— Одним словом, Снаткина отправилась на Номжу, за смородиной. Она поехала на старом велосипеде…
В шесть утра Снаткина выехала на старом велосипеде, в семь уже была на берегу. В том году черная смородина уродилась и ломала ветки. Снаткина продвигалась по берегу Номжи, собирая смородину в эмалированную кружку. Она скоро набила смородиной рюкзак и собиралась возвращаться домой, но тут, чуть дальше того места, где Номжа сливается с Сендегой, наткнулась на заросли другой смородины. Кусты выше и пышнее, каждый лист покрывал две ладони, а ягода крупная и тяжелая — с крыжовник, гораздо слаще и без косточек. Снаткина высыпала старую кисловатую смородину под берег и стала рвать новую.
Это было легко. Примерно как виноград — новая смородина росла удобными гроздьями и поспела настолько, что осыпалась в кружку безо всякого усилия. Так что по второму разу Снаткина наполнила рюкзак меньше чем за час. Пора возвращаться — наверное, усталость, или на самом деле эта смородина была тяжелее, Снаткина не смогла закинуть рюкзак на плечи и кое-как приставила его на багажник. Однако так крутить педали не получалось, и Снаткина катила велосипед рядом с собой.
Черный мужик ожидал ее там, где сливались Номжа и Сендега. Кожа у него белая, но под ней проступало черное мясо, а одет он был в синюю робу. Снаткина сразу поняла, кто это. Мужик начал ее спрашивать про соседей, а Снаткина пыталась отвечать кое-как. А мужик не отставал, не просто рядом, а начал за руки ухватывать. Тогда она бросила ему рюкзак, и он вроде отстал.
Снаткина почти побежала, но возле дороги на смолокурку черный мужик ее снова догнал. Он был разозлен, и лицо у него заострилось, и он сказал, что сейчас вырвет Снаткиной сердце. Тогда Снаткина бросила ему велосипед. Черный мужик вцепился в велосипед, и до дороги Снаткина успела добраться. И с тех пор без велосипела никуда не выходила.
— И что это за черный мужик? — спросил Роман.
— Может, леший, может, снежный человек. Шушун, короче.
— Плохо придумано, — сказал Роман. — То есть где-то я это, кажется, читал. И не один раз. Типа одна женщина пошла полоскать белье, а там ее осязал водяной.
И этот туда же. Что же они так меня сегодня. Тошнит от сегодня.
— Ты можешь лучше придумывать.
Я захотел послать Рому подальше, однако сдержался.
— Не знаю, почему она такая, — сказал я. — Я ее всегда такой помню — теткой с велосипедом. Велосипед — и зеленый плащ.
— Возможно, у нее нога больная, — предположил Роман.
— Возможно, и нога… Правда, говорили, что нога у ней не случайно болела, а подбили ее.
— За что?
— За записки. Вроде как она потихоньку на весь город писала.
— Стучала, что ли? — поморщился Роман.
— Не, не стучала. Но на каждого жителя писала представления. Что-то вроде характеристик. Писала да в сундук складывала. А потом позвала печника трубу переложить, а он на чердаке эти записки обнаружил да и рассказал всем.
Роман хмыкнул.
— Вот мужики как узнали, так и подловили ее. Поучили слегка.
— Это лучше, — оценил Роман. — Хотя… Это точно Котельная?
— Котельная.
— А нам на Сортовую.
— Откуда узнал? — спросил я. — Адрес то есть?
— А… — Роман махнул рукой.
Снаткина. Она знает все. Знает всех.
— Тут по идее недалеко…
Оказалось действительно недалеко. Чагинск небольшой город, двенадцать тысяч душ.
Я никогда не бывал на улице Сортовой, много не потерял. В отличие от Котельной, Сортовую отсыпали опилками, давно перегнившими в черную почву и проросшими по краям лопухом — в принципе, живописно. Похоже на Рабочую. На Рабочей был сад с японскими яблоками, на Сортовой никакого сада.
Плохая идея. Я не сомневался, что плохая. И не сомневался, что Куприяновы нас пошлют подальше.
— Сортовая, девятнадцать, — сказал Роман. — Похоже, пришли.
Дом Куприяновых оказался обычным пятистенком, два широких окна на фасаде, три по сторонам, высокий чердак с балкончиком, палисад. Яблоня. Кирпичный гараж.
— Как они вообще дружили? — спросил Роман. — Костя же в другом конце города живет? И Аглая…
— Школа. Да и на велике десять минут езды. Что спрашивать будешь?
— Спрошу… Спрошу, может, что известно…
Я хотел повторить, что идея нехороша, предупредить, но решил, что Роман сам должен убедиться.
Калитка оказалась не заперта, мы вошли во двор. Перевернутая скамейка под липами, перевернутые ведра, пустая собачья будка. От веранды до лип была натянута черная пленка, на крыльце лежала недавно разрезанная покрышка — я подумал, что из нее хотели сделать культурного лебедя. Роман собрался постучать, но дверь открылась, и на крыльцо вышла женщина в халате. Пожалуй, ей было лет тридцать пять, со ссадиной на скуле.
— Здравствуйте, — сказал Роман. — Василиса Петровна?
— Да, Василиса Петровна. А вы?
— Я Роман, а это Виктор.
— Здравствуйте…
Василиса Петровна снова старательно улыбнулась и поставила скамейку, села, мы с Романом остались стоять.
— Возможно, мы не вовремя, — начал Роман. — Но это очень важно.
