— Зачем тебе?
— Первый этап строительства, — пояснил Хазин. — Неожиданно он завершился сегодня. Будут торжественно перерезать ленту, а я снимаю.
— А костюм-то зачем?
— Это же торжественный прием, телевидение приедет.
— Областное?
— И областное, и центральное. Все должно быть на высоте.
— Костюм есть.
Хазину принесли пресныш, он был горячим, черника булькала через сахарную пудру и вкусно пахла, сверху таял шарик мороженого.
— А тут, похоже, быстро учатся, — Хазин оценил пресныш. — Достойное качество…
— Думаю, это повар, — предположил я. — Наняли кого-нибудь. Знаешь, если честно… «Растебяка», кажется, хороша. Думаю, она опережает Чагинск лет на десять.
— Хороша-хороша. Съездим за костюмом?
— Ладно.
Я доел, допил томатный сок, и мы поехали в гостиницу.
Хазин припарковался не перед входом, а чуть с краю и выходить не спешил.
— Что? — спросил я.
— Боюсь подниматься в номер.
— Почему?
— Я открою дверь, а там опять енот. Знаешь, так и стоит перед глазами…
Хазин помахал ладонью перед лицом.
— Странно, когда день начинается с трупа енота, — сказал Хазин.
— Ну, может, его там и нет…
Хазин вздохнул:
— Здесь, Витенька, как-то странно. Безотносительно енота. То есть сильно страннее обычного, ты не думаешь? Ты же провел здесь все детство…
— Я тут жил только на каникулах.
Хазин закурил, прислушиваясь к работе двигателя.
— Что-то не то, — печально сказал Хазин.
— Троит, кажется, — предположил я.
— Да нет, не с машиной. Тут. Здесь. В Чагинске. Мне никогда не подбрасывали енота…
Хазин заглушил машину.
— Не зацикливайся, — посоветовал я. — Бывает.
— Бывает… Кстати, а почему ты не сходишь в свой старый дом? Или к бабушке на могилу?
«Шестерка» потрескивала остывающим двигателем. Хазин курил и нервничал.
— Да во всех маленьких городах на первый взгляд странно. Помнишь, в Завражье?
— Музей куртки Тарковского, — вспомнил Хазин. — Я потом рассказывал, мне никто не верил, между прочим.
Хазин достал из бардачка зеркальце, стал смотреться.
— Я, кстати, все это дело разведал — настоящая… — Хазин изучал себя в отражении. — Когда «Сталкера» снимали, Кайдановскому ни одна куртка не нравилась, а те, что нравились, на плечах не сидели. Тогда Тарковский психанул и снял свою. Так что это еще и Сталкера куртка. Забавно…
Хазин спрятал зеркальце.
— Сейчас забавно, а через двести лет можно туристический маршрут прокладывать, — сказал я. — Фестиваль проводить, сувенирку печатать, кружки разные, ручки. Так часто случается. Современники думают говно, потомки говорят реликвия.
— Кстати, хорошая идея, — усмехнулся Хазин. — Фестиваль «Куртка Сталкера». Надо кому-нибудь подкинуть.
— А можно еще «Носки Тыбурция», — предложил я.
— «Носки Тыбурция» — это нашей гостиницы название.
— Я думал «Труп Енота».
Хазин невесело хмыкнул:
— Несмешно. Ладно, Витенька, пойдем. Надо переодеться в партикулярное и спешить на молитвенное собрание. Заряжайте ружья, братья. Поедешь?
— Нет. Ты меня, кстати, направил в музей, а Бородулин уехал. Облом.
— Да-да, редкая сука этот Бородулин… Слушай, а у тебя костюм гладить не надо?
— Нет.
Мы выбрались из машины и отправились в гостиницу. В холле пахло хлоркой, ступени лестницы свежевымыто поблескивали.
— Жаль, что от Чичагина ничего не осталось, — сказал Хазин в холле. — Какой-нибудь завалященький ботфорт, очки или там треуголка. Можно было вокруг него устроить музей. Как в Болдине. Там от Пушкина один стол, остальное все новоделы, и ничего, народ в восхищении…
Мне немедленно представился портрет Пушкина, переходящий в стол.
И вдогонку портрет Чичагина, переходящий в ботфорт.
На втором этаже гостиницы было прохладно, пахло гнилыми яблоками. Или влажными обоями. Я быстро проследовал к своему номеру, вошел. Хазин перебежал за мной, захлопнул дверь за собой, прислушался к коридору.
— Витя, давай скорее! — зашептал Хазин. — Скорее!
Я достал из шкафа костюм в чехле. Года четыре назад, после событий в Коряжме, я пришел к выводу, что, отправляясь в поля, неплохо иметь костюм. Хороший костюм оказывает впечатление, даже если человек не догадывается, что он хороший. Человека, знающего в костюмах толк, он впечатляет еще больше.
— Надо бы погладить…
— Сойдет и так!
Хазин отобрал у меня костюм и стал быстро переодеваться, не забывая ругать Механошина и некоего Зуева: этот Зуев должен был выпилить из фанеры пять ростовых фигур, но две из них украл…
Пыльная собака. Тут всегда водились пыльные собаки, они приходили со старого рынка и валялись, всегда валялись здесь; Федька утверждал, что в этом месте особая пыль, если валяться в ней, то блохи дохнут.
— …Ничего нет! Нужен был гелий — нет, пришлось за баллоном в область посылать. Как тут работать? А стулья? Обычных стульев нет! Купили стулья в клуб, так все растащили — пришлось и за стульями посылать…
Хазин уныло ругал воров и бездарей, которые не умеют ничего, и воровать не умеют, воруют тупо и нагло, без огонька.
