Через минуту Снаткина обратилась и в мою сторону.
— Я твоей бабке сорок рублей должна осталась, — сказала Снаткина. — Отдам.
Снаткина сунула мне в руку бумажку и направилась к дому. Хазин сфотографировал ее в спину.
Так вот.
— Витя, ты, гляжу, приподнялся, — не удержался Хазин. — Сорок рублей, можно валить домой.
Я развернул скомканный тетрадный лист.
— Золотом, что ли? — насторожился Хазин.
Внутри были четыре красных банкноты. Сорок рублей. Раньше на это можно было велосипед купить, подержанный, но зримый. И я туда же…
— Бумагой, — ответил я и сел в машину.
— Этим мужеубийцам нельзя доверять, — вздохнул Хазин. — Кстати, об убийцах. Эта мерзкая Аглая с утра обстреляла меня из плевалки, в ухо попала. Я прожигал жиклер, а она бежала в библиотеку.
— И что?
— Она сказала, что у нее есть про адмирала Чичагина интересное.
— Хорошо. Поедем.
Мы поехали в библиотеку. В голове переливалась странная мысль про Снаткину, то есть про ее многочисленные велосипеды — куда она старые приспосабливает? Понятно, что сначала в сарай, а потом? Вряд ли продает, копит, скорее всего. Я представил удивление тех, кто купит когда-нибудь снаткинский дом. Забавно…
Хазин управлял машиной и зачитывал новости из «Чагинского вестника».
— …Близ урочища Овсоедова имел место очередной инцидент со снежным человеком… безобразие… цены в заготпункте сезонно повысили, в четверг случились приключения пенсионерки Сосновской, это интересно… Так, значит… некая пенсионерка Сосновская опять попала в беду. Она пошла за водой, поскользнулась на льду и упала в колодец, нет, неинтересно… Криминальные новости, и те не радуют…
— Сейчас же лето, — я вручил Хазину подлещика.
— Вот и я о чем. — Хазин стал грызть. — С этими пенсионерками конкретная засада…
Мне подлещика не хотелось. Взял «Чагинский вестник». Криминальные новости действительно не радовали. В ходе совместного распития спиртных напитков получил раны, несовместимые с жизнью, шестидесятитрехлетний уроженец села Крынки. Его сожительница, гражданка Б., из ревности нанесла ему восемнадцать ударов ножом.
— Расемон на марше. — Хазин грыз бок подлещика и рулил. — Но в целом весьма антично. Классический сюжет, Паша Воркутэн, думаю, воспоет.
— Возможно. Механошин обещает завтра банкет.
— Банкет — это лучшее в нашей профессии. Особенно если приедет врио… Можно будет расслабиться, надоело, пашем как землепашцы…
Хазин стал читать дальше.
— …Коллектив КСЦ «Дружба» выражает благодарность администрации за предоставленные грузовики… вот, кстати: подготовка ко Дню города идет полным ходом, творческие коллективы рапортуют… а, вот подробнее: в районе Овсоедова действительно произошла стычка со снежным человеком. Сысоев, агроном колхоза «Заречный», косил траву на Дальних Пожнях, где и подвергся нападению. Как сообщил Сысоев, снежный человек выскочил из прибрежных кустов и совершил несколько непристойных движений в сторону…
— Что? — не понял я.
— «Совершил несколько непристойных движений». Это квинтэссенция… Кстати, в газете мы до сих пор не были.
— Зачем нам в газету?
— Ну мало ли. Похоже, там работают люди с юмором.
Хазин вгляделся в подвал:
— Похоже. Главный редактор… некто Кондырин.
— Кстати, это неплохо. Агроном Сысоев, сасквоч, несколько неприличных движений… Эта картина стоит у меня перед глазами.
Приехали в библиотеку, Хазин остановился возле входа.
— Сысоеву повезло, — задумчиво произнес Хазин. — Легко отделался, в сущности.
Спорить я не стал.
В библиотеке было душно и по-июньски пустынно, из-за двери директорского кабинета слышалась печальная музыка. Мы поднялись на второй этаж в свой отдел.
— Смотри. — Хазин сфотографировал.
На столе лежала тонкая и жухлая книжка явно девятнадцатого века издания — «Достойные люди губернии», на всякий случай придавленная гирей от весов. Я подошел, убрал гирю на подоконник, стал листать. Хазин разбирался с застрявшим в зубах подлещиком.
В отдел заглянула Аглая.
— Это я нашла, — сказала она. — В хранилище спускалась, искала два часа.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Твоя помощь бесценна.
— С вас причитается, — сообщила Аглая.
Аглая села на пачку журналов.
— Я куплю тебе фиников, — сказал Хазин. — Они помогают.
— Я вчера конским щавелем излечилась, — ответила Аглая. — Говорю же, должок за вами.
В отдел заглянул кот Аглаи, увидел хозяйку и тут же подбежал к ней и запрыгнул на колени.
— Он умеет говорить, — объявила Аглая.
— А по цепи он кругами не ходит? — зевнул Хазин. — Дуб тебе не подать?
— Он на самом деле говорящий, — заверила Аглая.
— Пусть чего-нибудь скажет, — предложил я.
— Пусть скажет «вертолет», — предложил Хазин. — Или нет, лучше…
Он взял книгу про достойных людей области, открыл оглавление.
— Лучше «магнетизер». Пусть твой кот скажет «магнетизер Шульце»!
Хазин тут же насторожил камеру.
— Просто так вы сами скажите про своего магнетизера, — Аглая показала фигу. — А он на спор скажет.
