Федька сказал, что устал и тоже хочет жрать. Из дома мы ничего не взяли, думали, что быстро обернемся. А аппетит нагулялся. Федька сбегал на картофельник и притащил два куста мелкой синеглазки, сказал, что так делать не надо, но мы в безвыходной ситуации, поэтому нам разрешается. Развести костер и запечь. Федька копал яму, я собирал дрова. После весеннего разлива вокруг стариц осталось полно сушняка и бересты, набрал быстро. Федор достал из кармана зажигалку. Ту самую, с помощью которой чуть не сжег в прошлом году стог, с американским орлом. Зажигалка ковбоев, путешественников и мотоциклистов. Я спросил, как он ее отыскал в том самом стогу, а Федька сказал, что зажигалка с виду бронзовая, а на самом деле из нержавейки, а достал он ее магнитом, а магнит выбил из сгоревшего мотора. Дрова покидали в яму, подожгли. Сушняк горел быстро, угли получались мелкие, что надо, мы сидели вокруг костра, подкидывали сушняк и земляные комья.
Я рассказал про Фредди Крюгера, а Федька про Кристину. Что Кристина украла у него пластиковые часы. То есть не наверняка украла, но подозрение есть.
Я возразил, сказал, что вряд ли это Кристина, а Федька ответил, что я плохо ее знаю, летом она хорошо прикидывается, а зимой совсем другая.
Зимой она злющая. У нее шубы нормальной нет, так мать ей свое пальто перешила. А техничка в школе это пальто узнала и рассказала, над Кристиной все смеяться стали. Кристина побесилась денек, а потом стала в этом клетчатом пальто нарочно ходить как дура. Ходит и от этого бесится. От всего бесится, Федька ей хотел подарок сделать — купил варежки из верблюжьей шерсти, и вот эти варежки она носить отказалась, колются, видите ли. А от них и тепло, и польза — если, например, спать в таких носках, то спишь гораздо лучше. А она бесится, а, между прочим, никто не виноват, что у Кристинки папаша был алкоголиком, а потом сбежал…
Костер прогорел, мы покидали в золу картошку, засыпали сверху землей и снова развели огонь, но уже не такой сильный, чтобы жар получался равномерный.
Федька неожиданно завелся и стал ругать Кристину еще сильнее. Что у него по математике проблемы начались, он попросил, а она послала, а ей бы это ничего не стоило. Можно подумать, самая умная, а у самой с головой хоть не балуйся — лунатичка!
Я в это совершенно не поверил, Кристина не была никакой лунатичкой, у лунатичек другие глаза, моя троюродная сестра лунатичка. Не то чтобы заядлая, по крышам не бегает, но в целом на учете состоит. Но Федька утверждал, что все равно лунатичка, и мать привязывает ее к раскладушке брезентовыми ремнями. Ей один врач из дурдома посоветовал от лунатизма сочинения писать — чтобы мозг утруждался и по ночам гульбы не требовал, так Кристина целых две пачки бумаги испортила.
Федька рассказывал про Кристину, а мне было почему-то очень хорошо это слушать. Я знал, что Федька врет или придумывает, но это все равно было здорово. Чуга в ведре лежал спокойно, так что я понадеялся, что он умер сам по себе, но он мяукнул.
Есть хотелось, и мы не дотерпели, разгребли золу и выковыряли из нее картошку. Она получилась как всегда: с одного бока подгоревшая, с другого — сырая, но все равно вкусная.
Наевшись картошки, отправились дальше. В месте, где старица впадала в реку, через протоку была перекинута жердь, по ней выбрались на берег.
Мне казалось, что пора и приступить, но Федька никак не мог определиться с местом: то круто ему было, то как-то не так, то течение слишком сильное, то мелко. Потащились вдоль реки. Я изрядно устал, но Федька все пер и пер вперед. Если честно, не думал, что Федька будет маяться с котом, а вот оказалось. Впрочем, Федька уверял, что дальше полно удобных мест.
Но на глиняном выходе сидели пацаны, подманивали на горох подлещиков. Федор сказал, что поблизости нельзя, если узнают, что мы пришли кошку топить, настучат нехило, потому что живодеров не любят. Лучше за поворотом.
За поворотом был каменный выступ, булыжников много и крупные, но Федька сказал, что камни не дело, могут Чугу ушибить, лучше насыпать в мешок песка — так и мягко, и надежно, надо на вторые пески идти.
До вторых добрались через час, свалились на теплый песок.
Я спросил, почему кота назвали Чугой. В честь Чагинска? Федька ответил, что Чагинск здесь ни при чем. Когда бабка взяла котенка, она назвала его нормально, Мурзик, но потом Мурзика придавило дверью, и скоро он покрылся коростой, похожей на чешую. Бабка Федьки намазала котенка скипидаром и засунула в старый валенок, одна голова наружу торчала. Продержала его день, а когда достали, шерсть на коте свалялась и стала серебристой как сталь. Поэтому кота стали называть Кольчугой, а потом укоротили до Чуги. К тому же у него очень тяжелая голова, как чугунная, тяжелее остального тела, так что, когда Чуга ходил, голову всегда к земле прижимало. Она и сейчас у него тяжелая, возможно, это кот с самой тяжелой головой.
Федька достал Чугу из ведра и сунул мне.
Чуга спал. Сложно было определить, тяжелая ли у Чуги голова, я сказал, что да, не хотелось спорить.
