Светлов выпил и, выдержав паузу, согнал мизинцем слезу.
И я выпил. Определенно лучший коньяк.
— Теперь вы собираетесь? Отучать от повадок?
Более чем хороший коньяк.
— А вы? — спросил Светлов. — Вы не собираетесь? Это вообще-то ваша прямая обязанность, Виктор.
Светлов откинулся в кресле.
— По мере сил я ей следую, — сказал я. — «Чагинск: город труда и надежды» — это мой лучший проект за последнее время…
— Что вы говорите…
— Кстати, я работал над книгой, а сегодня сообщили, что меня отстранили.
А между тем я потратил на нее целый месяц.
Еще коньяка. Простор. Лето.
— Это вам наказание, — сказал Светлов.
— За что?
— За уклонение от прямых обязанностей. Вы, Виктор, злостный уклонист, а терпение муз небезгранично. Получите теперь.
Я не стал возражать.
— Жизнь — есть сокращение и укорачивание, в сущности, падение в воронку. Задача писателя это падение затормаживать, в идеале из ямы вытягивать, во всяком случае стараться. А вы… скажем так, пренебрегаете.
Забавно. Владелец компании НЭКСТРАН учит меня практическому гуманизму и апеллирует к музам.
Светлов мгновенно прочитал на моем лице скепсис и сказал:
— А я вот, между прочим…
— Зарыбляете.
— По мере сил, — вздохнул Светлов. — Впрочем, разобраться с рыбой не так уж и сложно, рыбы простые существа, со стеллеровой коровой сложнее.
Маэстро сегодня в ударе.
— Стеллерова корова? — я принял пас.
— Начнем с нее.
— Почему не с мамонта?
— Не знаю, честно говоря. — Светлов достал сигару. — Что-то связано с секвенцией генома. Возможно, проблемы с законодательством, я не вникал. Одно дело мамонт — его заметят, он все-таки большой. Другое дело — корова.
Представьте — небольшой остров в умеренных широтах, уединенная бухта, богатая водорослями, и стадо этих чудесных животных, пасущихся на приволье. Судя по оставшимся свидетельствам, они были чрезвычайно вкусны…
Светлов принялся манипулировать гильотинкой — особой зажигалкой для запала кедровой лучины, самой лучиной зажег.
— Вы хотите их воскресить, а потом сожрать? — спросил я.
— Мы планируем максимально восстановить биологическое разнообразие, — ответил Алексей Степанович. — Хотя бы до уровня начала двадцатого века. А лет через двадцать… Может, сигару?
— Пожалуй, — согласился я.
Я не очень любил сигары, но сигары Алексея Степановича, пожалуй, стоило оценить.
Светлов протянул мне гильотинку, зажигалку, лучину — у меня сигарный ритуал получился менее изящным, но в целом я справился.
— Хороший сорт. — Светлов выпустил дым. — Листы пропитывают виски, выдерживают до полугода, лишь потом сворачивают.
Сигара… я не смог точно описать ее вкус, но она действительно была великолепна. Я дилетантски затянулся и закашлялся.
— Лет через двадцать мы рассчитываем уже полноценно реплицировать сложные белковые структуры. Живое мясо. Голода больше не будет…
Сырой воздух смешался с сигарным дымом, салон пикапа наполнился необычным ароматом, фантастическим… ветер, солнце, песок.
Я вдруг подумал, что все это похоже на мои собственные нищебродские фантазии десятилетней давности. Внедорожник, хорошая жратва, дорогой коньяк и сигары, ирония и легкий постмодерн, правда, на месте хозяина пикапа должен быть я, но в целом примерно оно самое.
Живое мясо.
— Я планирую написать статью, — сказал я.
— Про пропавших? — спросил Алексей Степанович.
— Да.
— Пишите. Это может быть полезно.
— Писать? — удивился я.
Светлов прищурился.
— Вы же писатель, — сказал он. — Значит, пишите, что же вам еще делать?
— Но тут…
Я хотел рассказать про дератизацию и прочие санитарные упражнения, но Алексей Степанович опередил.
— Если вы считаете, что статья как-то повредит компании, то можете не беспокоиться, — улыбнулся Светлов. — Этого не случится.
— Но…
— Виктор, если вы напечатаете в «Чагинском вестнике», что компания НЭКСТРАН не оказала должной помощи в поисках, то население подумает, что это происки Механошина. А если написать, что мы помощь оказали, это спишут на Механошина лизоблюдство. Единственные газеты, которым беззаветно верит наше население, — это «Светлая сила» и «Соленья и варенья», но вы же не станете писать туда?
— Нет, — сказал я. — Хотя я подумаю. Такая идея мне в голову не приходила. А вы читаете «Соленья и варенья»?
— Нет, времени не хватает. А вы успеваете?
— Я больше «Светлую силу» люблю. Хотя и они в последнее время не те.
— Согласен, печатное слово стало легче ветра, — сказал Алексей Степанович. — Впрочем, думаю, скоро оно будет весить еще меньше.
Светлов дунул, елочка, подвешенная к зеркалу заднего вида, заплясала.
