— И этот заблудился, — усмехнулся Хазин.
— Не останавливайся! — заорал сзади Шмуля. — Хазик, не останавливайся!
Хазин остановился напротив пикапа.
Светлов сидел за рулем. Он не двигался, словно спал с открытыми глазами.
— Эй! — Хазин посигналил. — Алексей Степанович!
Светлов ожил, опустил стекло, улыбнулся.
— Заблудились, — пожаловался я. — В темноте не разобраться…
— Да, такое часто случается, — сказал Светлов. — Второй поворот налево, не пропустите.
— Спасибо!
— Спасибо! — Хазин посигналил, и поехали дальше.
Свернули во второй влево и через полкилометра вырулили на шоссе. Хазин прибавил скорости, неожиданно выскочили к переезду. Переезд играл белыми огнями, был открыт, в домике смотрителя пили чай. Хазин остановился.
— Странно… — сказал Хазин. — Мы же были по ту сторону железной дороги, а теперь по эту…
— Мы и были по эту…
— Мы под мостом проехали, — сказал Шмуля.
— Мы не проезжали, — возразил Хазин.
— Ты нажрался и не заметил, — хихикнул Шмуля. — А потом подкинул мне стального клопа…
— Поедем уже… куда-нибудь, — попросил я. — Сейчас смотритель напряжется…
— Это ты у меня его спер! Верни, между прочим!
— Поехали!
— Да едем, едем…
Машина с грохотом преодолела железные переездные пластины и направилась к городу. Вел Хазин медленно, но уверенно, как по рельсам.
В районе телевышки, не доезжая километра до города, свернул с асфальта. Дорога была обсыпана опилками, на опилках качало; я вдруг вспомнил эту дорогу, она вела к лесному бочагу, бочаг недалеко от вышки, врали, что в нем водятся карпы. Мы с Федькой три раза пытались их поймать, но ничего не поймали. Опилками дорога была обсыпана всегда, сколько себя помнил.
— Тут короче, — пояснил Хазин. — Прямая дорога.
— Качает… — пожаловался Шмуля. — Прямая дорога качает…
Мы проехали мимо леспромхоза с конторой, мимо гудящих электросетей, мимо гортоповских делянок с мрачными сосновыми хлыстами, мимо белых срубов бань, приготовленных к продаже в Волгореченск, на улицу Кирова, затем на Рабочую, освещенную фонарями, потом повернули на Любимова, лежащую во тьме, потом на Советскую, после этого я перестал ловить улицы.
— Куда рулишь? — спросил.
— К Чичагину, — ответил Хазин.
— И он здесь? — наивно спросил Роман.
— Он всегда здесь, — ответил Хазин. — Надо лишь вглядеться в эти колченогие переулки, в эту невыносимую… нечеловеческую длину…
Хазин поморгал дальним светом.
— Да, други, он здесь, — повторил Хазин. — Не как покровитель военно-морского флота… или ПВО… не как патрон ерша или, допустим, мыши… но как некий дух… распространенный в воздухе… некий Яша…
Я с опаской посмотрел на Хазина. Сегодня Хазин бесспорно перебрал, про Яшу я раньше не слышал. Но рулит ровно.
— Его зовут не Яша, — поправил Роман. — Он словно бы Игебод…
— Сам Игебод! — возразил Хазин.
— Ты просто этого еще не понимаешь…
— Едем к Чичагину, — сказал Хазин.
— К памятнику нельзя, — напомнил я. — Чичагин не достроен, ты же видел…
— Чичагин достроен, — заявил Хазин и повернул направо.
Мы въехали в переулок Хлебозаводской, я его узнал и почуял, а потом повернули еще и еще, я начал подозревать, что Хазин опять заблудился.
— У меня здесь карта, — Хазин постучал себя по голове. — Я тут могу с закрытыми глазами, в этом городе все направо…
Машина уперлась в тупик. Заблудился.
— Чертов город, — пробормотал Хазин. — Ночью абсолютно другой, чем днем…
— Сейчас меня опять стошнит, — поведал Роман.
— Держись, Шмуля, — посоветовал Хазин. — Держись, друг…
Роман икнул.
— Предлагаю домой, — сказал я. — В гостиницу. Спать.
— Но мы же хотели к Чичагину, — возразил Хазин. — Там как раз никого сейчас… К Чичагину!
Хазин включил заднюю скорость, некоторое время мы ехали задом, на Воронина он все-таки развернулся.
— Зачем нам к Чичагину? — спросил я.
— Я тебе кое-что удивительное покажу, — пообещал Хазин. — Это отлично подойдет для книги!
Я промолчал.
— Если ты не поедешь, я тебе припомню!
— Ладно.
— Паша Воркутин украл у меня песню, — сообщил неожиданно Шмуля. — Она называлась… как-то…
— А у меня камеру, — добавил Хазин. — Я буду жаловаться в мэрию! Этому… Пёдору… Приехали!
Хазин остановился в переулке. Я хотел оставить Шмулю в машине, но он сказал, что боится и, если что, угонит машину. Пришлось Шмулю тащить, он болтался, потом мы нашли колонку и пробовали пить, но воды из нее не выжали, только рычание и кислый железом воздух.
Я устал уже зверски, я устал куда-то идти и тащить Шмулю, или идти в «Растебяку», или говорить с Зинаидой Захаровной, а день не заканчивался, день не заканчивался, длился, этот долгий день, в котором было всего слишком много: стальной клоп утром, грязевая башня вечером, много, коридорная Маргарита, она положила глаз на Хазина, любит ловить окуней, а я собирался запнуться и подвернуть ногу, но вдруг мы оказались на Центральной площади.