— Я куплю тебе не только фиников, — снова сказал Хазин. — Но еще чебурек.
— Ведро мороженого, — заявила Аглая. — Спорим на ведро мороженого!
— Хорошо, — согласился я. — На ведро.
— Витя, она же лопнет! — Хазин потрогал ухо. — Да пусть лопается…
— Скипи, пожалуйста, — Аглая ткнула кота в бок.
Кот открыл пасть и писклявым голоском произнес: «Мегнетизер».
Я как-то неуютно себя почувствовал. Аглая рассмеялась. Хазин громко икнул. Кот неожиданно взбесился и заметался по отделу, опрокидывая книги, и в конце концов не выдержал и выскочил в окно.
— Вы проспорили! — закричала Аглая. — Проспорили! С вас ведро!
Аглая выбежала из отдела «Справочной литературы».
— Возможно, послышалось, — предположил Хазин.
— Возможно…
— Или она чревовещатель, — продолжал Хазин. — Этому несложно выучиться. Обман же…
— Да ладно, Хазин, плюнь. Тебе что, мороженого жалко? Ее бабушка — директор библиотеки.
— В этой библиотеке ничего нет, это бестолковая библиотека.
— А ваша книга тут, между прочим, есть. — Аглая вернулась с синим пятилитровым ведерком.
Хазин гадко ухмыльнулся.
— С вас ведро, — сказала Аглая и торжествующе вручила его Хазину.
— И где тут ведрами продают? — спросил Хазин.
— В «Растебяке» мороженный автомат поставили. Я люблю, между прочим, шоколадное.
— Где автомат? — не расслышал я.
— Рядом с Казначейством, на Любимова. Кафе «Растебяка».
Аглая показала в сторону Любимова. Хазин и я посмотрели в окно.
Из библиотеки виднелся угол Кудряшова с Шаховской, диким желтым разливалась вдоль забора акация, и чертополох алым под ней, и серая собака с пыльным носом, лежащая на пыльной покрышке. Ирга плотным рядом, и за ней крыша домика с вилами антенны. Тетка с бидоном за водой остановилась и стала выговаривать собаке, та засмущалась и спрятала голову под лапы. Мужик в леспромхозовской робе с рулоном рубероида на плече… я подумал, что этого мужика видел уже много раз, еще в детстве видел, мужик с рубероидом и собака, должны еще пройти к реке мальчишки с удочками, и тетка должна забыть про собаку и переключиться на мальчишек, а потом плюнуть вслед мужику.
Часть настоящего Чагинска, города, который я когда-то любил.
— А не треснешь от ведра-то, деточка? — спросил Хазин.
— Я в библиотеке до вечера буду, — ответила Аглая. — Так что лучше вам сегодня принести, а то обижусь. Так что валяйте-валяйте, дяденьки…
Аглая показала язык и удалилась.
— Какие грубые и невоспитанные дети, — сказал Хазин. — Я надеялся, хоть в провинции сохранилась духовность, но теперь вижу, что ошибался. Зловонное дыхание миллениума теперь и здесь. Остается один путь — в «Растебяку».
Я поглядел в окно. Женщина с бидоном исчезла, мальчишки с удочками не прошли, собака лениво поднялась, потянулась, помотала для собственного утверждения хвостом, гавкнула и скрылась в иргу.
— В «Растебяку», друг мой, в «Растебяку», — повторил Хазин. — На улице Любимова напротив Казначейства. Пойдем, Витя, пробил урочный час.
Я был готов в «Растебяку». Мы спустились на первый этаж. У лестницы нас подстерегала заведующая Нина Сергеевна с виноватой улыбкой.
— Извините, Глаша опять учудила, — заведующая покачала головой. — Я ей столько раз говорила: веди себя по-человечески, веди себя нормально, а она все дурит…
Нина Сергеевна постаралась вырвать из моих рук синее ведерко, но я ухватил его покрепче. Несколько секунд Нина Сергеевна все же старалась добыть ведерко, но я успешно сопротивлялся. Отступила заведующая после того, как Хазин сфотографировал эту сцену.
— Отец сапоги ей купил, так она в них дырки проделала и какие-то цепи вставила! — с болью поведала Нина Сергеевна. — Вот как с ней?!
— Это все от сомнительных книг, — сказал Хазин. — Смотрите за ребенком, а то он еще сам начнет сочинять, а там и до безнравственности недалеко.
— Так давно сочиняет, — вздохнула Нина Сергеевна и посмотрела на ведро. — В тетрадку записывает, а нам не показывает. И все по ночам… А вы ей не покупайте мороженое, глупости все это на самом-то деле…
— У нас в институте была девочка… тоже стихи сочиняла, — сказал Хазин. — В основном лирику, ну и гражданственное немного. Про свободу, про неравенство…
— Про экологию, — добавил я.
Нина Сергеевна солидарно покивала, видимо, и Аглая экологии не чуралась.
— Мы с этой девочкой вместе учились, — пояснил Хазин. — Ее звали Анжеликой. Крупная такая… Но талантливая.
— И что с ней стало? — спросила Нина Сергеевна.
— Ничего. Жива. Иногда пишет про свои похождения в журналах… То есть я хотел сказать, она много ездит по миру.
Нина Сергеевна сбилась, растерянно посмотрела на меня.
Я не знал, что сказать, нащупал в кармане утреннего клопа. Помолчали. Нина Сергеевна очнулась первой.
— А правда, что у нас не бумажный комбинат собираются строить, а атомную электростанцию? — спросила она.