ужинисто соскочил с эстрады и, виляя корпусом, приблизился к первому ряду трибун. Вытянул за руку дипломантку восьмого совещания музработников, обнял за талию и начал танцевать, не прекращая, впрочем, пения.
Я вернусь, дорогая, я вернусь…
— Паша… — Роман указал на певца.
— Его зовут Влад, — поправил я.
Заточник отпустил первую барышню и протанцевал вторую, постарше, не забывая петь про далекий берег, вечную тоску и преданную любовь. Ниже нас на трибуне сидела женщина, она поводила плечами в такт композиции, янтарные бусы у нее на шее подрагивали. Заточник нацелился на третью барышню.
— Его могут звать и по-другому… Но, в сущности, это Паша. Ничуть не вздрагиваю… И почему все-таки Пересвет? Это знак? Не понимаю… Как там у старины Хазина… Две тысячи первый год, здравствуй, тучный песец… Слушай, Витя, отличное стихотворение, я его недооценивал, хочу… хочу все-таки огласить…
— Лучше не надо.
— Нет, я обязан исполнить… старинная казацкая песня… про гибель станции «Мир»… Хазик подонок, но стихиры складывать может… Я бы сказал, он немножечко бунтовщик…
Из толпы показался Федор. Он был в полевой милицейской форме и с короткоствольным автоматом Калашникова на боку, Федор оглядел трибуны, заметил меня, поманил рукой — спускайся.
— Не пойдем! — прошипел Роман. — Не тронет, тут народ…
Федор поманил снова.
— Пошел ты! — крикнул Роман.
Женщина с бусами обернулась и поглядела на меня с непонятной укоризной.
— Да он не плевал, — сказал Роман.
Женщина хотела сказать неодобрительное, но промолчала, я быстро спустился с трибуны.
Федор благоухал одеколоном.
— Здравствуй, Витя, дело есть.
Влад Заточник вернулся на сцену, песня, кажется, закончилась — жили долго, жили счастливо. Площадь одобрительно хлопала.
— Поговорим, Витя?
— О чем?
— Да есть немного…
Над площадью опять прошел вертолет.
— И ты, дэнсер, спускайся! — сказал Федор. — Надо решать, Витя, сам понимаешь.
Роман благоразумно поднялся выше.
— Не понимаю, — сказал я.
— Отойдем, Витя, — Федор указал в сторону сберкассы.
— Куда?
Вертолет, оставив в небе пять темных точек, перелетел за Ингирь.
— Да тут недалеко…
— Паспорта отдай.
— Да отдам, отдам, они у меня здесь, — Федор похлопал по нагрудному карману. — Дело в том…
— Обратите внимание на небо! — призвал Антон. — Сегодня у нас гости! Клуб парашютного спорта «Вертикаль»!
Площадь задрала головы.
— Надо Кристинку похоронить, — негромко сказал Федор.
Парашютисты образовали круг.
— Мы завтра собирались, — сказал я. — Снаткина…
— Не, Витя, не завтра.
Федор приблизился, неприятно уткнулся автоматом мне в бок, скорее всего случайно.
— Завтра нельзя, Вить, завтра никак, надо сегодня.
В небе раскрылись разноцветные купола.
— Почему? Третий день завтра…
— Сегодня, Вить, сегодня. Ты не спрашивай лучше, поверь уж. Все готово…
Федор указал в сторону сберкассы.
— Там все давно готово. Пойдем, Вить, лучше поскорее.
— Почему сейчас?
— Да потому.
— Мы завтра собирались…
— Да что ты заладил «завтра, завтра», не завтра, Витя… Никак завтра, надо сегодня. Она уже там, в автобусе…
— Как…
— Так! Я же говорю, все готово. Короче, подходи. Там, у сберкассы, я жду.
Федор переместил автомат на живот и пошагал прочь, толпа расступалась и смыкалась.
— Надо пойти.
Я оглянулся. Роман спустился с трибуны.
— Завтра третий день, — сказал я. — С какого сегодня-то?
— Мы должны пойти.
— Мы?
— Я тоже. Помогу, наверное… Тут ничего интересного не будет, похоже.
Это точно.
А может, это и неплохо, подумал я. Ничего не надо готовить, все готово, все в автобусе, не надо покупать водку и пироги, не надо проживать здесь еще один день, а на завтрашнее утро видеть Снаткину, видеть Ленюшку, который давно уже мертв. А сегодня все пройдет быстро. Закопаем, помянем, вечером Федя посадит нас на читинский, и утром я проснусь в Данилове, сойду с поезда и буду гулять по городу. Я десятки раз пересаживался в Данилове с северного скорого на восточный пассажирский, но в городе дальше вокзала не был. Наверняка красивый город.
— Ладно, — сказал я. — Посмотрим, что там.
Мы вслед за Федором перешли площадь и стали пробираться через людей к сберкассе. Толпа волновалась, все смотрели в небо, и я посмотрел, парашютисты рисовали над площадью широкие петли.
— Мы видим парашютистов! — с энтузиазмом провозгласил ведущий Антон. — Они приземляются точно в заданный квадрат!
— Я два раза прыгал, — похвастался Роман. — И всегда в заданный квадрат.
Я увидел Федора, он ждал возле сберкассы, курил.
