Федор покраснел, прикусил губу.
— Мать-то твоя на кладбище, а бабка твоя по клюкву еще ходит.
Снаткина не утерпела и наклонилась поближе к Федору:
— Отца твоего подучила — чтобы в ребра жену кулаком тыкать. Синяков больших нет, а болит неделю. Вот он и тыкал, и тыкал. Бабы в бане с ней мылись, так у нее все бока желтые были. Нарочно так все делала…
Федор промолчал. Снаткина села.
— Тут у всех рак, — спокойно сообщила она Роману. — Место такое, гнилое. И люди гниют… Гнилью воняет, в магазин зайдешь как в морку…
— Это из-за болот, — возразил Федор. — Болота собирались осушать.
— Это не из-за болот, — сказала Снаткина. — Болота не воняют! Ты на больницу посмотри, врачи что, дураки? Все отсюда разбежались, кому охота раком болеть?! Электростанцию построят…
Вспомнив про станцию, Снаткина развеселилась.
— И это очень хорошо, — обрадовалась она. — Очень!
Снаткина повернулась ко мне:
— Твоя мать тут чуть не умерла, желудок у нее заболел. Ее в Ярославль отправили, она там трубку глотала с радиацией. И эта радиация всю гниль-то повытравила. Жива еще?
— Да, — ответил я.
— Жива! Станция — это хорошо! — повторила Снаткина. — И бабка твоя не дура была — подальше отсюда дочь отправила.
— Что же ты сама отсюда не уедешь? — спросил, не оборачиваясь, Федор. — Если город тебе так уж поперек горла — уезжай! Дом у тебя отличный, с руками оторвут…
— Да вот не хочу я отсюда уезжать! — крикнула Снаткина. — Остаться хочу! Посмотреть хочу, как все тут к чертям провалится! Как вы все тут завоете!
Снаткина вскочила на ноги, нависла над Федором:
— Посмотрю, как ты заюлишь, как сучка…
«Буханку» тряхнуло, Федор влетел в ухаб, Снаткина потеряла равновесие и упала на Романа и отчасти на велосипед.
— Все живы? — спросил Федор с удовольствием.
— Вези ровнее! — крикнула Снаткина.
Но ровнее не получалось. Или Федор не хотел ровнее. Снаткина пробовала выбраться из велосипеда, но не получалось — дождевик застрял полой в звездочке и намотался на зубцы. Снаткина дергала руками, велосипед вскидывался и бодал рулем Романа. Со стороны могло показаться, что Снаткина старательно месит Романа кулаками и между ними что-то делает велосипед. Я убедился, что в велосипедах кроется определенное коварство, в них довольно легко запутаться, у меня такое случалось два раза.
Машину подбрасывало. Иногда Роману было больно, он морщился, когда Снаткина слишком уж нажимала локтем или велосипед приходился педалью в печень. Мешок с комбикормом вел себя гораздо приличнее.
— Да остановись же! — не выдержал Роман. — Тормози!
Федор задавил тормоза.
Снаткина упала на пол, Роман снял с себя велосипед. Федор обернулся.
— Я хочу, чтобы вы… Все… Хочу, чтобы вы немного помолчали… До города все молчат! Витенька, можешь бухать.
— Ты мне рот не затыкай! — рыкнула Снаткина.
Я подумал, что сейчас Федор предъявит пистолет. Это вполне соответствовало бы ситуации. Но Федор взял себя в руки.
Мы поехали дальше, а я решил последовать совету Федора — открыл пиво и стал пить. Лучше пить. Роман пересел от Снаткиной подальше. Снаткина молчала. Федор иногда угрожающе свистел. А я думал, что сегодня стоит заглянуть в «Растебяку». Забегу в гостиницу, накидаю страничку, а потом в «Растебяку». Поужинаю. Посижу по-человечески. Поем и выпью. Лягу спать пораньше. Проснусь попозже. Напишу главу «На пути механизации и автоматизации», начну главу «Дружба народов и сотрудничество». Или «Потребкооперация и пищевая промышленность». Мы въехали в Чагинск со стороны бетонки и военного городка, остановились на улице Кирова недалеко от стадиона. «Стадион «Рекорд» — кузница рекордсменов».
— Дальше поезд не идет, — объявил Федор. — Прошу освободить вагоны. Витя, выпусти!
Я открыл дверь, Снаткина вышла из машины и уставилась на меня:
— Ты… Ты, значит…
Я испугался, что сейчас она мне непременно сообщит какую-нибудь гадость, но Снаткина сказала:
— Тебе ведь бабка велела — не возвращаться.
— Я…
— Уезжай отсюда.
Федор нетерпеливо посигналил. Снаткина достала из «буханки» велосипед, наклонила его на подставку. Федор наблюдал.
— Твой отец шелудивым был — и ты, парень, шелудивый, — сказала ему Снаткина. — И дед твой сексот.
Снаткина схватила мешок и выволокла из машины. Мешок тяжело упал на асфальт, Снаткина напряглась, подняла комбикорм и закинула его на раму велосипеда.
— Я за тобой посмотрю, сучонок! — пообещала Снаткина Федору.
И покатила велосипед по улице Крупской, двигая под зеленым плащом круглыми лопатками.
Федор глядел ей вслед. Роман хмурился. Я пожалел, что Хазина здесь нет — сказал бы что-нибудь умное.
— И что молчите? — мрачно спросил Федор.
Роман хихикнул. И я не удержался. Это было смешно. На лице у Федора образовалось растерянное выражение.
— Да пусть живет, ведьма старая, — сказал он. — Мне плевать, если честно. Это мой комбикорм, что ли?
