— Она тоже с нами отправилась, хотя ее отговаривали. Но она недалеко прошла. Ей плохо стало.
Роман достал пачку сигарет.
Интересно, сколько нервных клеток гибнет при летаргии? Наверняка немало.
Я сильно отупел.
— Я к тебе вчера заглядывал. — Роман закурил. — А вчера ты еще в коме…
— Я не в коме, я спал.
— Спал? А мне сказали, что это от инфекции… Типа тебя мышь цапнула. А мышь ведь вроде Хазина…
— Так бывает, — сказал я. — Мышь нападает на одного, а в коме лежит посторонний.
На это Роман не нашел, что ответить, и мы покинули территорию больницы.
Вышли на Спортивную. Раньше на Спортивной было что-то спортивное, кажется, парашютная вышка — в каждом городе имелась парашютная вышка.
— Мы куда?
— В гостиницу. Хочу… слегка помыться… Три дня летаргии даром не прошли.
Роман кивнул.
Раньше на Спортивной были дома с двориками, теперь дворики сровняли, и фасады словно выворачивались наружу, пялились окнами, неприятно даже, региональный эксгибиционизм. Кажется, раньше палисады не одобряли. То ли в тридцатых, то ли в шестидесятых. Как элемент мещанства. Чтоб народ не погрязал почем зря в своей петрушке. Вот в старых городах палисады… А тут наоборот. Нет палисада — нет прошлого, история города отражается палисадом. А тут заборы. Вызывающе высокие, некрашеные, дома окнами наизнанку, зато все остальное густо забрано досками, а часто и не досками, а неошкуренными комлями; здесь явно жили сомнительные и гадкие эльфы, любители собак — про злую собаку уведомлялось по два раза на каждом заборе, но, пока мы шагали мимо этих окон и заборов, ни одна собака голоса не подала.
Спортивная кончилась, подошли к железной дороге. На путях стоял состав из ржавых угольных вагонов, коричнево-черных и покореженных, он терялся в обоих направлениях, бесконечный состав; мы полезли под вагонами, я ушибся спиной, Роман перемазал голову вишневым солидолом. На перроне перед вокзалом мы сели на скамейку, Роман попробовал счистить солидол, но сделал хуже, растер масло по волосам, волосы стали темно-вишневого цвета.
На другой стороне железной дороги не было солнца, я предположил, что электрическая железная дорога — как река, не пускает через себя тучи, Роман же сказал, что погода, похоже, портится.
В «Культтоварах» красили стену, рядом открылась будка с ремонтом обуви, в библиотеке через дорогу происходили серьезные улучшения, к зданию пристраивали то ли склад, то ли котельную.
— В этой библиотеке бывал Колчак, — сказал я. — Раньше это не афишировали, однако сейчас никто не делает из этого тайны.
— А с виду новая, — сказал Роман.
— Снаружи и есть новая. А внутри — скобяная лавка купца Кузьбожева.
Кузьмы Кузьбожева, скобяные и москательные товары.
— В ней в одну из дождливых октябрьских ночей тысяча девятьсот девятнадцатого года нашел кров и приют адмирал Колчак. Проездом в Белую гвардию. Позже здесь наросла библиотека.
— Библиотеку, кстати, посещал Гайдар, — сказал Роман. — Там есть табличка.
В Доме быта меняли витрины, мутное затертое и впитавшее пыль зеленоватое стекло отправляли на покой, вместо него ставили блестящее и прозрачное.
— Россия, — пояснил я. — Сегодня Колчак, завтра Гайдар, сегодня ты, а завтра я…
— И в гроб от одного питья, — добавил Роман.
В фойе гостиницы было пусто. Где-то в глубине здания играла музыка из народного репертуара, дежурная в будке администрации привычно отсутствовала; я подошел к стойке, постучал. Никто не появлялся, я постучал посильнее.
— Смотри, чага, — Роман указал на стойку. — Красивое дело, не видел раньше.
— Это кап, — сказал я.
В капе были проковыряны дырки, карандаши и ручки торчали из этих дырок. Кап напоминал лысого ежа.
Я постучал в будку третий раз, никто не появился.
— Сколько времени? — спросил я.
— Час, — ответил Роман. — Сейчас обед, все отдыхают.
— Здесь всегда отдыхают.
— Сиеста…
Я перевесился за стойку и снял с доски ключ от своего номера.
— Мне кажется, это… не лучшая идея, — сказал Роман.
— Рома, забей.
— Не, я к тому, что стоит дождаться…
Мы поднялись на второй этаж, двинулись по коридору, я остановился у дверей Хазина, постучал. Хазин не отозвался. Я толкнул дверь. Закрыто.
— Я видел его, — сказал Роман. — Вчера. Выходил из мэрии.
— Выходил?
— Или входил. Не знаю, он сделал вид, что меня не заметил.
Хазин, значит, здоров и ходит в мэрию как на работу, а я три дня в бессознательном состоянии, открываю глаза — и начинается…
— Мутный тип этот Хазин, — сказал Роман.
Я не стал спорить, направился дальше по коридору, остановился перед своим номером, открыл.
Я здесь больше не жил. Я не увидел никаких своих вещей, а чужих, напротив, было много.
— То есть?
— Меня тоже выселили, — сказал Роман. — Немного не продлили номер.
— Вы же вроде должны на День города выступать, — вспомнил я.
— Да, должны… Но они что-то там переиграли… Короче, позавчера съехал.