Старый рынок давно снесли, но собаки все равно ходили сюда, в эту пыль, пыльная собака медленно брела вдоль дороги.
— Спасибо, — поблагодарил Хазин. — А я никак не заведу, а, наверное, стоит. Знаешь, фотографу костюм…
— Кстати, Хазин, на памятнике он в треуголке?
— Что?
— Чичагин? В треуголке?
— Не знаю, там не видно…
В дверь постучали, Хазин перепугался.
— Ты что?
— Это она! — прошептал Хазин и спрятался за шкафом. — Она!
Я усмехнулся и открыл дверь.
Это была действительно Маргарита Николаевна. У ног ее лежал тот же самый утренний пакет с енотом.
— Здравствуйте. А где… хозяин?
— Он вышел, — сказал я.
— А… Тут просто ему передали.
Маргарита Николаевна указала на пакет.
— Енота?
— Это бобер, — поправила Маргарита Николаевна. — Свежий.
— Зачем?
Свежий бобер.
— Сарычев просил передать, — сказала Маргарита Николаевна. — Сказал, что вы вроде как заказывали.
— Я не заказывал никакого бобра!
Из-за шкафа выступил Хазин.
По-моему, мы не заказывали бобра. Впрочем…
— Это вы сами разбирайтесь. — Маргарита Николаевна переместила мешок с бобром за порог, в номер. — Он просил передать. Забирайте!
Маргарита Николаевна, похоже, впечатлилась костюмом, поглядывала на Хазина с интересом.
— Я не заказывал, — повторил Хазин. — Он меня неправильно понял, я его хотел… в смысле… Прекратите меня преследовать! — потребовал Хазин.
— Хороший бобер. — Маргарита Николаевна потыкала мешок ногой. — Килограммов тридцать. И жирный. Лучше вам его в холодильник. А то в жару завоняет.
— У меня холодильник не работает, — соврал Хазин.
— А у меня аллергия. Я от морской свинки чихаю, а тут бобер.
На всякий случай я хмыкнул носом.
— Бобра хорошо в печи томить, — посоветовала Маргарита Николаевна. — С укропом. Но сначала его надо отходить хорошенько…
— Кого? — неосторожно спросил Хазин.
— Бобра.
Маргарита Николаевна окончательно переместилась в номер. Я вдруг подумал, что опасения Хазина по ее поводу не совершенно беспочвенны, Маргарита Николаевна определенно решительная женщина.
— Всякую водную дичь, прежде чем готовить, надо хорошенько ремешком отходить, — объяснила Маргарита Николаевна. — Что налима, что бобра, что нутрию, тогда вкуснее получается, тает во рту. Или вы не есть его собираетесь? — Маргарита Николаевна вопросительно поглядела на Хазина.
— Есть, — тут же заверил Хазин. — То есть я его вообще не собираюсь ничего…
— Можно в огороде закопать, — посоветовала Маргарита Николаевна. — Метра на полтора. И тогда ни один крот на огород два года не полезет.
Бобр. Крот. Маргарита Николаевна.
— Крот огороду главный враг, — пояснила Маргарита Николаевна. — Всю морковь сожрет, оглянуться не успеешь. А еще бобра можно вот так…
Маргарита Николаевна принялась описывать методы использования бобра.
С бобра можно было содрать шкуру. Раньше из них шили боярские шапки — оно и понятно, мех жесткий, может выдержать касательный сабельный удар. Но и тяжелый, каждый день так не поносишь, да и не ходят сейчас в меховых шапках. Шапки нельзя, но можно делать чудные чуни по типу «прощай, молодость», в таких ревматизм переносится легче, особенно их велосипедисты уважают, ноги в них заживают очень быстро, и ни одна моль не сожрет.
И отличные получаются мягкие игрушки, всем известно, что пыль на бобрах не оседает.
Опять же от хоря известное средство. Если хори повадились к курам или в гусятник, то надо сделать так — взять ненужную железную бочку и положить на дно двухдневного бобра. Немного его пожулькать вилами, после чего набить в железо гвоздей, чтобы они остриями внутрь смотрели. Бочку вкопать до трети рядом с птичником, и все — за ночь в нее набьются все окрестные хори.
Или же сало взять. В хвосте бобра хранилось пахучее сало, это сало стоило вытапливать в чугуне со свежими еловыми шишками и мазать от диатеза, от экземы, от рожи помогает, но не всегда. Если после бани растереться докрасна шерстяной рукавицей, покрыться салом и закутаться простыней на ночь, то отступают десять болезней. Если же этим салом, хоть самым малым количеством, намазать мебель, то никакие клопы не страшны.
При слове «клопы» Хазин вздрогнул, Маргарита Николаевна же продолжала озвучивать неисчислимые бобровые преимущества.
Салом бобровым отваживается чесоточный клещ.
Сало это — верное средство, чтобы окна зимой не замерзали.
Если добавить часть топленого бобрового сала в олифу и положить поверх масляной краски, то в темноте краска такая красиво светится.
Есть, впрочем, в бобре и другое сало, нутряное, особенно полезное. Его, само собой, в чугуне не вытопить, нужно тонкости знать, сначала перетереть капустной рушкой, а затем аккуратно выпаривать на водной бане. Вот именно нутряное сало помогает от желудочного, от язвы, от колик, от кишечных камней, от радиации. Если есть по чайной ложке натощак, то всю радиацию из организма выделяет. Вот в Курске тоже есть станция, так там за килограмм бобриного сала бензопилу можно взять.