— Витя, у меня свинчатка с собой, — шепотом сообщил Роман. — Нашел в сарае… Ты его схвати, а я в торец…
Федор помахал сигаретой. Автобуса не видно. Ладно…
За спиной восторженно выдохнула толпа — первый парашютист приземлился возле памятника. Федор бросил сигарету в урну, не попал, поднял, попал. Автомат на нем болтался бестолково, я подумал, что зря его Федор надел.
— Паспорта отдай сначала, — потребовал я.
— А дэнсер зачем? Там саблей махать не надо…
Федор уставился на Романа.
— Он, значит, тоже успел? — ухмыльнулся Федор. — Ах ты, чубатенький…
— Паспорта, — повторил я.
Приземлился второй парашютист.
— Да мне по барабану… — Федор достал из кармана паспорт, протянул Роману.
Роман взял, проверил.
— Твой, — Федор вручил паспорт мне.
Я убрал паспорт.
— За мной идите.
Федор перекинул автомат на другое плечо и пошагал в сторону гостиницы, свернул за угол. Мы за ним.
За углом на завалинке сберкассы сидел десантник; пулемет, растопырившись сошками, отдыхал у стены. Как лопата, почему-то подумал я. И тут же — что не лопата, но триффид, на первом издании на обложке точно был триффид, похожий на пулемет. Десантник кивнул Роману, тот кивнул в ответ.
Приземлился третий.
Автобус выглядывал из-под цветущей черемухи, рядом, как буксир перед сухогрузом, чернел вполне бодрый третий «Пассат» без номеров.
Водитель автобуса копался в двигателе. Все в этом двигателе было в порядке, водителю не хотелось находиться в салоне, и поэтому он поднял капот и трогал ремни, покачивал патрубки и контакты.
Федор шепнул что-то водителю на ухо, водитель опустил капот, забрался на сиденье, через секунду открыл дверь пассажирского салона.
Я замер перед входом, не решаясь. Тогда Роман осторожно сместил меня в сторону и вошел первым.
К вечеру все закончится. Я поднялся по ступеням за ним.
Внутри пахло мертвечиной. Я надеялся, что не будет, но пахло. Гроб стоял не на подставках, а на полу в проходе, крышка лежала рядом. Обычный автобус, не катафалк, места мало, задний ряд сидений снят, чтобы дать доступ к дверце.
Покойники, с которыми я раньше встречался на похоронах, больше походили на живых. Но не Кристина. Нос слишком острый, и кожа натянулась и пожелтела на скулах, волосы заплетены в убогую неопрятную косу. Верхняя губа задралась и показывала желтые зубы. Ногти обломаны. На шее, чтобы скрыть черную борозду от веревки, вязаный шарф.
Федор тоже заглянул в салон, поморщился.
— Чего стоишь, поезжай! — приказал он водителю.
Хлопнул по борту, водитель запустил двигатель. Я заметил, что сам Федор уселся за руль «Пассата».
Водитель начал выруливать из переулков в окрестностях сберкассы, сдал в акацию, она заскребла по крыше, водитель нажал на тормоз. Крышка гроба сдвинулась, Роман вскочил, успел поймать и остался сидеть рядом.
Осторожно выехали на Советскую и стали медленно пробираться между припаркованными машинами. Водитель включил вентилятор, попробовал включить радио, постучал по магнитоле, но из приемника удалось выбить только шум.
— Может, не надо музыки? — попросил я.
Водитель крутил тюнер, шуршать стало громче.
— Уважаемый, это все-таки…
Водитель не успел ответить, опять затормозил. Роман снова поймал крышку.
На дороге стояла Снаткина с велосипедом.
Я вспомнил про парашютистов — четвертого и пятого, кажется, их забыли в небе.
Водитель выругался и принялся сигналить, сгоняя Снаткину на обочину, но та стояла, набычившись и вцепившись в руль. Водитель газовал и сигналил, Снаткина не отступала. Терпение у водителя истощилось, и он выскочил из автобуса; я почему-то подумал, что он подводник.
Возле Снаткиной затормозил «Пассат». Федор подозвал водителя и стал ему что-то объяснять. Подводник яростно двигал челюстью, Снаткина оставила велосипед на обочине и влезла в салон, втиснулась на место рядом с гробом.
Водитель размахивал руками и указывал на нас. Федор размахивал и указывал пальцем в сторону площади.
Федор победил. Водитель пнул велосипед, затолкал его в салон, сдержанно матерясь, вернулся за руль.
Поехали дальше. Подводник с треском переключал передачи и яростно перегазовывал.
Снаткина поправила платок и наклонилась к гробу.
— Да кто такую косицу-то связал… — Снаткина покрутила косой Кристины.
Прищурилась на Романа.
— Не я, — отказался тот.
— Мужик связал, в морге одни мужики работают. Так же нельзя…
Снаткина вытянула косу из-под руки Кристины, сдернула с хвоста синюю резинку и принялась распускать пряди. Несмотря на скрюченные и вывернутые пальцы с узловатыми суставами, делала это ловко, движения ее стали округлы, уверенны и смелы.
— Тоже человек, тоже ходила… Да что ж ты такая…
Снаткина достала из прически изогнутый гребень с поломанными зубцами и расчесывала волосы Кристины. Заново разделяла, выбирала соринки и распрямляла узелки. Я не мог оторваться, смотрел.
— Вот так лучше…
Снаткина закрепила волосы Кристины резинкой. Теперь коса смотрелась иначе — толстая, пышная, словно все, что осталось в Кристине живого, было собрано в эту косу. Как лен. У меня волосы цвета льна. А глаза как льняной цвет, синий огонь, лучший лед.