Мы сидели в креслах в большой комнате. Я съел помидор, в нем оказалось много семечек, и они тут же позастревали в зубах.
— Сказали, что я всех подставляю, у них ведь все заранее расписано. Ближайшее время я должен скакать с саблей в зубах и пить водку…
Мы выпили рябиновки, по вкусу она напоминала отвар укропа.
— А этот Федор. — Роман принялся грызть копченый сыр. — Он с вами дружил?
— Ну да.
— Понятно…
Напротив на стене висела пестрая картина с веселыми козаками, а вокруг нее фотографии. Некоторые черно-белые, другие цветные и размытые, третьи полароидные. Фотографии висели кое-как, приколотые булавками, прилепленные изолентой.
— Мы дружили. В детстве все дружат.
Зеленые помидоры удивительно хорошо сочетаются с дрянной рябиновой настойкой, если успеть съесть дольку помидора быстро, вкусовые рецепторы не успевают подать в мозг рвотный импульс.
— Ты правда лазил на телевышку? — спросил Роман.
— Да нет, какая телевышка… Я вообще боюсь высоты. Меня тошнит в самолетах…
— И меня тошнит, — признался Роман. — А в детстве наоборот… Хотел на планере полетать…
— Ну, полетай сейчас, в чем проблема-то?
Роман хрюкнул.
Я выбрался из кресла и подошел к стене. Посмотреть фотографии. Мне казалось, что я там должен быть, мы с Кристиной ведь дружили, и нравилась она мне, и иногда казалось, что я ей тоже нравлюсь.
Меня на стене не нашлось. И Федьки. Кристина и ее сын. Много сына и некоторое количество Кристины.
Кое-где фотографии были приколоты рыболовными крючками. На самом деле крючками, забавно.
Кристина всегда улыбалась, на каждой фотографии старательно улыбалась и строила жизнерадостное лицо. А может, она и на самом деле была счастлива, Кристина и мальчишка на трехколесном велосипеде. Мальчишка щурился и, похоже, собирался чихнуть, из-за его спины торчал куст с белыми цветами — наверное, шиповник.
Я узнал мальчишку и почувствовал, как стало неприятно в животе.
Это был тот самый аэронавт с излишне серьезным лицом и круглыми оттопыренными ушами. Приятель Аглаи, с которым они запускали склеенный из бумаги воздушный шар. Парень, которому я подарил зажигалку, потому что у него отсырели зеленые китайские спички.
На стене висело еще много фотографий. На всех снимках Кристина находилась рядом с сыном. Они стояли под соснами в парке, стояли на эстраде, плыли по реке на резиновой лодке, ели мороженое. Кто-то их фотографировал. Наверное, Аглая. Аглая сама присутствовала на нескольких снимках, она стояла под соснами, кривлялась с Костей на эстраде, висела на турнике. На турнике висели втроем, еще с одним мальчишкой — видимо, Максимом.
— Это сын ее? — спросил Роман.
Он тоже разглядывал фотографии.
— Да.
— Не похож. Наверное, на отца похож. Ты его знал?
Я сказал ему, что мы строим космодром, вдруг вспомнил я. Точно. Что в лесу строят космодром. А котлован роют для подстанции.
— Отца?
— Отца.
— Нет. Я же учиться уехал, сюда не возвращался больше…
— А это что?
Роман ткнул пальцем в фотографию с турником.
— Ничего…
— Да нет, вот тут… вроде блик…
Я пригляделся.
— Или ручкой красной начеркали… — щурился Роман. — Будто стержень расписывали… Не видно… А почему ты не возвращался? — спросил Роман.
— Из-за бабушки. Бабушка просила, чтобы я не приезжал… Но я зачем-то…
Зачем я сюда приехал?
— Короче, пообещали втрое, а делать ничего вроде не надо, знай говняй…
— Почему бабушка не велела сюда возвращаться? — перебил Роман.
Бабушка каждый вечер смотрела новости по телевизору и пила чай с самодельными сухарями. После новостей бабушка прикручивала звук и любила поговорить.
Я вернулся в кресло, а Роман продолжил рассматривать фотографии на стене.
— Ну, бабушка моя была своеобразной женщиной… весьма… — сказал я. — Видишь ли, все мои предки жили здесь. Не обязательно в Чагинске, в окрестностях.
В Номже, в Лесникове, в Высоком. То есть они тут столетиями сидели, и не очень удачно у них это получалось. Поэтому бабушка хотела, чтобы мы с Чагинском порвали. Разъехались подальше.
Разлетелись. Однажды бабушка сказала, что мы слишком долго здесь, гораздо дольше, чем следовало бы. Земля пропиталась нами, нас стало больше под землей, чем на ней, и наши корни стали сильнее нас. Крепкие корни, еще немного — и разучимся ходить. Некоторые уже разучились, присохли здесь, сидят и сидят.
Корни их затягивают в грунт, а надо бежать…
Короче, бабушка не хотела, чтобы я сюда возвращался. Но тут эта гнида Крыков пообещал денег… а у меня как раз межсезонье… напиши книгу про Чагинск, город высокой культуры и славы, про адмирала Чичагина… Ну, я и подписался…
Беги, Витенька, беги.
— Пойду проверю дождь.
Я отправился на веранду, дождь продолжался и оставался кислым, я вернулся, и Романа в большой комнате не оказалось. Я заглянул в комнату Кости, Роман нашелся там. Он включил настольную лампу и сидел за столом, изучая корабль в бутылке.
Хорошая комната.
