Явление незнакомца не слишком взбудоражило геличан, ведь его краткий рассказ был ничуть не более фантастическим, чем другие слышанные ими истории. Несмотря на утрату памяти, человек казался вполне разумным. Его окрестили Маркусом и отдали на попечение аптекаря, доктора Бредиуса, который поручил ему черную работу в своей лавке. Вскоре Маркус обнаружил необычайную склонность к фармакологии и за несколько недель проглотил все книжные запасы доктора Бредиуса. Свободное время он посвящал собиранию трав в окрестных лесах и на пастбищах, дотошно изучая жизнь растений. Вскоре доктор Бредиус предоставил ему неограниченный доступ в свою лабораторию.
27 июля, в день поминовения семи спящих отроков эфесских, Маркус просматривал страницы новейшего иллюстрированного травника, с гордостью представленного ему Бредиусом. Внезапно он швырнул дорогой фолиант о стену.
Никчемная книжица! кричал он. И все они никчемные! У этих иллюстраторов нет глаз! Они изображают не то, что видят, а то, что желают увидеть!
С этими словами он рухнул в кресло. Придя в себя, он умолял Бредиуса простить его за порчу книги. Он обещал, что стократно возместит ему ущерб, составив травник, который будет изображать истинный вид растений, а не общепринятые на тот момент стереотипы.
Маркус взялся за труд. По рекомендации Бредиуса он приобрел рабочий комплект художника и увеличивающий кристалл берилла. Теперь он проводил за городом, как никогда, много времени, вглядываясь все пристальнее и пристальнее и занося подмеченные детали в небольшую книжку. Оттенков у цветков было не меньше, чем поверхностей и граней. У него не хватало для них названий. Многие часы проводил Маркус в лаборатории, потому что знал, что его краски не в силах передать эту глазурованную, многослойную ясность: традиционная темпера ложилась слишком толсто. Он хотел, чтобы изображенное просвечивало внутренним светом. В конце концов ему посчастливилось выгнать эфирное масло из живицы, смолы терпентинового дерева, получившую название «скипидар»; растворенные в этом средстве, краски позволяли добиться толщины слоя меньше осенней паутинки.
18 октября 1421 года (весьма кстати, ведь то был день евангелиста Луки, покровителя живописцев) Маркус, как и обещал, вручил доктору Бредиусу великолепно иллюстрированный том. 4 декабря, в день св. Варвары, в аптекарскую лавку ударила молния. В считанные секунды она превратилась в адское пекло, разжигаемое запасом летучих препаратов. Каким-то чудом пламя ограничилось пределами здания, и соседние дома остались нетронутыми. Обугленные останки доктора Бредиуса были найдены на следующее утро; но от Маркуса — и его изумительной книги — не осталось и следа, и больше их никогда не видели.
25. ДЫМЧАТЫЙ
В то самое утро — 5 декабря, день св. Саввы Освященного, который, живя отшельником, делил свою пещеру со львом — ризничий церкви Св. Димпны обнаружил среди приношений по обету дубовую панель с небольшим изображением св. Варвары. В моих святцах на "Св. Варвару" нашлось следующее:
"В правление Максимиана жил некий богатый язычник Диоскор, и была у него единственная дочь по имени Варвара. Была она столь прекрасна, что он приказал заточить ее в высокую башню. Невзирая на это, руки ее искало множество знатных женихов. Диоскору не терпелось, чтобы она сделала свой выбор, но Варвара отказывалась выходить замуж.
Как-то раз, когда Диоскор отлучился из дому по делам, она сбежала из своей башни и повстречала работников, сооружавших во дворце ее отца новую купальню. Увидев, что намечено сделать два окна, она приказала строителям добавить третье. В то самое время проходил мимо святой человек, который и крестил ее в купальне.
Когда вернулся отец, он потребовал объяснить, зачем нужно три окна, если и два дают хорошее освещение. Варвара указала ему, что это явственный символ Троицы и Божественного света, который наполняет всё сущее. Разгневанный язычник-отец выхватил меч, однако Варвара чудесным образом вылетела в окно и опустилась на далекую гору. Диоскор преследовал ее и, схватив за волосы, отволок обратно в башню. Затем, когда после пытки она отказалась поклониться языческим богам, он отвел ее обратно на гору, где отрубил ей голову. Возвращаясь домой, он был поражен молнией с Небес и сожжен дотла".
Варвару принято изображать с миниатюрной башенкой в одной руке и пальмовой ветвью мученицы — в другой. Автор гельской иконы решил сделать башню доминирующим элементом композиции — даже над самой святой, которая сидит перед ней и держит свою ветвь. Перспектива такова, что кажется, будто башня с огромным трехстворчатым окном имеет несколько сот футов в высоту. Подобный подход можно наблюдать и на примере "Св. Варвары" из Королевского музея изящных искусств в Антверпене, на которой имеется надпись: "IOH(ann) ES DE EYCK ME FECIT (меня сделал Ян ван Эйк), 1437". Как и в случае с «Варварой» из Гела, ажурная готическая башня еще не достроена — намек на Вавилонское столпотворение. Таким образом, она олицетворяет человеческую слепоту и гордыню, а ее архитектурные элементы всегда сравнивали с особенностями главной звонницы Брюгге, которую трижды разрушала молния.