Сидели на пляже. Чуга проснулся, и я отпустил его бродить по песку вокруг.
Федька сказал, что он не знает, что делать. Если он притащит Чугу домой, бабка его, Федьку, убьет, у ней сейчас приступ особой подлости, потому что мать уехала на переподготовку и бабке приходится самой стряпать, а от этого она в ярости.
Я сказал, что никакой проблемы нет, надо выпустить Чугу — и все, пусть сам с собой разбирается. Чуга тут не пропадет — в соседнем поле полно мышей, лягушек и кротов, их сможет наловить даже слепошарый кот-пенсионер. Кроме того, в кустах много куликов, они так и шастают туда-сюда — знай лапы растопыривай, сами запрыгнут. Федька сказал, что выпускать кота нельзя, его в первую же ночь загрызет еж или лиса. С лисой я был согласен, насчет ежа сомневался, мы поспорили, справится ли еж с Чугой, решили, что если матерый, то да.
Чуга лег на песок. Выглядел он сильно паршиво, я не сомневался, что он издохнет в ближайшие дни.
Федька долго молчал, потом сказал, что подарит мне зажигалку, если я разберусь с Чугой…
Заглянула медсестра. Она явно увидела треугольную кошку, но никак на нее не прореагировала, возможно, это было обычным здесь делом, такие кошки.
— Сестра, мне бы поговорить…
Но медсестра погрозила пальцем, приложила его к губам, нахмурилась и исчезла. Поговорить не получилось. Я поднялся с койки. Качало хорошо, но я кое-как собрался и отправился гулять.
Я спустился с больничного крыльца и вышел на ведущую в рощу дорожку. Навстречу, двигаясь всем телом и крупно вздрагивая в разных его местах, шагала Снаткина с велосипедом. Велосипед определенно сопротивлялся. То есть издали казалось, что он не поддерживает Снаткину в пути, а, напротив, изо всех сил старается ей помешать, выворачивает против движения переднее колесо, цепляется левой педалью за юбку и поджимает тормоз. Но Снаткина на эти капризы особого внимания не обращала. Здороваться и общаться со Снаткиной не хотелось, я быстро отступил в сирень и замер.
Забавный эффект, размышлял я. Снаткина попадается мне со странной частотой, куда бы я ни отправился, она там или есть, или в скором времени объявляется. Понятно, что такие старухи, как Снаткина, способны находиться во многих местах одновременно, но почему она пересекается именно со мной?
Снаткина приближалась с пыхтеньем и металлическими звуками, поравнявшись с сиренью, остановилась и затихла.
— Эй, — позвала Снаткина. — Эй, ты!
Я вступил в кусты поглубже.
— Переезжай ко мне, — сказала Снаткина.
— Зачем? — не понял я.
— Жильцом, — ответил Снаткина.
И громко отправилась с велосипедом дальше. Я вернулся на дорожку и, глядя в спину Снаткиной, подумал, что она недалека от истины — человек, в сущности, грыжа, прикрытая разной толщины кожей, стоит коже утратить эластичность — и грыжа лезет, не удержать; некоторые в результате покрываются грыжами с ног до головы, так и ходят. Как грыжа с ножками.
Это требовало обдумывания, но едва я сделал несколько шагов, как заметил вдали Федора, отчего снова укрылся в кустах. Федор мимо не проходил, так что я простоял в сирени минут десять, а потом осторожно вернулся в корпус. Решил сходить в столовую и позавтракать, однако до столовой не добрался, уже на подступах натолкнулся на плотную стену влажного запаха каши, какао и жареного лука, пробиться сквозь которую у меня не получилось. Пришлось отступить и подняться на второй этаж, в палату.
Кошки в палате не было, скрылась по делам, а старик по-прежнему лежал на спине и спал; на койке напротив моей сидел парень лет двадцати.
— Виталик! — он приветливо улыбнулся.
— Виктор…
Виталик как Виталик, худой и мелкоглазый.
— Рад познакомиться, — сказал Виталик.
— Да-да…
Виталик держал на коленях внушительный коричневый портфель, на меня этот портфель заранее произвел угнетающее впечатление, обычно в таких начинающие литераторы носили свои заветные труды, у меня самого такой имелся.
Старик на соседней койке трудно закашлялся и стал содрогаться, отчего зазвенели оконные стекла, Виталик покосился.
— Кажется, Протягин, — пояснил я. — Надышался радоном в бане, еле мужика откачали.
— Понятно, — кивнул Виталик. — Я тоже им как-то, дрянь редкая…
— Радоном? — с удивлением уточнил я.
— Угу. — Виталик откинул крышку портфеля. — Сначала думали, что в бане угорел, котряло-то не по-детски. Но угар отпускает, а от этой дряни… Месяца полтора вертело…
Виталик с сочувствием поглядел на старика и сунул руку в портфель. Я загрустил сильнее — по всем правилам Виталик должен был достать рукопись дебютного романа, но он достал синюю книжицу.
— Потом отпустило, — Виталик поморщился. — А как вы себя чувствуете?
— Нормально.
— Да, это ужасная история…
— Какая? — не понял я.
— С грызуном. Человек вышел в лес, на него напал грызун — и туляремия.
Я потрогал голову. На висках словно надулись плоские шишки, и кожа на этих шишках была шершавой и плотной…