– А потом я очнулась уже не в себе, – закончила Эвья почти весело. – За дверью шум-гам, а в комнате никого. Кто первым ворвался, не помню, не очень я соображала, да и орали все. Я в уголок отошла – подумать, понять, осознать, примириться… А после слышу, Иххо, дура эта, кается прилюдно – я, мол, убила, задушила подушкой, я только за этим сюда и пришла, чтоб за папашу, значит, поквитаться… Э, нет, подумала я, не ты это, ой, не ты. И бегом к Шанэ.
– Заперлась изнутри? А окно открыто было? – уточнил Рьен. – А потайные двери в твоей комнате есть? И запасные ключи?
– Окно открыто, но третий этаж, Рьен, – покачала головой Эвья. – Не верю. А про потайное не скажу – не знаю. Дом-то древний, ещё мой пра-сколько-то-пра его строил, а он один из первых заселился в Семиречье. Всё может быть. Основатель-то, первый Ру, колдун был. В доме много колдовства. И тайники тоже вероятны. Ну и запасные ключи – у моей личной горничной, а она тёртый калач. За сорок лет работы ни разу не потеряла и не забыла ни ключа, ни связки. И в это время она точно не спала – она позже всех ложится, да перед сном ещё и обойдёт комнаты на пятнадцать раз. Скорее всего, она-то и шум услышала, и дверь первой открыла.
Рьен задумчиво покивал, что-то записал и уставился в окно.
– А тебя что смутило? – после минутной паузы поинтересовалась Эвья. – Почему решил, что это не Иххо?
Матушка пересказала и с любопытством посмотрела на Рьена: да, почему?
– Первое заклятье правды повело себя странно, – отозвался он. – Вода должна была стать белой, а она посерела. Мьёл уже тогда первым сказал, что девочка не убийца. Знает что-то, покрывает кого-то, но не убийца. Именно в таких случаях именно это заклятье и серело – и правды не говорит, но и не врёт значит. Мьёл взялся дальше проверять. Из семи проверок одну Иххо провалила, а ещё две были как первая. А для уверенной в себе убийцы это много. Мьёл после заметил, что она явно собиралась и планировала, она крепко верит, что виновата… Но вот задушила не она.
– Это твой опыт говорит? – оживилась Эвья.
– Да. У нас уже были похожие случаи, – Рьен начал собирать записи в папку, – например, когда сосед на соседа собаку натравил, и та его загрызла насмерть. И виноват, и не виноват. Он воспитал в злобе, он с поводка спустил, но убило другое существо. Легко после заявить, что пёс сам напал, а я, мол, дурак, привязал плохо.
Женщины переглянулись, и матушка несмело предположила:
– А девушка… колдунья?
– Мьёл не понял, – Рьен качнул головой, – но он и вас колдуньей не считает. А колдовство островитян из Северного моря для нас тайна.
– Хочешь, я её проверю? – предложила матушка Шанэ.
– И я! – подпрыгнула Эвья. – Мне же с вами можно? Ну Шанэ! Ну по старой дружбе!
– Недолго, – строго решила матушка. – Каждая минута вне моего дома – это капля силы рек в тебе. Переберёшь – Лодочник тебя не учует. Я могу вытянуть из тебя лишнее, но это неприятно и опасно для души.
– А где она сидит? – немедленно уточнила подруга. – Спроси-спроси! Я же могу проходить сквозь стены. Сбегаю вперёд вас и понаблюдаю. А то пока вы оденетесь и доползёте…
– Второй уровень, шестая камера, – объяснил Рьен. – Вход со стороны моего отдела. Из кабинета Мьёла, а он смежный с моим, можно лестницей сразу в тюрьму спуститься. Серая дверь.
– Догоняйте! – крикнула Эвья и выпорхнула из чайной.
А Рьен встал, посмотрел на матушку Шанэ и обнял её. Матушка немедленно расплакалась.
– Нам всем будет её не хватать, – тихо сказал он. – И никакая правда об убийце не восполнит потерю. И никакое наказание не вернёт ушедшего. Но мы всё равно поработаем, да?
– Я же вам уже всё рассказала, – произнесла Иххо, глядя в стол.
Она держалась зажато, но спокойно, и действительно была рыжей-рыжей. Длинные ярко-рыжие волосы, заплетённые в кривую косу, кожа в густой россыпи веснушек, большие светло-карие глаза, красное платье – тёплое, с высоким воротом и рыжей вышивкой на лифе и манжетах. В тесном сумраке допросной девушка словно светилась изнутри – как закатное солнце, затянутое тучами.
– Она всегда так одевалась, – заметила Эвья, стоя за её спиной. – Всегда как на свидание, хотя у неё точно никого не было. Папаша умер, а других родственников нет. Здесь, в Семиречье, точно. И парня нет. И писем она сроду не получала и сама не писала. Мой человек год за ней присматривал – ничего не заметил. У неё даже подруг нет.
Матушка быстро это записала и показала Рьену. Тот пробежал глазами по строчкам, посмотрел на настороженную Иххо и невозмутимо сказал:
– Не мне, а моим помощникам. А теперь, будь добра, повтори.
Девушка съёжилась, но заговорила ровно:
– Почти пять лет назад мой папа из-за неё повесился. Мать не выдержала и через неделю выпила сонного зелья, чтобы уже не проснуться. Я осталась одна и в долгах. Доучиться не успела – пришлось бросить музыкальное училище и идти работать. На три работы, чтобы и на съемную комнату хватало, и на еду, и на папины долги. А потом я её на улице увидела – богатую, довольную.
Эвья тихо выругалась.