Василиса Петровна достала сигареты и стала курить. Она ничего не говорила, мы ждали, когда она докурит, а я думал: капнет ли на сигарету? Липы были густые, а пленка дырявая — на нас иногда капало и рано или поздно капнуло бы на сигарету Василисы Петровны. Но она докурила и затушила сигарету сама.
— Я вас слушаю, — сказала Василиса Петровна.
Роман поглядел на меня, я согласно кивнул.
— Дело в том, что мы… — Роман вдруг замолчал.
Василиса Петровна ждала.
— Мы… как бы это сказать…
Я подумал, что липа наверняка изрядно пропиталась дождем, и если стукнуть по стволу, то на нас обрушится тонна воды вместе с пленкой. Роман мялся.
— У нас к вам есть несколько вопросов, — сказал он. — Если вы не против… Понимаю, что это не вовремя…
— Дело в том, что мы представляем интересы Кристины Лапшиной, — сказал я.
Лицо у Василисы Петровны осталось неподвижным, а я вдруг понял, что странного было в самой Василисе Петровне — она двигалась в весьма ограниченной амплитуде, руки и ноги перемещались коротко, каждый жест словно затухал, не заканчивался завершением.
— Мы считаем, что городская администрация не предпринимает достаточных мер для поисков пропавших детей, — сказал я. — Равно как и милиция.
Василиса Петровна стала раздумывать над второй сигаретой. Кто-то на нас вроде бы смотрел, я чувствовал тяжелый, как у ротвейлера, взгляд.
— Да, — сказала Василиса Петровна.
— Компания НЭКСТРАН… та, которая строит электростанцию, она может помочь с поисками, — продолжал я. — У них отличная служба безопасности, они могут содействовать…
— Это хорошо. — Василиса Петровна гоняла сигарету между пальцами. — Нам надо помочь с поисками.
Она положила сигарету на скамейку.
— Ваш сын… Он не говорил чего-нибудь необычного?
— Нет, — ответила Василиса Петровна.
Я не мог избавиться от ощущения, что за нами кто-то наблюдает, скорее всего, так оно и было, кто-то смотрел на нас нехорошим взглядом. Из боковых окон.
— Может, Максим какую-нибудь записку оставил? — спросил Роман.
— Записку? — удивилась Василиса Петровна. — Зачем записку? Какой Максим?
— Максим Куприянов, ваш сын.
— У меня нет никакого сына, мужчины, вы в своем уме?
Василиса Петровна улыбнулась некрасивыми чайными зубами.
Я поглядел на Романа.
— Вы Куприянова? — спросил он.
— Я не Куприянова, — ответила женщина. — С чего вы взяли?
Роман нахмурился:
— Вы кто?!
Женщина нервно вскочила и принялась смотреть на дом.
Я схватил Романа за руку и потащил прочь.
— Я не понял… Это…
— Валим, Ромик, валим!
Через два дома я стал шагать помедленнее.
— Я не понимаю… — растерянно сказал Роман. — Что это…
— Снаткина — чиканутая, — пояснил я. — Она брякнула первое, что в голову влетело. Может, эта баба украла у нее рубероид в семьдесят втором. А может… такая шутка.
— Шутка?
— Ехидная старуха, — сказал я.
Роман выглядел растерянным.
— Ей нельзя доверять, — сказал я. — Да и никому. Все местные… со зверинкой.
Роман достал сигареты.
— Что дальше, Рома? — спросил я.
— Наверное, надо направо…
Точно. Направо — и домой. Надо закончить статью. И продолжить книгу. Роман направился в сторону Котельной.
— Лучше срезать, — сказал я.
— Здесь не срезать…
— По той же дороге возвращаться — плохая примета. Особенно в Чагинске.
Давай теперь налево.
Роман спорить не стал, свернули налево, в заросший сиренью проулок, за которым неожиданно обнаружилась улица Советская. Эта Советская совсем не напоминала ту Советскую, что проходила через центр города, — здесь не было асфальта, не было даже тротуара, перемещались все вдоль проезжей части и протоптали тропинку, в которой стояла вода. Кое-где из этой воды торчали ржавые рельсы, что несколько меня озадачивало, никаких железных дорог в этой части Чагинска не должно было находиться. Возможно, когда-то здесь тянулась узкоколейка, правда, для чего она предназначалась, было непонятно, возможно, сюда от грузового двора ходила дрезина, подвозящая рабочих к сплавной. Или спаренные зенитные пулеметы во время войны. Или воду из скважины для закваски на хлебозавод. А может, здесь ходил узкоколейный трамвай.
Про трамвай мне идея понравилась. Я стал думать, что когда-то в Чагинске планировалось создать трамвайную кольцевую линию вокруг городского холма. Во время войны сюда эвакуировали трамвайное депо из Горького, и горьковские трамвайщики начали строить ветку от снарядного завода к берегу Ингиря, тогда еще судоходного. Дублирующий путь, если железную дорогу на Ярославль разбомбили бы, боеприпасы можно было бы поставлять по реке. Линия была построена, на базе авторемонтных мастерских организовали депо. В сорок четвертом помимо оборонной линии запустили гражданскую: леспромхоз — доручасток — сплавная.
В пятидесятые линию продлили до сплавной, однако развитие обрабатывающей промышленности, в частности рост производственных мощностей леспромхоза, пуск завода «Музлесдревк» и планы по строительству льнозавода, остановили развитие трамвая в Чагинске — электричества на трамвай стало не хватать, и было принято решение свернуть трамвайную тему.