ношения НЭКСТРАН, способно затруднить реализацию поставленных задач, во всяком случае в Чагинске.
Местная власть, похоже, старается изо всех сил не замечать инцидента. Впрочем, как и большинство горожан. Для них гораздо важнее перспективы. Но есть родители Максима, есть мать Кости. Им нужна помощь. Им нужна правда. Им…»
Роман без стука и спроса вошел в мою комнату.
— Крыша потекла, — сообщил он.
Я хотел сказать, что это случается довольно часто и никто не застрахован, но подумал, что это глупо. Кроме того, я чувствовал ментальное истощение, сочинение статьи подвысушило мозг, мозг, привыкший упражняться в локфике, с трудом работал в другом жанре, с утра не каламбурилось.
— На веранде протекла крыша, — повторил Роман. — Я подставил ведро.
— Молодец.
— Что печатаешь?
Передал Роману ноутбук, он стал читать, а я поглядел в окно. Дождь прекратился, во всяком случае в лужи не капало. Но тучи никуда не делись, продолжали нависать — небо как шерстяные носки. И в комнате сыро. Надо предложить Снаткиной протопить печь. И баню.
Дождь закончился, но крыша протекла.
Роман дочитал статью и поставил ноутбук на стол.
— Тонко. Видно руку мастера. Обозначил проблему и лизнул с оттягом. Слеза ребенка, или мне чаю не пить, старая школа, Витя, мне нравится. Значит, «Сады Эн цел а да»?
Роман посмотрел в потолок, он пока не протекал.
Я промолчал. Я молчу гораздо реже, чем хочется.
— Понимаю, работа такая, — сказал он. — Корябать язвы бытия мозолистым языком журналистики.
Хорошо сказано, разговорился. Можно подумать, у него работа другая. Маэстро возмездной хореографии. Шмуля чертов.
— Светлов действительно цитировал Циолковского? — спросил Роман.
— По форме нет, но по сути да. Я, если честно, не очень его понимаю.
— «…Великие реки проистекут из чистых истоков…»
Роман сверился с текстом.
— Ты действительно так думаешь?
— Это он так думает. Он…
Я выглянул в окно. В доме через дорогу женщина стирала в тазу.
— А тебе не кажется, что ты натягиваешь Тузика на грелку? — продолжал Роман. — Ты правда усматриваешь в этом некую метафизику?
— Рома, ты хотя и человек из Кинешмы, но ни хрена не знаешь жизни, — сказал я. — Для тебя Светлов с идеями марсианских яблонь и… какой-нибудь Сарычев с протухшими чучелами — это разные миры. Но это самое большое заблуждение, и Светлов, и Сарычев есть одно и то же, вот тебе и вся метафизика…
— Оставь свои нелепые парадоксы!
Роман злобный с утра.
— А ты никогда не думал, что за этими парадоксами стоит чья-то жизнь?!
Злобный. Лучше ему плясать с шашками. Скачет себе человек в семейном ансамбле, тренируется в танце с саблями, собирается поступать в «кулёк» на народное отделение, подумывает о своей группе «Четвертые сутки» и прикидывает, сколько будет стоить гастрольный автобус, но тут его с группой приглашают в Чагинск. Они трясутся всю ночь в благовещенском, с утра размещаются в гостинице, где Рома по ошибке заселяется в чужой номер, засыпает после долгой дороги, и, похоже, в этот момент его жизнь сворачивает с торной кинешемской тропы, и он находит в своей постели чугунного клопа. А раз сойдя с тропы, вернуться на нее невозможно.
Однако сюжет. Музы питаются свежевыжатым.
Я отобрал и закрыл ноутбук и стал собираться. Пойду в газету, к Кондырину, пусть печатает, он обещал.
— Меня поражает твое поведение, — продолжал Роман. — Ты же не веришь ни в одно собственное слово! Тогда зачем ты это написал? Эту статью?
— То есть как зачем?
— Извини, Витя, но тебе… тебе же по барабану. Я же вижу — тебе насрать.
Лучше бы заглянула Снаткина. Рассказала бы про уржумских злыдней и зимнюю кражу шифера, к Снаткиной удивительно быстро привыкаешь, чувствуешь некоторое совпадение… Хотя на мою бабушку она не похожа, моя бабушка была серьезная, всегда.
— Всем насрать, — ответил я. — Одним гуще, другим пожиже, это зависит от мировоззрения.
— Мне не насрать, — заверил Роман.
Я верил, что это действительно так.
— Ты — явное исключение в этом городе, — сказал я. — Патология. Ты знаешь, есть такая мушка, называется березовая моль. Она вылупляется в мае, ползет по березе и ищет трещины в коре, а когда находит, откладывает внутрь яйца. Из них вылупляется личинка и грызет, грызет, грызет. Дерево воспринимает это как опухоль и пытается с личинкой бороться, отчего вокруг нарастает чага…
— Ты хочешь сказать, что я личинка? — спросил Роман.
— Почему сразу личинка? Ты чага, Рома. Чага.
Роман нервно поежился.
— Я все-таки не пойму, как ты так можешь…
Стало надоедать.
— Мне не нравится, что так получилось, — терпеливо сказал я. — Мне не нравится, что это случилось с моей знакомой. Но я не видел ее кучу лет, мы не переписывались и не вспоминали друг друга. Да, то, что произошло, — есть зло. Но в целом… что, по-твоему, я вообще должен чувствовать?
Роман опустился на табуретку.
— Не знаю.
— Ты, Рома, в хорошем смысле этого слова, идиот, — сказал я. — У тебя же все было нормально… Или ты тоже? Запал на Кристину?
