев в плену связанным, ожидая пыток и скорой расправы,не потерял собственного достоинства? Тот, который прямо смотрел в глаза хозяйке Премудрого урочища, прекрасно зная, какой у нее на него зуб? Вот это точно он сейчас юлит и смущается, точно подросток?..
— Что ж… — поняв, что больше мне объяснять ничего не собираются, я мысленно пожала плечами. — Коль уж ты урочище покидать не торопишься, то отчет о делах я у тебя ввечеру приму… Иди пока. У меня еще дела есть.
Иван, кажется, даже обрадовался:
— Всё, как есть обскажу! Ты не волнуйся, матушка Премудрая, я тебя не стесню, могу и в бане на ночлег устроиться!
— Да зачем же — в бане, Гостемилу Искрычу велю, он внизу тебя устроит… — растерянно пробормотала я, но уже неизвестно кому.
Похоже, двери, хлопнувшей Ивану вослед.
Стоило двери за Иваном окончательно затвориться, как Гостемил Искрыч возник рядом со мной. И, злорадно глядя колдуну вслед, доложил с явным удовольствием:
— Они тут с этим, который хозяйский брат, уж который день вокруг урочища Прекрасных хороводятся. А хозяйка тамошняя перед обоими хвостом крутит: не привечает, но и не гонит!
Я нервно кашлянула: Властимира? Серьезно? Если да, то снимаю перед Настасьей кокошник в знак почтения: сильна Искусница, если по всем урочищам свою кровь пристроить сумеет!
Подумала, и сообщила Гостемилу Искрычу, который опять забыл, что обижается, и своевременно не схлопнулся:
— Я буду болеть за Алешку: если он эту змеищу окрутит, я смогу звать ее сестрицей — то-то она побесится! — и добавила, не без намека и умысла, — Ну и вообще, Иван мне почти что родной, Ивана жалко.
Домовой подтекст уловил, фыркнул:
— Ладно, так уж и быть, устрою его внизу! — и исчез.
Всё-таки, оттаивает он быстро. Перспективы для примирения у меня неплохие!
Улыбаясь сама себе, я зарылась в сундук: ага, все на месте, Иван, пока меня не было, по-видимому, здесь особо не хозяйничал. Отличненько. Итак, где же оно?.. Ага! Вот!
Вынырнула я из сундука уже с заветным зеркалом.
Села, погляделась в колдовское стекло: вроде, все в порядке, волосы прибраны, лицо чистое, по глазам не видно, что отчаянно трушу.
Собралась и позвала мысленно: “Настасья!”
Зеркало словно инеем затянуло. А в следующий миг он протаял, и в окошке, расширяющемся от центра к краям, стала видна Настасья Искусница.
Взглянула на меня, и вдруг улыбнулась, понимающе и тепло:
— Здравствуй, доченька. Отпустило тебя?
Я смущенно пожала плечами. То ли отпустило, то ли прихватило, тут уж как посмотреть!
— Мои без меня тут дел не наворотили? — откуда то я знала что если и да, то Искусница сдаст всех с потрохами, потому что они олухи, а я молодец (хоть и тоже немножко олух).
— По-крупному — нет. А по мелочи и сама разберешься, — рассмеялась свекровь. — С возвращением, Премудрая! Заезжай в гости.
— Обязательно! Я тебе подарков с гостинцами из нашего мира привезла.
Тема подарков зашла отлично, потому что тема подарков — это всегда балгодатная тема.
В общем, хорошо поговорили.
Прекрасную я звала уже гораздо спокойнее. Все-таки, Властимира — это не матушка Ильи, она мне просто посторонняя ведьма.
Она меня почуяла сразу, и на зов ответила, не кобенясь, хотя я от нее ожидала всякого. Но нет, Иней в окошке волшебного зеркальца истаял почти сразу, и в нем отразилась хозяйка Прекрасного урочища, еще красивее, чем я ее запомнила. Я застала ее как раз в тот момент, когда она прихорашивалась, примеряя серьги с ярко-красными камнями, в тон ожерелью на шее.
— Здрава будь, Прекрасная.
— И тебе поздорову, Премудрая.
Она бросила на меня взгляд, спросила небрежно-снисходительно:
— Нагулялась?
— Угу. А ты?
— А я — нет, — томной кошкой вздохнула Прекрасная.
— То есть, мне этих петухов не разгонять пока? — деловито уточнила я.
— Погоди пока, сделай милость. В долгу не останусь!
Единственной, кто не спросил меня, насовсем ли я вернулась и нагулялась ли я, осталась коза. Да и то, полагаю, единственно по причине отсутствия дара речи. А так она просто попыталась поддеть меня рогами, промеж них же и огребла — на том и успокоилась.
Я гуляла по двору, обходя свои владения, проверяя, не случилось ли чего, пока меня не было. Черепа на заборе изображали приличный средневековый дизайн: на кольях не вертелись, глазницами не полыхали.Булат в конюшне переминался с ноги на ногу, чем-то звякал и тягостно вздыхал, всячески намекая, что бедную лошадку надо бы отпустить погулять. Вслух, впрочем, об этом не заговаривал: понимал, мерзавец, что чревато.
