— Я говорю — не тянет. Тут семьдесят пять лошадей, а так пятьдесят будет.
— Да не, это все так, но горючка сейчас паленая вся, шмурдяк, а газ пока не бодяжат.
— Ты же в ментовке работаешь? — удивился Роман. — Какой шмурдяк?
— Так у нас тут все из одной бочки, — объяснил Федор. — Такого мазута плеснут, что потом «Сталинград»…
Федор перешел на третью. Двигатель «Москвича» работал почти неслышно, тяговито и плавно, не то что у хазинской «шестерки» — Федька в технике разбирался. Как раньше. Вниз по холму, за Набережную, еще ниже, к реке, я не был здесь раньше и сейчас не узнавал.
— Мы туда едем вообще?
— Туда-туда, не боись, Витенька, — заверил Федор. — Ко мне заскочим, на «буханку» пересядем…
— Зачем?
— «Москвич» там сядет. Это рядом, приехали.
Теперь Федор жил на Набережной. Стандартный длинный бревенчатый дом на две семьи, ничего примечательного — гараж, скамейка, тарелка на крыше. Возле забора стояла зеленая «буханка», мы перебрались в нее из «Москвича». Федор притащил из дома ящик бутылочного пива и коробку с шампурами.
Раньше Федор жил в доме, похожем на корабль. На его улице все дома были как корабли, кажется, их и строили так — кораблями, гениальный архитектор…
Елкин.
Елкин из Елкина. После завершения строительства Новосибирского академгородка Елкин возвращался домой. Проезжая через Чагинск, архитектор остановился на холме над Ингирем и неожиданно почувствовал небывалый подъем. Вокруг был горячий июль, воздух и солнце, ветер приносил с косогора вкус клевера и воды; Елкину показалось, что он в море, что он на паруснике, Елкин был поражен бешеной летящей красотой этого места и дал слово построить здесь новый город.
Он разработал проект из легкого белого камня, коттеджи с острыми крышами, с колоннами, башенками-парусами и балконами, он отправился в райком… или в горком… Все-таки в горком. На белый камень и на город одобрения не выдали, но разрешили задействовать местные древесные породы и построить улицу. Через три года на верхушке чагинской горки появилась улица и дома, похожие на корабли: казалось, что эскадра уходит вдаль, поднимаясь в воздух с крутой гривы острым клином, если бы адмирал…
Мне понравилась эта мысль, я достал блокнот и записал, что, возможно, гениальный архитектор Елкин создал свой шедевр, основываясь на прогрессивных идеях адмирала Чичагина, который любил бывать здесь, отдыхать в высоких сочных травах, смотреть в эти синие звонкие дали, вспоминать походы и думать о новом будущем. Теперь же Федор жил в доме, похожем на поставленный набок кирпич.
— Устраивайтесь, гости дорогие, — Федор распахнул дверцу. — Поедем кататься.
В «буханке» было не так удобно, как в «Москвиче»: протертые сиденья и со всех сторон неприятные железные углы, в нескольких местах на полу рыжели железные заплатки на стертых болтах, из-под дивана торчал аккумулятор, от него к двигателю тянулись провода; впрочем, по сравнению со вчерашним «ЛуАЗом» «буханка» была вполне комфортабельна.
Мы двигались в сторону бывшей сплавной и деревообрабатывающего комбината, через кривые прибрежные улочки и дома, построенные из черных сплавных бревен, раньше здесь всегда пахло рекой, водой и рыбой. Сейчас не пахло ничем, хотя окна в «буханке» были открыты, но залетала в них вполне себе сухая пыль. Она была везде, оседала на липких желтых тополях, разросшихся здесь с прежнего времени; из канав выставился такой же пыльный чертополох, и людей навстречу нам не попалось, лишь кое-какие кошки валялись вдоль дороги… нет, мне нравятся пыльные улицы.
— Слушай, Рома, а ты артист, значит? — спросил Федор.
— Я учусь пока, — ответил Роман. — И в ансамбле работаю.
— Нормально. Меня мама тоже устраивала в ансамбль. А сейчас вот в ментовке. Сразу после армии пошел, работы никакой не было. Полгода в кооперации на «газоне» проездил — не платили ни черта, потом еще место ждал — в электросетях водителем… Шеф у меня был — неделями не просыхал. Так надоело его возить, скот редкостный…
Мы окончательно выехали к реке и теперь продвигались вдоль старой размытой дамбы к висячему мосту. Здесь Ингирь собирался в узкий рукав и становился быстр и глубок; раньше здесь были самые лучшие лещевые места, и вдоль дамбы всегда сидели взрослые рыбаки, мужики в брезентовых плащах, некоторые рассказывали, что здесь иногда бились и судаки.
— Думал на контракт идти, но решил в ментовку — надоело в сапогах, — сказал Федор. — Вот и устроился. Ничего так, работаю. А ты, Вить, как? Все пишешь?
— Да, немного.
— Ясно. Слушай, а что, правда?
— Что?
— Ну, про космодром? Ну, котлован где. Там типа космодром собираются… Врут?
— Атомную станцию тут поставят, — сказал Роман.
«Буханка» подъехала к мосту.
Раньше мост был подвесной, на тросах, мы называли его висячим. За мостом деревня Кринки и дорога в Абросимовку и еще, кажется, в Брантовку.
— Я так и подумал, что врут. Станция все-таки лучше.
— А вдруг Чернобыль? — спросил Роман.