— Почему вы меня не оставили? — спросил Шмуля. — Почему вы меня таскаете как патефон…
Площадь была освещена, а сам памятник словно стал выше, пленка надулась, и фигура адмирала под ней почти не угадывалась.
— Гениально… — выдохнул Хазин.
— Ай эм а диско дэнсер, — сообщил Шмуля.
— За мной!
Хазин побежал через площадь, а мы со Шмулей за ним, мы бежали, сильно стукаясь друг о друга. Хазин опередил нас, перепрыгнул через натянутую между якорями цепь и юркнул под пленку.
— Он похож на дирижабль, — сказал Шмуля. — Чичагин, как цеппелин…
Памятник нависал над нами, наваливался, пленка раздувалась и опадала, словно адмирал на самом деле собирался взлететь, дышал паровозом.
— Залезайте! — позвал из-под пленки Хазин.
Мы пролезли и увидели Хазина, стоявшего в обнимку с копытом. Оказалось, что постамент памятника не так уж высок, в метр, и адмирал не возвышается над площадью, а вполне в доступности.
— Это адмирал? — глупо спросил Шмуля.
— Это его боевой конь, — пояснил Хазин.
— Инцитатус! — сказал Шмуля.
— При чем здесь это? Смотрите лучше!
Хазин достал автомобильные ключи и постучал по копыту. Звук получился пустой и деревянный, как в дно капового ковша.
— Он что, из бумаги? — оторопело спросил Роман.
Смешно. Памятник Чичагину, стоящий в центре Чагинска, оказался сделанным из папье-маше. Или из пенопласта. Из чего-то легкого и гулкого.
— Это гипс, — пояснил Хазин. — Он отлит из скульптурного гипса.
Хазин издал нутряной ликующий звук и тут же постучал по копыту еще.
— Может, он выше настоящий, — предположил Шмуля. — Выше колена.
— Да, только копыта глиняные! — Хазин постучал одновременно себя по лбу и коня по копыту.
— Не понимаю…
Шмуля поковырял копыто.
— Они ставят муляж! — с восхищением сказал Хазин. — Вместо памятника из бронзы — памятник из бумаги! Главное, ее правильно пропитать… олифой!
И креозотом. Олифа и креозот, Харибда и Азатот, рабочий и колхозница, клоп-мормышка-Че Гевара…
— Это точно Чичагин? — Шмуля попытался сделать шаг назад, чтобы обозреть памятник на расстоянии. — Почему креозот?
Но пленка натянулась, и разглядеть всадника у Шмули не получилось, но он все равно утвердительно кивнул:
— Да… В Афинах точно такой же…
Я тоже постучал по копыту.
— Пластик.
Пластиковый адмирал Чичагин. Богатый день.
— Пластик, между прочим, весьма долговечный материал, — сказал Хазин. — У меня есть расческа с первого класса…
— Прогоркла жизнь, как папиросочка… — пропел Шмуля. — Я же говорю, Воркутин украл у меня стихи…
— Вы что, не поняли?! — восторженно спросил Хазин. — Это же не Чичагин вовсе!
— Возможно, модель, — предположил я.
— Чичагина? — поинтересовался Шмуля.
— Нет, это модель памятника, — сказал я. — Но не окончательная. Такие делают для технических нужд, для примерки. Чтобы посмотреть, как впишется монумент в среду. А потом поставить настоящий.
— Тренировочный памятник? — необычайно рассудительно спросил Шмуля.
Я не нашел, что на это ответить.
— Это не тренировочный памятник, — сказал Хазин. — Это вообще не памятник. То есть памятник, но не Чичагину…
Хазин потер лоб.
— Это Крыков! Крыков спер все деньги! Он памятник заказывал… Должен быть из бронзы, а он из пластика! Если узнают…
Крыков, как всегда, экономист, подумал я. Берется за дело, обеспечивает размах, осваивает бюджет, затем до мексиканской границы.
— И что нам делать? — спросил Хазин. — Когда все так чудесно… когда мы так…
Я старался думать, получалось плохо. Что делать…
— Что делать?
— Я могу сыграть на расческе, — предложил Роман. — Как поэт Алексей Кольцов…
Шмуля немного погудел в пальцы.
— И все-таки, — Хазин настойчиво ковырял копыто. — Что нам делать с этим конем? Со скульптурой…
— Ничего, — ответил я. — Мы к этому отношения не имеем. Не наши проблемы.
— Точно, Витенька! Мы тут совершенно посторонни! Это все Крыков! Крыса Крыков!
— А камень настоящий вроде бы. — Шмуля постучал кулаком по пьедесталу. — Гранит.
— Крыков освоил бабло и соскочил… — продолжал Хазин. — Могу поспорить, Витя, эта сука Крыков все-таки соскочил… А мы остались тут… Ты, я и картонный конь…
— Инцитатус, — сказал Шмуля.
Хазин сел у пьедестала, сильно думая.
Шмуля смотрел вверх, в темноту.
— Мы книгу пишем… — повторил я.
— Я читал, что курсанты навигацкой школы всегда… начищают яйца коня Петра… Великого, — сказал Шмуля. — В смысле коня памятника… памятника коня… Это некая традиция в День военно-морского флота…
— Заткнись…
Некоторое время молчали вместе. Странный день, думал я в очередной раз. Конечно, не как День военно-морского флота, но мучительный ничуть не меньше.
— Мне, пожалуй, плевать, — сказал я. — Пусть делают, что хотят. Пластиковый адмирал… это…
— Это то, что мы заслужили, — прочувственно сказал Шмуля.