— Обед к тому же, — напомнил Роман.
— Тебе лишь бы жрать, — устало сказал Хазин. — А еще танцор… А мы, кстати, до какого времени искать собирались?
— До вечера, наверное. Или пока не найдем.
— Витенька, а на фига нам тут до вечера маяться? — спросил Хазин. — Мы сами заблудились, так что нам теперь надо самим спасаться!
— Надо отдохнуть, — повторил я.
И сел на край канавы, на мягкую землю.
Солнце приятно грело спину, я быстро уснул и увидел сон про каменные реки.
— Каждый интеллигентный человек должен выдавливать из себя Сартра, — рассуждал Хазин. — Страсть к философии и деконструкции — есть проявление самых вульгарных черт образованного человека. Это пошлейшая страсть, навязанная французскими контркультурными извращенцами, иссушает душу, это алжирский ветер, выедающий глаза всем, кто еще способен смотреть…
Вероятно, это мне снилось. Даже во сне Хазин проникал мне в голову и позволял себе хозяйничать. Это было настолько невыносимо, что я мощным усилием проснулся.
Хазин и Роман действительно разговаривали. Лениво, позевывая, похоже, их тоже разморило. Малинник…
— В смысле, не просто мышь? — спрашивал Хазин. — Бешеная то есть?!
— Почему бешеная, другая. Это типа мышь, которая…
Роман громко вдохнул.
— Мышь-хранитель, — сказал он. — Страж пня.
— Страж пня? — переспросил Хазин сонно. — Шмуля, ты что, перегрелся?
Хазин звонко постучал пальцем по лбу.
— Мышь-хранитель?! — повторил он. — От кого может мышь охранить?
— От тебя, например, — перебил Роман. — От тебя же она пень охранила.
Хазин подул на ладонь.
— Рома, ты что?
— Заметь, она два раза на тебя набросилась — не подозрительно ли это? Обычно мышь всегда атакует один раз…
— Можно подумать, тебя кусали! — плаксиво перебил Хазин.
— Меня не кусали, но если рассуждать логически, то шанс быть покусанным мышью дважды в один день весьма невелик. Мышь явно выждала и нанесла второй удар. Если видеть в этом определенный знак…
— Здесь нет никакого знака… — возразил Хазин. — Нет…
Я потрогал голову. Малинник. В малиннике легко угореть, особенно в жару, в жару дышишь чаще обычного. Похоже, я надышался.
— Мышь — безусловный носитель протестантской парадигмы, — сказал я. — Из-за нее разбился бомбардировщик «Максим Горький».
Роман посмотрел с сомнением уже на меня.
— У меня кружится голова, — сказал Хазин. — Пацаны, мы явно угорели…
— Лучше уйти… Лучше идти вдоль канавы…
Я попытался встать, сильно качнуло, сел обратно.
— Если человека кусает дикая собака, ее отстреливают, отрезают голову и в санэпидстанцию везут, проверяют на бешенство, — сказал Роман. — Если находят бешенство, то делают уколы.
Я попытался встать еще раз, получилось.
— Надо вернуться, — вдруг заявил Хазин.
— Зачем? — не понял я.
— Надо найти эту мышь, могу поспорить, она там сидит, на пне…
— Хазин, ты что? — я поглядел на Хазина с непониманием.
— Что-что?! Не тебя дважды в день укусила бешеная мышь!
Я представил, как Хазин охотится на мышь и отрезает ей голову.
— А вообще… есть в этом нечто невыносимое…
— А зачем ты ее хотел убить? — поинтересовался Роман.
— Ты идешь себе по жизни, а тебя на каждом повороте поджидает бешеная мышь… Витя, как так?
— Прекрати истерику, — сказал я. — Мышь обычная, лесная, откуда у нее бешенство?
— У меня сотрясение мозга уже было, — пожаловался Хазин. — Мне еще бешенства не хватает! Знаешь, меня не первый раз мышь кусает! Меня еще в детстве кусало!
Роман набрал воздуха, чтобы сказать, но промолчал.
— Мне кажется, нас гипнотизируют, — сказал он.
— Это малина, — успокоил я. — Тепловой удар… Лучше отсюда убираться.
— А в малине шушун, — добавил Роман. — Гипнотизирует…
— Он послал мышь! — кривнул Хазин. — Шушун!
— Пойдемте отсюда, — сказал я.
Я пошагал по канаве. Не спеша, не делая резких движений, шушуна в малине быть не могло, а медведь вполне себе. Хотя малина еще не поспела… но он мог прийти… отдохнуть.
Роман и Хазин тащились следом.
— Фотодед — редкая сволочь, — говорил Хазин. — Когда я еще на пленке сидел, то он частенько гадил… Пять кассет купишь, одна обязательно с браком… А при проявке как гадит… Иногда я думаю, что это одна тварь…
— Кто? — поинтересовался Роман.
— Ну этот, дед. Фотодед. Земляной дед, водяной, электрический. Один. Везде! Сидит, ждет под камнем, точит жало…
Хазин замолчал. Впереди, метрах в трехстах, стояла желтая маршрутка.
— Мы что? Вернулись в начало? — спросил Роман.
— Эй! — закричал Хазин. — Эй, я здесь! Мне помощь нужна!
Хазин, запинаясь и размахивая подбитой рукой, побежал к машине. Мы с Романом побрели за ним.
— Интересно, — сказал Роман.
— Что?
— Да вот это… Как мы так смогли? С дороги сбиться?
— Тепловой удар, — объяснил я. — Ну и… Лес. В лесу ничего не стоит заблудиться.
В лесу тебя подстерегает мышь и гипнотизирует йети.