— Я, насколько вы, наверное, заметили, интересуюсь литературой, прежде всего современной. И пару лет назад у меня возникла идея одного проекта, я назвал его «Библиотека распада». Найти дюжину-другую не совсем бестолковых современных авторов, выкупить у них эксклюзивы, но не на пять, а лет на пятнадцать. Каждая книга в вакуумном пакете, напечатана особыми чернилами, которые при контакте с воздухом начинают растворяться.
— Интересно, — отметил я.
Действительно, интересно.
— Ты вскрываешь упаковку, и на то, чтобы прочитать роман, у тебя один день.
И, скорее всего, этот роман никто больше никогда не напечатает. А прочитать успеет только один человек.
— Гениально, — оценил я. — По-моему, идея сверхперспективная.
Одноразовая книга. В принципе, большинство книг одноразовые, но они такие по причине содержания, а не формы. Светлов выдохнул дым. Сигарами, кажется, не полагается затягиваться, но Светлов определенно затягивался, да и я, собственно, тоже. Виски во вкусе явственно ощущался, а еще шоколад и горьковатая кора или полынь.
Чага. В Чагинске надо открыть вискокурню, производить виски со вкусом чаги.
— Не взлетело. — Светлов стряхнул пепел за борт. — А знаете почему?
— Несложно угадать, — сказал я. — Писательскому сердцу невыносима мысль, что его труды будут настолько недолговечны. Даже самый паршивый писатель надеется на вечность.
— Это да, этого не отнять… — хмыкнул Светлов. — Вечность по-прежнему пользуется устойчивым спросом. И товар по-прежнему в дефиците.
По этому вопросу я мог бы со Светловым поспорить, но после муксуна и коньяка и во время сигары спорить не хотелось, в последнее время я ни с кем не спорю.
— Мне нравится «Библиотека распада», — сказал я. — Вы не думали возобновить проект?
— «Библиотека распада» не состоялась и тем самым подтвердила свою гениальность, — сказал он. — Хотя иногда мне кажется, что книги должны снова стать такими. Мимолетными. Ведь любое искусство должно быть мимолетно. Знаете, почему выжил театр? Он остался мимолетен…
Темнело. Как всегда, мне казалось, что темнота приближается со стороны леса и Рабочей улицы: сначала крадется вдоль заборов и по канавам, а потом выскакивает, словно возникает перед тобой, я же помню. Кристина тогда шагала к дому, а я собирался ее догнать. Шагал некоторое время за ней, дурак, боялся, что она оглянется. Надеялся, что оглянется. Кристина удалялась, я стал шагать быстрее, но на перекрестке Сорока лет Октября и Любимова мне наперерез выступила тьма.
— А мне кажется, что «Библиотека распада» издается, — сказал я. — Вы отставили ее, но она живет. Сама по себе.
— Каким же образом?
В окне Романа зажегся свет, сам Роман подошел к окну и стал смотреть на нас, приложив к стеклу ладони. У Романа дурацкая голова.
— Исследования показывают, что с каждым годом количество читателей уменьшается, — сказал я. — И этот процесс ускоряется, причем весьма заметно. Через некоторое весьма недалекое время количество новых книг и количество их читателей сравняется. А потом читателей, несомненно, станет меньше.
— Думаю, что их уже сейчас меньше, — сказал Светлов. — Я знаком с подобными исследованиями, они учитывают лишь новинки. Если прибавить сюда массив дореволюционной, а потом и советской литературы, то соотношение будет не в пользу читателей. И поверьте, Виктор, дальше все будет гораздо хуже.
— Почему?
Обычно меня весьма раздражает, когда посторонние рассуждают о книгах, особенно под муксуна, коньяк и сигары. Но Светлов не раздражал. Он разговаривал о книгах с печалью и уважительно, это чувствовалось. Есть люди, которые умеют говорить, довольно редкий талант, я не умею. В этом отличие миллионеров от миллиардеров.
— Любое искусство имеет порог вхождения, — пояснил Светлов. — Чтобы быть художником, желательно уметь рисовать, сочинение музыки требует знания нот. Однако компьютеры дистанцию вхождения весьма сократили. И сократят еще.
И писателей станет больше. А читателей меньше…
— Зачем тогда вообще писать книги? — спросил я.
Роман выключил свет. Но я был уверен, что он продолжает смотреть.
И Снаткина наверняка смотрит, прилипнув лбом к стеклу. Светлов ответил:
— Странно, что вы задаете такие вопросы, Виктор, вы это должны знать, это очень просто, как всегда. Одних задача удобрить, других задача одобрить. Хотя…
Светлов задумался. Я видел, как отражались в зеркале заднего вида его глаза. Кошачьи линзы, в таких отлично видно в сумерки.
— Собственно, поэтому я и заехал. У меня предложение, которое может показаться вам любопытным.
— Мне уже любопытно.
— Если я правильно понял, вы… — Светлов обернулся. — Вы больше не занимаетесь здешней краеведческой работой?
Глаза его вспыхивали кошачьим светом — вероятно, поляризационные линзы.
— Да, я решил… То есть рукопись передали другому.
Я подумал — докуривать ли сигару или оставить на потом?
— Вы больше не пишете «Чагинск: город труда и надежды», — с сочувствием констатировал Светлов. — Понимаю ваше смятение… И именно поэтому я предлагаю…
Издать «Пчелиный хлеб» в скрижалях распада? Я бы согласился.
— Работу, — закончил Алексей Степанович. — Хорошую человеческую работу.