Роман отвернулся.
— Ну да, что-то в ней есть, — понимающе сказал я. — Глаза. Я сам в детстве…
— От твоей статьи никакого толка не будет, — перебил Роман. — Бесполезная. Вредная даже.
Я не ответил. Скинул файл на дискету. Потом еще на одну, на всякий случай.
Пора прогуляться в редакцию.
— Потому что это не напечатают, Витя, — сказал Роман. — Слишком острые мысли для «Чагинского вестника»…
— Ты же говорил, что я «хорошо лизнул».
— Хорошо, но слишком тонко, здесь такое не одобряют. Взялся лизать — лижи честно, лижи глубоко.
Я поглядел на Романа. Подозрительно вольно рассуждал, недавно еще плясун-плясун, а теперь, поди же ты, мыслитель.
— А что еще он сказал? — спросил Роман.
— Кто?
— Светлов.
— Сказал, что к две тысячи тридцатому году человечество будет на Энцеладе…
— Это я уже понял, — перебил Роман. — По другим вопросам.
— По другим вопросам он выразил серьезную озабоченность, — ответил я.
— То есть они ничего не собираются делать?
— Собираются. Едва кончится дождь, как снова будут организованы поисковые группы. Поиск намерены продолжать.
— Посмотрим…
Роман удалился. Я быстро оделся.
Снаткиной в доме не было, на веранде сох вчерашний лук и кружили облачком трогательные дрозофилы. Я толкнул дверь чулана, закрыто, я вышел на улицу.
По пути до «Чагинского вестника» размышлял над вчерашним предложением Светлова и думал, что оно мне нравится. Светлов ценит литературу и хочет иметь литератора в штате. Это современно. В конце концов, НЭКСТРАН — передовая компания. К тому же в последнее время я несколько устал от сольного плавания, можно пару лет и передохнуть. Одной рукой буду писать для Светлова, другой для вечности, ха. Наверняка у НЭКСТРАНа есть база на острове Врангеля. Они там испытывают какие-нибудь свои мазеры, а я буду гулять и сочинять книгу.
Светлов, безусловно, оригинальный. Я не особо знаком с миллиардерами, немного с миллионерами, разница замечательная. Миллионеры старались давить, миллиардеру было интересно. И это пугало.
Вокруг здания редакции за ночь налило лужи, я прошлепал по ним, затем поднялся на второй этаж.
— Кто-нибудь?! — позвал я.
И на всякий случай похлопал в ладоши. Редакция «Чагинского вестника» была, как и прежде, беззвучна, кажется, опять выходной. Или финиш, сухогруз провинциальной журалистики пошел ко дну, наткнувшись на… На унылые рифы рентабельности. Однако я не сомневался, что капитан должен оставаться на мостике до конца.
Я проследовал в рекреационную каморку в конце этажа.
Главный редактор лежал в кресле, задрав ноги на другое кресло. То ли спал, то ли отдыхал, я покашлял, ожидая, что Кондырин придет в себя, однако он не очнулся. Я потыкал его в плечо. В ответ откуда-то из-под мышки главного редактора выпала стеклянная водочная фляжка, упала на пол, не разбилась. Во фляжке болталась мутная настойка, думал калган, но, судя по травянистому запаху, одуванчиковый ликер. Главред Кондырин непростой человек, я снова побеспокоил его, дернул за ухо, но Кондырин не очнулся и в этот раз. Испит одуванчиковым вином, последний романтик Чагинска в джинсовом костюме, можно сказать, Ланцелот.
На пне были рассыпаны коричневые заварные пряники, я решил парочку взять, но это оказались не пряники, а чага. Судя по наличию выкусов, Кондырин ее ел.
Я поглядел на Кондырина с уважением. Пил одуванчиковый ром, закусывал чагой. Возможно, недавно он окончательно и наверняка узнал, что и он тоже потомок. А значит, немного и Рюрикович. И в этот невероятный миг осознания скопившаяся тяжесть дней окончательно его подкосила. Или чага. Чагу надо настаивать на водке, два месяца в темном и теплом месте, отличное средство от желудка, тонизирующий эффект; адмирал Чичагин пил чаговый настой и излечился от незаживающих ран, и его потомок редактор Кондырил пил чаговый эликсир и грыз сырую чагу, немного перестарался и уснул, удрученный народной медициной. Мне вдруг почему-то захотелось посмотреть — действительно ли у Кондырина зажили от чаги руки. Я взялся за джинсовый рукав, потянул, но главред надежно прятал ладони под мышками. Тайна. Ладно, потом. Я достал из кармана дискету со статьей и сунул ее во внешний нагрудный карман джинсовой куртки. Хотел застегнуть заклепку, но услышал громкий скрежет по коридору, выглянул из каморки и обнаружил гостиничную Маргариту Николаевну: она несла штампованный колесный диск и задевала им стены. Я спрятался за дверь.
Через минуту Маргарита Николаевна вошла в рекреационную комнату, громко опустила диск на пол. Кондырин не проснулся.
— Коля! — позвала Маргарита Николаевна. — Коля, просыпайся!
Маргарита Николаевна наклонилась к его лицу и некоторое время принюхивалась к дыханию, после чего потрогала Кондырина пальцем. Главред не шевельнулся. Тогда Маргарита Николаевна принялась шарить у Кондырина по карманам. Она вынула редакционное удостоверение, деньги и дискету. Удостоверение и деньги вернула обратно, дискету забрала. Я хотел выступить из укрытия, но не сделал этого. Маргарита Николаевна была здесь явно не случайно; понюхав чагу, бесшумно удалилась.