Передний план гельской иконы изобилует пышной растительностью цветами и травами, переданными с мельчайшими морфологическими подробностями. Сегодня они несколько помутнели от многовекового свечного чада и ладанного дыма, но лет пятьсот назад должны были казаться жителям Гела нереально, чудесно правдоподобными, и всем было ясно как день, что их "Св. Варвару" написал не кто иной, как подручный аптекаря — Маркус, который столь загадочно появился и исчез из их жизни. В небе над башней были написаны слова: "Johann de eyck fuit hic (Ян ван Эйк был здесь), 1421", из чего заключили, что Ян ван Эйк и Маркус — это одно и то же лицо.
26. ВЕНЕЦИАНСКИЙ КАРМИН
Мое выздоровление протекало весьма приятно, с чтением, переписыванием прочитанного и изучением вклеек "Братьев ван Эйк". Я узнал, что, кроме имени, о Ламберте ван Эйке почти ничего не известно и что некоторые историки подвергают сомнению факт существования Хуберта; всё это лишь придает больше шарма их брату Яну — "Иоанну Дубскому", который, как ранее считали, родился в Маасейке, "Маасском Дубе", а на самом деле оказался родом из Маастрихта, ниже по течению Мааса. Ван Эйк писал на дубовых досках, где живопись была призвана имитировать резьбу по дубу, и на "Двойном портрете Арнольфини" имеется троица резных фигурок, взаимосвязь между которыми установить нелегко.
Это св. Маргарита с драконом на спинке кресла, сидящий лев на его же подлокотнике, а также восседающая на подлокотнике скамьи-ларя фантастическая фигура в виде зверя спиной к спине со своим зеркальным отражением. Жену ван Эйка звали Маргаритой; св. Маргарита вышла из чрева дракона. Лев считался эмблемой св. Марка, но также Иеронима, автора «Вульгаты» и святого-покровителя учености, который вытащил льву занозу из лапы и тем приручил его. Что же символизирует фантастический зверь, я не знаю; но знаю, что подходящей датой для моего отъезда в "Дом Лойолы" сочли 3 0 сентября, день св. Иеронима.
В то утро, когда я проснулся, втекавший в окно скупой свет подсвечивал складки моей школьной формы, аккуратно вывешенной на плечиках на двери в спальню: темно-синий блейзер поверх свежей белой рубашки, украшенной лиловато-синим, «оксфордским», галстуком в светло-голубую «кембриджскую» полоску; темно-серые брюки. На полу стояли черные оксфордские полуботинки. Облачаясь в этот безукоризненный наряд, я чувствовал, что становлюсь другим человеком. Мальчишка исчез; на его месте был подрастающий мужчина. Завязывая перед гардеробным зеркалом галстук, я на мгновение увидел в нем незнакомца.
Мама приготовила мне завтрак на убой: колбаски и бекон так и искрились, когда она перекладывала их со сковородки на мою поблескивающую тарелку. От чая и жареного поднимались облачка аромата. Масло казалось желтее лютика, сахарницу наполняли кубики снежного сияния. Огненный желток яичницы томно растекался по белку. Когда я подбирал его вилкой с большущим куском белого хлеба, мама вынула из передника коробочку для пилюль и, открыв, показала мне прямоугольный льняной лоскуток с бледными пятнами, как будто от ржавчины.
Это была, по ее словам, реликвия Фра Анджелико, святого-покровителя художников, унаследованная ею от двоюродного деда Джойса, который добыл ее немало потратившись и после долгих препирательств — у торговца подобными предметами на лотке у Сан-Марко в Венеции, храма, в котором, как известно, работал Фра Анджелико; и она была уверена, что сила реликвии сослужит мне добрую службу в учении. Ведь вдохновляла же она ее двоюродного деда, который открыто признавал, что наиболее лиричными строками своей самой известной книги "Паломничество во Фландрию" он почти исключительно обязан ее благотворному влиянию.
Раздался сигнал клаксона. Автомобиль дяди Селестина, черный «моррисоксфорд», стоял у дверей. Я сложил пожитки, поцеловал на прощание маму и сел в машину. До этого меня почти никуда не возили, и я с нетерпением ожидал путешествия. Дядя Селестин набил трубку. Когда она должным образом раскурилась, мы тронулись. Ну, мой мальчик, произнес он, раз уж мы некоторое время побудем вместе, можно наконец поболтать всласть.
Я приготовился слушать.
27. НЕЗАБУДКА
Я тут подумал, начал Селестин, что, возможно, было бы нелишне рассказать тебе о житии св. Игнатия Лойолы, но я уверен, что в общих чертах ты уже с ним знаком, а благие отцы в "Доме Лойолы", не сомневаюсь, в нужное время углубят твои познания относительно св. Игнатия. Мне пришло в голову вместо этого поведать тебе небезынтересную историю моего краткого знакомства с философом Людвигом Витгенштейном, который весной 1949 года работал при " Доме Лойолы" подручным садовника. Я был в то время младшим преподавателем; признаюсь, что лишь два года спустя, когда я прочел некролог Витгенштейна, умершего 29 апреля 1951 года, в праздник св. Екатерины Сиенской, я понял, какой он был знаменитостью.