— Чернобыль… — Федор улыбнулся. — Чернобыль, это да… В смысле, на пенсию раньше можно выходить, льготы всякие… У нас в отделении Соловьев есть, он как раз ликвидатор — так на пенсии давно, а все работает. Женат в третий раз, пятеро детей. Так на проводах зимы всех в армрестлинг перебарывает, и молодых, и десантников.
— Для этого надо плечелучевую качать, — заметил Роман. — У меня брат как макаронина, а на руках любого угнет. Упражнение «молоток». Для фланкировки тоже важно…
Роман продемонстрировал «молоток».
— Точно, — согласился Федор. — Так Соловьев говорит, что после Чернобыля его молния два раза из розетки била — и ничего.
Подвесного моста больше не было.
Федька уверял, что если на мосту раскачаться как следует, то можно зацепить воду. Однажды мы поспорили и пошли качаться. Было страшно. Кристинка сидела на берегу, а мы на мосту, Федька раскачивал, мы летали над водой, а мост словно кричал натянутыми тросами. До воды мы так и не достали, из Кринок прибежал мужик и погнал нас. Висячего не осталось, теперь через Ингирь был перетянут унылый ржавый понтон.
Мы съехали к понтону, Федор стал примеряться к погнутым трапам и с первого раза не попал, чиркнул бампером, стал брюзжать, почему так.
— К нам все какое-то говно привозят, — ругался Федор, газуя. — Если автобус, то списанный, если мост, то постоявший, на рынке консервы с просрочкой… Даже асфальт бэушный! Нет, честно — в соседнем районе меняли, так Механошин там купил, перемолол и заново утрамбовал. Везде вторые руки…
С третьего раза Федор на понтон заехал.
— Машины с пробегом, бабы с пробегом, все с пробегом. Шмотки в секонд-хенде… Хотел племяшке приставку купить — так на новую денег за четыре зарплаты не набрать. Пошел на рынок, там по воскресеньям ара один приезжает — у него целый фургон. Хочешь телевизоры, хочешь телефоны, приставки разные. Все пользованное, но в хорошем состоянии…
Федор пережал с газом, правое заднее колесо едва не соскользнуло.
— Вот так и живуем, — сказал Федор. — В овраге лошадь доедаем.
— Все так живут, — заметил я.
Колеса заскребли и заскользили по железу, машину мотало, Федор затормозил.
— Вить, выйди, песка кинь под скаты, — попросил он.
Я взял ведро с совком, вылез на понтон, насыпал песка под задние колеса.
— Под передок тоже кинь, — сказал Федор.
Я подсыпал и под передок, вернулся в машину.
— Все так живут, — повторил я.
— Не, — сказал Федор. — Не все так. Это как пирамида. Вот смотри. Сначала машина покупается в Москве, новая она. Через пару годиков продается в Кострому.
Из Костромы к нам. У нас уезживает в хлам — и потом уже куда-нибудь в Чухлому, там и без номеров можно. Все время вниз, вниз…
— У всех лилипутов есть свои микропуты, — изрек Роман.
Я думал, Федор обидится, но он обрадовался.
— Точно! — Федор щелкнул пальцами. — Точно, все так и есть! Лилипуты топчут микропутов! А у микропутов и топтать некого, ну разве мышей…
Федор с удовольствием рассмеялся.
— Вот эти микробы и бесятся, что жрать им говно приходится, а трахаться с мышами, — сказал он. — Судьба такая, блин…
Jerry is here, подумал я. Диалектика, однако.
Федор надавил на газ. «Буханка» дернулась, перепрыгнула на берег, вскарабкалась по косогору и покатила вдоль Ингиря.
— Правильно едем? — спросил я.
— Правильно, — сказал Федор. — С другой стороны зайдем. Там лесозаготовки теперь, просеки везде.
Дорога была не очень хорошая, ухабистая, трясло, но я привычен, на третьей поперечной просеке Федор свернул.
— А ты с этим… ну, из НЭКСТРАНа хорошо знаком? — спросил Федор.
— Ну да, — зачем-то соврал я.
— Ясно… Он сам откуда?
— Кажется, с Урала. Не знаю точно… С севера.
— Понятно… Ему вроде лет тридцать, так?
— Самый молодой миллиардер, — сказал Роман.
— Нормально…
Просека прогрелась от солнца, под колесами хрустели сосновые шишки и пересохшая хвоя, вдоль колеи разрослась голубика.
— А на чем приподнялся? — спросил Федор. — Нефтянка?
— Не знаю, — ответил я. — Он, кажется, изобрел что-то.
— Он программист, — неожиданно проявил осведомленность Роман. — Разработал систему анализа информационных массивов. Удачно вложил капитал, сейчас занимается девелопментом и прорывными технологиями. Купил несколько за-водов.
— Ну да… — вздохнул Федор. — Я, кстати, удачно вложил капитал. Мать всю жизнь на заправке проработала. Так им там три года зарплату акциями выдавали… Продал, короче. Домик прикупил, ну, видели хибарик… Лесопилку хотел поставить, но не потянул, а кредит не дали… Ага, кажется, сюда…
Он повернул в очередную просеку, потом еще свернул. Я окончательно потерялся в поворотах, Роман тоже за дорогой не следил. Второй день подряд мотаемся по лесу.
— Я потом этот пляж не мог найти, кстати, — рассказывал Федор. — Через два года с пацанами отправились — мимо. Они мне чуть по рогам не настучали — почти целый день вдоль реки шароводились — ничего. У Кристинки спрашивал — может, там тайная тропа есть, так она подальше меня послала… Короче, тогда