Глава 9. Новый удар
Хазин разбудил меня в семь.
В этот раз он стучал робко и прилично, я даже подумал, что это не Хазин, а Роман, или Маргарита Николаевна, или кто-нибудь из жителей Чагинска скребется с челобитной в горсти. Но, к сожалению, это оказался Хазин.
— Смотри! — требовательно всхлипнул Хазин. — Смотри что!
Я приоткрыл дверь, и Хазин тут же просунул в нее руку.
Рука у него неприятно увеличилась, наверное, в полтора раза, разбухла, приобрела бордовый цвет и гладкую структуру, вены под кожей почернели и стали как паутина.
— У меня уже пальцы не шевелятся, — сообщил Хазин. — Не шевелятся, Витя!
Но пальцами он пошевелил, впрочем, со вполне различимым скрипом и без надлежащей амплитуды. Паршиво пошевелил.
— Заражение крови. — Хазин вошел вслед за рукой. — Я так и знал.
Надо признать, Хазин выглядел действительно скверно. Рука у него явно болела, такая рука не болеть не может, кроме того, от нее исходил ощутимый болезненный жар. И, похоже, чтобы этот жар заглушить, Хазин ночью опять пил — разило от него немилосердно.
Хазин оглядел мою комнату, увидел графин с водой, схватил его и выдул половину, прямо из горлышка, захлебываясь и обливаясь.
— Хотел сам ехать, — сказал Хазин, напившись. — Не могу. Ни передачу воткнуть, ни рулить… Пальцы немеют, и больно…
— Надо было вчера в больницу, а не бухать.
Хазин прорычал неразборчивое.
Ясно, тянуть нельзя. Я обрядился в спортивный костюм.
Но Хазин собирался тянуть. Он по привычке бухнулся в мою койку и огляделся, остановив воспаленный взгляд на холодильнике.
— Ничего нет, — предупредил я. — Хазин, пойдем в машину, отвезу тебя в больницу.
— Да-да… Что-то пахнет у тебя странно…
Хазин понюхал в сторону холодильника.
— Она что, и тебе подкинула?
Я не успел ответить.
— Дикая баба… Знаешь, Чагинск богат бабами, они пьют чагу и совсем немножечко кровь…
Хазин громко выдохнул и подул на руку.
— Буйная баба.
— Поехали, Хазин. С рукой действительно плохо, лучше не тянуть.
— Подождать надо. Там она, в коридоре, я видел…
— Нет там никого.
Я выглянул в коридор, пусто.
— Никого. Путь свободен.
— Точно? А то набросится, а я с такой рукой не отобьюсь. А у нее явные планы…
— Не переживай, Хазин, — успокоил я. — Твоя интимная неприкосновенность в безопасности.
— Смотри, Витя, ты обещал!
Я зашнуровал кеды, мы вышли из номера. Коридор гостиницы был пуст, но по линолеуму тянулась широкая мокрая полоса. Словно что-то тащили — кожаный мешок с костями.
— Вот! — указал Хазин. — Видишь?!
— Пол моют, — успокоил я.
Мы быстро миновали коридор, спустились по лестнице, сели в машину. Хазин управлять не мог, держал распухшую руку наперевес и поскуливал, пришлось рулить мне.
От гостиницы до больницы меньше километра, можно и пешком, но пешком Хазин капризно отказался. Поехали.
Руль подрагивал, видимо, успели подбить диски, но мне казалось, что это тряска от Хазина. Его лихорадило, Хазин кашлял и дергался, и его состояние заметно передавалось машине. На автомобильный мост «шестерка» Хазина взобралась с трудом, Хазин проклинал паршивый бензин и боялся, что ему отнимут руку, а когда спускались, проклинал Чагинск, меня и сволочь Крыкова, который подписал его на эти все приключения почти даром, боялся, что сдохнет от заражения.
Сразу за поворотом с моста показалась больница.
Городская районная больница имеет богатую историю. Антиох Чичагин, еще будучи гардемарином и приезжая в родовое гнездо на вакации, неоднократно составлял прожекты по организации крестьянского здравоохранения и школы для повитух. В крае широко ходили желудочные недуги — от грубой пищи, частых неурожаев, использования в качестве провианта осота, щавеля и березовой коры; от дороговизны соли в уезде свирепствовали кишечные паразиты и бесчинствовал кровавый понос, от родовой горячки погибала каждая двадцатая роженица, а каждый четвертый новорожденный погибал и вовсе непонятно от чего, а в дальних урочищах завелись колдуны и шарлатаны, лечившие выкатыванием и порошком из мышиных костей. Изобилие чаги в окрестностях отчасти помогало, но в целом можно было с уверенностью сказать, что медицина в уезде отсутствует прочно.
Антиох, будучи последовательным гигиенистом и гуманистом, предлагал открыть в Чагинске постоянную шпиталь, в которой осуществлялся бы прием некоторым отставным полковым врачом, ну или другим эскулапом, готовым послужить своему народу. Прожекты эти были одобрены Медицинской коллегией, однако как раз случилась очередная турецкая война, и Антиох оказался на долгие годы оторван от родных краев ратными заботами.
В годы царствования Александра Благословенного мысль об открытии в Чагинске врачебной части регулярно посещала и прочие просвещенные умы. Помещик Брусницкий, ученик и, можно сказать, духовный преемник Антиоха Чичагина, завещал на это предприятие сумму и был готов отдать под лечебницу старый барский дом на косогоре. Была составлена комиссия по рассмотрению, однако по каким-то неизвестным причинам ее деятельность окончилась ничем. Наставшие времена о