– Дура, – пробормотала она, – что ж сразу-то не пришла… И я дура, не вспомнила о тебе, не помогла…
Иххо ничего странного не видела, но явно ощущала. И когда призрачный серый пёс тщательно её обнюхал, девушка поёжилась и сжалась пуще прежнего. А пёс посмотрел на хозяйку и отрицательно мотнул головой.
– Не колдунья, – подытожила матушка Шанэ, пристально наблюдающая за поведением Иххо. – Но что-то в ней есть. Я бы сказала, что это спящий дар. Неразбуженный и неразвитый. И вряд ли он проснётся… полноценно. Но в шоковые моменты жизни может проявиться – мимолётным видением, ощущением неведомого.
– Она чувствовала меня в камере, – подтвердила Эвья. – Когда я долго на неё смотрела, она поворачивалась и ответно смотрела на меня. Ощущала чужой взгляд и направление.
– Продолжай, Иххо, – попросил Рьен.
Пока её исследовали и обсуждали, она сидела, молча опустив голову, а в ответ на просьбу пожала плечами:
– Я устроилась на работу. Изучила хозяйку. И выбрала момент. Очень подходящий – никто не спал, дети шумели, взрослые смеялись. Будь у меня чуть больше сил, она бы и проснуться не успела. Сначала я думала зелье подлить, но её горничная слишком верная. Лично всё проверяет. Воду из кувшина или стакана на прикроватной тумбочке прямо перед сном хозяйки меняет лично и следит, чтобы никто в комнату не заходил.
– Как ты открыла дверь? – уточнил Рьен.
– Ручку повернула и толкнула, – девушка посмотрела на него с тенью насмешки. – Она незапертая была. Я давно за хозяйкой заметила такое: к девяти часам вечера она засыпала на ходу. И если её задержать разговором, то она даже стоя засыпает. Её не раз горничная укладывала. И я просто хозяйку задержала. И она забыла запереть дверь. Даже домашний платок не сняла и ко сну не переоделась. В чём была, в том и уснула, прямо на покрывале. Заходи и делай. Я и сделала.
– Неправда, – твёрдо сказала Эвья. – Я заперла дверь. Если бы забыла, то ключ бы в замке торчал. Или на полу лежал, если бы горничная своим ключом вытолкнула, чтобы дверь закрыть – она за мной всегда всё проверяет, это верно. А мой ключ лежал на тумбочке у постели. Я заперлась. У меня это с детства. Младший брат любил поиздеваться – напугать во сне, воду в постель налить, в тапки дохлых жуков подбросить. С тех пор я не сплю с открытой дверью. Умираю от усталости, но запрусь.
Матушка записала её слова и передала листок Рьену. Тот быстро прочитал, кивнул и прищурился:
– Ты и признаться сразу собиралась?
– Да, – Иххо смотрела прямо и гордо. – Жить мне незачем. У меня никого не осталось. Только отцовские заимодавцы. Вы нас, островитян, не знаете. Нам нельзя уходить с долгами, не то следующая жизнь с долгов же начнётся. Всё надо отдавать, и месть – это тоже долг. Я хотела убить, забрать нужную сумму денег и рассчитаться с долгами. А после и умереть нестрашно. Утром бы рассчиталась, а к обеду бы сама сдалась.
– А денег у меня в комнате… – закатила глаза Эвья. – Много. Я не люблю все эти тайники, колдовство… Много беру из родового тайника и много под рукой держу. Да и внуки приехали – и чтобы не лазить каждый раз в тайник, а взять да купить вкусности или игрушку, сводить на представление к кукольникам… Всё рассчитала. Явно собиралась. Но не она убила. Ты на её руки посмотри, Рьен. Две веточки. А я? Я только выгляжу мелкой, ты же знаешь. И, заметь, ни один ноготь не сломан, ни синяка, ни ссадинки. После борьбы и подушки-то, а?
Руки Иххо и правда были тонкими-тонкими, с голубыми венками и пятнами веснушек, с изящными музыкальными пальцами и ухоженными ноготками.
Рьен прочитал очередную матушкину записку, положил её в стопку и, подперев подбородок кулаком, проницательно уставился на девушку. Та быстро опустила глаза и замерла настороженным зверьком. И чем дольше на неё со всех сторон смотрели, тем больше она нервничала.
– Не ты, – Рьен улыбнулся. – Это не ты, Иххо. Ты или знаешь, кто, или предполагаешь. Вероятно, даже видела – вошла следом за убийцей в уже открытую дверь и увидела. А вину на себя берёшь или потому что любишь, или потому что жалеешь. И полагаешь, что убийце ещё жить да жить – и есть ради чего, в отличие от тебя. Или тебе денег пообещали за чужую вину – с долгами рассчитаться?
Девушка ничем себя не выдала, только хрупкие плечи сжались чуть больше.
– А ты уверена, что убийца рассчитается? – мягко спросил он. – Как ты об этом узнаешь, сидя в камере? А если он не сдержит слово, и ты так и уйдёшь с долгами?
Иххо пожала плечами:
– Долг жизни и смерти важнее. С бедностью я жить научилась. Справлюсь.
Рьен понимающе кивнул и задушевно поведал:
– Завтра утром мой колдун создаст место преступления – те же комнату и постель, то же тело, ту же подушку. И тебе придётся снова душить хозяйку. И если в тебе не будет прежней решимости, если в твоих руках не окажется прежней силы, а на жертве – тех же самых травм… Он измерит каждое твоё нажатие, Иххо, каждое движение, каждый синяк на наколдованном «живом» теле, и если хоть что-то хоть чуть-чуть не совпадёт…