— Комбикорм — это частная собственность, — заметил Роман.
— Да, может, она реально пшено купила, — скривился Федор.
— Пшено и пахтанье, — сказал я.
— Ладно-ладно, понятно все с вами. Вас-то куда закинуть? В гостиницу?
— Меня в магазин, — сказал Роман. — Хочу минералки.
— А ты, Вить?
Я хотел в гостиницу. Все-таки поработать. Доделать главу про грязелечебницу, которая внесла свой вклад, возможно, начать про водокачку. Конечно, адмирал Чичагин не строил водокачку, но, вполне возможно, предвидел это в своих пророческих снах.
— Ладно. Как хотите…
Свернули с Крупской на Кирова, за перекрестком у столба стояла машина ДПС и скучал сержант Белкин, тот, ночной. Федор остановился, заглушил мотор и направился к патрульным.
— Что-то случилось, — сощурился Роман. — Что-то не то…
Сержант Белкин докладывал Федору, тот кивал, глядя в сторону.
— Что-то здесь не то… — шептал Роман.
Сержант Белкин вертел жезлом, Федор упирал руки в бока, пинал асфальт.
— Ты сам где живешь? — спросил я.
— В Рязани. Но в Москву думаем перебираться, аудитория там больше…
— В Москве?
— Да. Отец хочет ансамбль небольшой, пока материал собираем. Сейчас брат как раз в экспедиции на Урале. Там еще сохранилось кое-что.
— Понятно.
Вернулся Федор, уселся за руль, хлопнул дверцей.
— Что там? — спросил я.
— Да пацаны, — ответил Федор. — Домой не вернулись. Кристинкин Костян и еще один, Кудряшов, кажется… Нет, Куприянов. Думали, на рыбалку сорвались, но нет, похоже…
— Сын Кристины? — переспросил я.
— Ну да. Она еще тогда прибегала, на празднике, говорила, что делся куда-то…
— Так ищут его?
Федор зачем-то включил дворники.
— Ищут? — повторил я.
— Слушай, ее придурок уже отрывался, — нервно сказал Федор. — Я в прошлом году его в Номже чуть с товарняка не снял, он тогда на «Байконур» собирался.
— Куда? — спросил Роман.
— На «Байконур».
— Зачем?
— Я-то откуда знаю? — Федор нащупал трещинку в лобовом стекле, ковырял ногтем. — Я не знаю… сказал, смотреть, как ракеты взлетают… Дебил!
Федор громко постучал себя пальцем по лбу.
— Дебил, — повторил Федор. — У нее получился полный дебил!
Федор достал сигарету.
— Я же говорил ей присматривать за своим придурком… — Федор хрустнул пальцами.
Я не знал, что сказать. Белкин остановил бензовоз и теперь беседовал с водителем.
— Надо дело открывать… — негромко сказал Роман. — Так всегда… в таких случаях…
— Без тебя не знаем! — рыкнул Федор. — Говорил же этой суке держать его на поводке…
Федор стукнул кулаком в стекло.
Некоторое время мы молчали.
— Ладно, — Федор выдохнул и откинулся на сиденье. — Ладно, никуда не денется. Побегает — и вернется.
Я хотел подумать что-то оригинальное, но мысли были все сплошь банальные и тупые.
Глава 7. Безбожный еж
Я проснулся, некоторое время думал и записывал в блокнот. Про мужика, обесчещенного снежным человеком, и про незадачливую похитительницу бисера. Про мужика мне история нравилась, а после того как Роман сказал, что это похоже на «Смерть Ивана Ильича», нравилась еще больше. Из этого действительно могла получиться абсурдистская экзистенциальная повесть. Вчера Роман сказал, а я всерьез не принял, а сейчас, с утра, этот внезапный смысл возник передо мной во всей своей беспощадности. Я вдруг стал придумывать эту повесть, она завертелась в голове, обрастая персонажами и деталями, и в этой повести было место и благородному адмиралу Антиоху Чичагину, беззаветному просветителю, внутреннему демократу и стороннику вариоляции, и бестолковой похитительнице стекляруса Елене Кичигиной, и великому архитектору Елкину, несостоявшемуся строителю воздушных кораблей, и Марыле Родович — я давно хотел поместить ее хоть в какую-нибудь книгу за имя и песни, и Снаткиной, первой красавице города, копившей год на павловский платок, проснувшейся в майское утро раньше всех и первой прибежавшей на площадь возле вокзала…
Я плотно погрузился в мысли, и когда в дверь загрохотали, с трудом смог вернуться к текущей действительности. В дверь действительно пинали, наверняка Хазин. Я спрятал блокнот и открыл, на самом деле Хазин.
— Тебе подкинули? — спросил он.
Под ногами у Хазина стоял прозрачный пакет из плотного полиэтилена, в котором темнело нечто мохнатое размером со среднюю собаку, например с бордер-колли.
— Нет, — ответил я.
— А мне подкинули. Утром выхожу, а под дверью этот мешок. Это знак?
Хазин зачем-то подвинул мешок мне, хотя мне этого мешка ничуть не хотелось.
— Не знаю. Почему обязательно знак?
— Это она! — громко прошептал Хазин. — Маргарита! Сначала подкинула мне молибденового клопа, теперь дохлого…
Хазин потрогал мешок носком кеда.
— Дохлятину.
— Куда ты его, кстати, дел? — спросил я.
— Кого?
— Клопа.
— Здесь, — Хазин похлопал по карману. — Держу на всякий случай при себе. А то Шмуля на него тогда покушался, еле отбил…