Будка с цепью от крыльца куда-то исчезла — господи, от души надеюсь, что ее разрубили на куски и сожгли!
Баня стояла на месте, и уже протапливалась: обида — обидой, а встречать хозяйку из дальних странствий Гостемил Искрыч собирался как положено. Возле бани хмуро махал топором Алеша: бритый затылок, в ухе серьга, лихой чуб мокрый от пота, на худой спине перекатываются жилы.
Заметил меня — торопливо отложил колун, ухватил рубаху.
Я испытала легкое моральное удовлетворение: молодец, обучаемый.
“Обучаемый” вынырнул из ворота, зыркнул на меня разбойным глазом:
— Чего Ваньку со двора не погнала?
Я тоже размениваться на всякие глупости вроде приветствия не стала, пообещала ласково:
— Будешь мне указывать, кого гнать, кого привечать — первым со двора и покатишься.
Он смутился:
— Да я… Он просто… — зыркнул еще раз, скривился, будто пол-лимона разом откусил: — Понятно. Ты уже знаешь!
— Про Прекрасную? Знаю, — не стала отпираться я. — И на твоей стороне: как по мне, чем скорее ты обзаведешься женой, тем меньше на моем подворье будешь отираться.
Он хмыкнул:
— Даже так?
И вдруг как-то разом перестал ершиться, будто выдохнул и успокоился.
— Слушай, я понимаю, тебе не по нраву, что я тут — но потерпи уж чуток, а? От матушки до Прекрасного урочища еще дольше путь, чем от тебя. А этот и так в выигрыше — он-то с крыльями, раз-два махнул, и у порога! Ну, не могу я ее без боя уступить! Она такая…
Он зажмурился, и вид у него сделался — как у кота на сметану.
Меня разобрал смех. С трудом удерживая его внутри, я торопливо отказалась:
— Не-не-не, про это мне не рассказывай! А с крыльями… А с крыльями я тебе помогу, не велик труд!
Я шкодливо улыбнулась, Алешка дернулся отскочить, увернуться, да поздно — я уже зачерпнула той силы, которой теперь с избытком было во мне, и скороговоркой выпалила:
— Чтобы не пугал больше девок страхами, быть тебе по кувырку шустрой птахою!
Хлопнула в ладоши, притопнула ногой — и словно пружина внутри распрямилась. Алешу подхватило, куврыкнуло… Ну, надо же!
Может, оттого, что я точно знала, чьи крылья хотела бы дать Ильюшиному братцу, а может оттого, что я и впрямь не простила ему ни своей обиды, ни своего испуга, проклятье сработало как следует: передо мной завис в воздухе, бешено маша крыльями и яростно чирикая, взъерошенный злющий воробей.
Я покрутила перед ним пальцем — он не понял, что я ему подсказываю, только клюнуть попытался.
Вот и помогай таким! Неблагодарный!
— Перекувыркнись, балбес! — я снова покрутила пальцем перед птицей, показывая, как именно это надо сделать.
Миг, и передо мной снова стоит Алеша — такой же взъерошенный, как воробей, и такой же злобный-презлобный. И, судя по взгляду, готовый меня задушить.
Я хохотала, уже не скрываясь.
Заметив, как у него сжимаются кулаки, я замахала рукой сквозь смех:
— Ну-ну, не злись! Хочешь, сниму проклятье?
Алеша перекатил желваки по челюсти:
— Нет уж! Оставь пока!
— Матушка Премудрая! — прервал дальнейшее увлекательное общение домовой. — Пора бы и потрапезничать У меня уж всё готово.
За столом, когда все собрались, произошла заминка: я уступила место во главе стола, как здесь и положено, Илье — а он сделал вид, что не заметил, сел по правую руку от меня. Я смутилась, а он, поняв это, еще и ухмыльнулся.
Я сидела красная и сердитая.
Иван и Алеша мели в себя все, до чего дотягивались с каменными рожами, отчетливо понимая — кто сейчас вякнет, в того вся моя неловкость и прилетит.
Илья знай себе, веселился.
Один Гостемил Искрыч искренне ничего не замечал, и метался от печи к столу, расставляя угощения, и приговаривая что-то “Вот сейчас подкрепишься, матушка, а там и банька подоспеет”.
С банькой, правда, не задалось — потому что раньше нее к Премудрому урочищу подоспели местные.
С туесками, корзинками, и коробами. С просьбами, просьбочками и просьбищами.
Братья ушли, чтобы не мешать, Иван порывался вскочить вслед за ними, но я взглядом велела ему остаться. Дождалась, пока Гостемил искрыч приберет снедь со стола и наведет порядок, и открыла двери первому просителю.
Это, к слову, оказался тот самый молодой мужик с беременной женой и сварливой матушкой.