Диван, старый письменный стол, на столе разобранный магнитофон. Самодельный древний шкаф, много полок с книгами, сундук, очень удобный, кстати, сундук — высокий, с плоской крышкой, в случае чего можно использовать в качестве верстака. И спрятаться можно. Лампа, на ней оранжевые наушники от плеера.
— У всякого уважающего себя пацана обязательно должен быть…
— Тайник? — спросил Роман.
— Угу. Только нам его не найти. В городской квартире можно, а тут… Нужно дом разбирать.
Обычная комната.
— Страшно… — прошептал Роман.
У меня была похожая комната. Правда, без сундука.
— Ничего страшного, — сказал я. — Обычная комната. Я в такой пятнадцать лет прожил.
— Это комната мертвеца..
— Иногда людей находят… Через годы…
— Ты что, не видишь, что это комната мертвеца?! — прошептал Роман. — Это же чувствуется. Я бывал в таких…
Какой чувствительный танцор диско. Но комната и на самом деле… Остывшая. Тихая.
— Ты ошибаешься, — сказал я.
— Может… Да, наверное, ошибаюсь…
Он поставил бутылку с кораблем на стол.
— Витя, как ты думаешь, можно что-то сделать? Они ведь завтра не будут искать. Им действительно на все плевать…
— Что сделать?
— Ну, не знаю… Ты же с этим… со Светловым вроде говорил, поговори еще. Пусть поможет.
— Поговорю, — пообещал я. — Завтра поговорю.
— Хорошо…
Роман постучал ногтем по бутылке.
— Ненастоящий, — сказал он. — Ненастоящая бутылка, из смолы сделана. Сначала он построил кораблик, а потом залил его раствором.
— Пойдем отсюда.
Роман погасил лампу, мы вернулись в большую комнату.
Некоторое время сидели в темноте.
Я думал. Про это сложно было не думать.
— Я прочитал твою книгу, — сказал вдруг Роман. — В ней все несчастны. Ты написал книгу, в которой все герои тотально несчастны…
— «Малая Сунжа — город речной славы».
— Нет, не про Сунжу, про пчелиный хлеб. Там же все поголовно психи и неудачники. А тебе тогда было… сколько тебе было?
— Сорок семь, — ответил я. — Молодым людям свойственно сочинять пессимистические романы. Чем старше писатель, тем веселее книги, не книги, а сплошная комедь. Писатель пишет уже не про пчелиный хлеб, но про помидоровое вино…
Роман отпил рассола. А я еще рябиновки.
— Моя новая книга будет необычайно веселой, — пообещал я. — Это будет оптимистическая поэма становления… и развития государственности среди болот и суглинка Нечерноземья. Ода труду и самоотверженности… Где каждый вносит свой вклад…
Рябиновка дернулась назад, пришлось задержать дыхание.
Только идиот может запускать бумажные шары и клеить корабли в бутылках.
Я не встречал никого, кто бы клеил бутылочные корабли, такие вымерли давно даже в книгах. Хотя… Сын Кристины. Кристина воспитала своего придурка в придурочном духе. И все это закончилось космическим идиотизмом. То есть не закончилось, а вполне себе продолжается, и я уже плотно внутри этого идиотизма, сижу в чужом доме и жую зеленые помидоры…
Рябиновка ударила в нос.
— Нам пора домой, — сказал я. — Рома, пойдем к Снаткиной, дождь кончился… Роман не ответил. Я обернулся. Роман спал в кресле, укрывшись вязаным половиком. Молодец. Мне не хотелось оставаться у Кристины, но и идти одному к Снаткиной тоже. Я попытался его растолкать, отчасти удалось, Роман открыл глаза, долго собирался с мыслями и провозгласил в итоге:
— У меня в голове какие-то щупальца…
После чего уснул снова, укутавшись в половик. Я подумал: не полить ли его рассолом из банки зеленых помидоров, но оказалось, что рассол кончился.
Я пересел в другое кресло и стал смотреть в окно. Из него была видна улица, размытая дождем. По улице текла вода, она словно светилась едва различимым молочным светом.
Радон.
Глава 12. Чага и уд
Я услышал голос Снаткиной, и это был не сон.
Я открыл глаза, но Снаткиной поблизости не увидел. Я лежал на диване под дешевым покрывалом с розами. На потолке сидела ящерица. Некоторое время я пытался вспомнить — есть ли в Нечерноземье ящерицы, способные ходить по потолкам, но к окончательному решению не пришел. Возможно, при определенных условиях все ящерицы способны на это.
Напротив в кресле продолжал спать укрытый половиком Роман. Тикали часы, показывали одиннадцать, но я сразу понял, что они сильно спешат: судя по свету, сейчас не раньше семи. А уже Снаткина поучает и рассказывает, как надо, она поучает уже сто лет. Как-то раз я отправился в «Культтовары», Федька сказал, что туда завезли блесны и мужики почти все разобрали, так что лучше поторопиться.
Я поторопился и блесны застал, они оказались без всякого уважения свалены в рыболовной витрине, слева латунные змейки, справа посеребренные ложки. Бабушка дала мне полтора рубля, на них можно было купить либо три простые медные змейки, либо одну ложку. Я, разумеется, собирался купить змейки, поскольку видел, как в прошлом году на такие змейки один дед таскал щурят с локоть. Но тут появилась Снаткина. Она пришла за дихлофосом и мочевиной, ругалась с продавщицей по поводу мятого дихлофосного баллона и отволглой пачки мочевины. Снаткина сказала, что я буду дураком, если не возьму ложку. Почему-то я ее послушал. Жадный Федька накупил змеек, а Ингирь в то лето разлился и нес глину, на змейки никакого клева не было, а на пятнистую ложку щука шла.