Я отчего-то подумал, остался ли в холодильнике бобер? Захотелось посмотреть, но входить я не решился, расположение и характер предметов в комнате подсказывали, что отныне в моем номере обитает решительная женщина, такая вполне могла поместить в холодильник прыгающий капкан или насторожить в морозилке арбалет.
— Эй!
Послышался металлический звук, я обернулся.
По коридору приближалась Маргарита Николаевна со стаканом чая, я не заметил, откуда именно она возникла — то ли из-под лестницы, то ли из каморки со швабрами. Маргарита Николаевна стучала по подстаканнику чайной ложкой, производя металлический звук.
— Эй, в чужой номер нельзя! — сказала Маргарита Николаевна.
— Да мы и не собираемся… — Роман отступил от порога.
Маргарита Николаевна приблизилась и узнала.
— А, это ты, — улыбнулась она. — Выписали тебя, значит.
— Куда? — спросил глупо я.
— Ну…
Маргарита Николаевна произвела стаканом круговое и поразительно безнадежное движение, после которого сомнений не осталось.
— Витя, тебя выписали, — сказал Роман.
— Почему меня выписали? — не понял я.
— Так сказали, что все. — Маргарита Николаевна отхлебнула из стакана. — Вроде как в дурку тебя свезли.
Роман с удовольствием хохотнул.
— Почему обязательно в дурку? — спросил я.
— Ты вроде крысу сожрал.
Роман уже смеялся.
— Крысу сожрал, — повторила Маргарита Николаевна. — Всырую.
Я не стал разубеждать ее, Маргарита Николаевна снова отпила чаю.
— Не в дурку, что ли? — с разочарованием спросила она.
Я не стал разубеждать еще раз.
— Понятно. Бывает… А бобра зачем заморозил?
И на этот вопрос я отвечать не стал.
— Мы не виноваты, номеров мало, мы бабу и заселили. — Маргарита Николаевна понюхала воздух. — Баба теперь живет. Водомерная. Водомерка.
Видимо, на эти мысли Маргариту Николаевну навели бродни и теодолит.
— Гидролог, — предположил Роман.
— Водомерка, — сказала Маргарита Николаевна. — Вон, видишь?
Маргарита Николаевна указала на теодолит.
— Понятно, — сказал я. — Такое случается.
— Вот я и говорю…
Маргарита Николаевна с интересом оглядела номер, бродни ее явно манили.
— А где мои вещи? — спросил я.
— Там, в кладовке… А ты с бобром учудил… — Маргарита Николаевна покачала головой. — Водомерица как холодильник открыла, так и заорала. Думала, обезьяна мертвая лежит.
— Откуда здесь обезьяна? — недоуменно спросил Роман.
Маргарита Николаевна сочувственно погладила несведущего Романа по плечу:
— Бобер же, не обезьяна. — Маргарита Николаевна постучала ногтем по передним зубам. — Но мы его выкинули. Коптить поздно — в нем же в плесе чистый жир. А жир сразу портится. Если плес отрубить, еще бы полежал… Ладно.
Она отобрала у меня ключи и закрыла комнату.
— Пойдем. Вещи заберешь, они в кладовке лежат.
Кладовка была основательно оборудована для жизни: топчан, маленький телевизор, чайник, на стене блистал золотом роскошный плакат Паши Воркутэна с широким автографом. Роман скривился.
— У нас как лето — так дураки, — дружески пояснила Маргарита Николаевна Роману. — Зимой вроде ничего, а летом… Как чирьи лезут. Каждый год, каждый год. Я в пятиэтажке на третьем этаже живу, так как май — эти сволочи в унитаз кошку дохлую кидают. Каждый год! Каждый год!
Маргарита Николаевна яростно топнула ногой:
— И все — канализация не работает, жить нельзя!
— А прочистить никак? — неосторожно спросил Роман.
— Как кошку прочистишь? Надо ждать, пока размякнет. Это кажется, что кошки круглые, а там одни жилы на самом деле…
Я посмотрел на руку, нет, на самом деле никаких следов от укуса.
— Я все-таки не понимаю, почему меня выселили? Номер оплачен на месяц вперед.
— Бывает и такое, — сказала Маргарита Николаевна. — Тут уж ничего не поделаешь.
Хороший ответ.
— А Хазин? — спросил я. — Фотограф, он на том же этаже жил. Он где?
— А, дебильный… — Маргарита Николаевна улыбнулась.
Улыбнулась определенно загадочной улыбкой, так что мне подумалось, что подозрения Хазина были небеспочвенны.
— Дебильного тоже вроде… — Маргарита Николаевна подергала щекой. — Увезли.
— В больницу? — уточнил я.
— Не знаю куда, я же не смотрю за ним. Приехали и увезли, сказали, что жить больше не будет. Я комнату сразу убрала.
Маргарита Николаевна отдернула занавеску, за ней оказался стеллаж, на котором обнаружились мои вещи.
Я перебирал сумки, стараясь сделать из трех одну, трамбовал тряпки, распихивал одежду, чтобы сверху устроить ноутбук и термос. Роман и Маргарита Николаевна за этим наблюдали, отчего мне казалось, что они заодно.
— Хорошо, что дебильный съехал, — сказала Маргарита Николаевна, глядя на мои упражнения. — Проходу от него никакого не было.
— Что? — я оторвался от термоса.
— Дебильный, — Маргарита Николаевна указала вдоль коридора. — Всю неделю слюни пускал, так и хотелось тряпкой съездить…