Утром встаю, собираюсь на работу – состояние анабиозное. Рыжика-2 еще не покормил, зашел в туалет, выхожу – слышу визг и вой. Отдавил котенку лапку.
Все живое такое хрупкое, ненадежное, еле дышащее, мелкое, слабенькое, а этот дом сталинский пережил моих родителей, переживет меня и моих детей. Все умрут, а дом, как египетские пирамиды, будет стоять.
Позвонил Ивану Ивановичу, соврал, что заболел, а сам взял Рыжика-junior и понес в ветеринарную лечебницу. Врач – женщина, похожая на кошку, – долго меня отчитывала. Я не выдержал и, пока делали рентген, вышел на улицу покурить. Возвращаюсь – вроде кости целы.
Купил Рыжику банку «Хиллса».
Все мои несчастные любови от того, что я предельно слаб и мягок, несмотря на мою воинственную, даже отморозную внешность. Но, попавшись на наживку мужественности, через какое-то время женщина оглядывается и видит, что все это полнейшая бутафория. Все мои прибамбасы: крепостцы, сабельки, кожаные офицерские сапожки со шпорами, фуражка с кокардой и кот Рыжик-2 – просто защитная реакция слабовольного организма.
Женщина захватывает одно укрепление за другим (они сдаются без боя), в короткий срок (месяц) или в длительный период (десять лет), и в итоге оказывается, что вот стою я голенький, с пупырышками, под белым режущим глаза светом люминесцентных ламп – со всеми своими болячками, со всеми комплексами, неудачами, бородавками и тщеславием. «Ты очень хороший, славный, отзывчивый человек, но тьфу на тебя», – говорит женщина и уходит, громко хлопнув дверью.
Самое главное, что эта закономерность меня ничему не учит. Все продолжается по кругу, как астрологический цикл. Наверное, кто-то должен смириться с тем, что я просто слаб и безволен.
Домик-пряник (рассказ)
Дом решили строить на холме. Для этого купили участок на возвышенности, который никому не был нужен, потому что странно приобретать неровную землю, если есть вполне чистенькие, ухоженные куски без рытвин, буераков и колдобин. Хозяин земли, человек пылкий и южный, смуглый, с небольшими залысинами, понимая, что Олегу и Любе некуда деваться, заломил такую цену, что Любаша сначала отказалась. Но чуть позже, когда наступила сентябрьская дождливая разноголосица, и тонкие, въедливые, скучные струи осели на весь подмосковный регион, продавец позвонил сам. И Савушкины, скинув цену на пятьдесят процентов, приобрели запущенный участок с березками, сосенками и кустами боярышника, раскидистого, как брызги акриловой краски, разлетевшейся во все стороны по деревянной поверхности под легким нажимом детской руки.
Олег и Люба стояли возле автомашины, смотрели с удивлением на природное пиршество и никак не могли понять, зачем они ввязались в авантюру. В Москве есть трехкомнатная квартира со всеми удобствами, а друзей с дачами так много, что можно в течение летнего сезона переезжать с одной на другую, нигде не задерживаясь больше недели.
В правом дальнем углу шести соток высилась старая, изуродованная мхом и лишайником, толстенная высокая яблоня, увешанная в урожайный год поздними и еще как следует не поспевшими плодами. Зеленые, величиной с добрый кулак яблоки свисали, как стоваттные лампочки, и казалось, если подключить дерево к электропитанию, то наступит яркое новогоднее празднество и сотня огоньков озарит окружающее пространство веселым и упоительным светом.
Было сложно объяснить, как яблоня оказалась на заброшенном участке. Значит, кто-то за ней ухаживал и растил, лелеял и холил, но потом через десяток лет под натиском ВТО бросил все на произвол судьбы, удалившись от дел в город, позабыв обязанности перед бедным деревом, перестав обрабатывать купоросом, белить ствол и уничтожать вредителей.
Когда смешные и суетливые таджики с курчавыми черными головами рубили заросли и корчевали растопыренные пни, яблоню и боярышник оставили. Так посреди холма образовалось пустое пространство, готовое для дальнейших действий – укладки фундамента и постройки дома. В октябре, до холодов успели залить бетон, чтобы за год конструкция отстоялась и можно было в следующий сезон начинать работы: громоздить брус, ставить лаги и возводить крышу, опершись на ленточную твердь, которая раскинулась на холме змейкой, пожирающей собственный хвост.
Олег и Люба любили посидеть на лавочке, сделанной из срубленных берез, на пустом участке и пофантазировать, какой будет их дача.
– Это будет домик-пряник, – повторяла Люба, сама до конца не понимая, что она вкладывает в эти слова.
– Представь, что я здесь хожу беременная, – говорила Люба и со спины обнимала Олега, спокойно курящего очередную сигарету.
В мае следующего года, когда сладкоголосые соловьи поселились на яблоне и тонким и протяжным щебетом охватили пространство участка, Люба начала разговаривать с бригадами о стоимости работ, сроках и технологиях.
Олег не вмешивался. Странно, что он не вмешивался, но вся эта утомительная идея с дачей не доставляла ему удовольствия. Будучи городским человеком, далеким от инженерных дел, тяжелым на подъем журналистом столичной газеты, он скептически смотрел на всякое деревенское хозяйство, и если и соглашался участвовать в процессе, то из любви к жене. Само строительство, сама сельская идиллия, все эти яблони, орешник, зеленая хрупкая травка вызывали в нем не прилив радости и восторга, а трудноуловимое зудящее беспокойство. Словно под вечер, перед ночным сном в дом проник настырный тонконосый комарик, и теперь невозможно отключиться, пока не будет выловлен и уничтожен преступник, или пока не обработаешь комнату ядовитыми парами антикомариного средства.
Первое время Олег пытался вникать в процесс: читал статьи и книги, сидел на строительных форумах, старался вместе с Любой радоваться мелочам и деталям, но постепенно, исподволь, несмотря на любовь к жене, в нем поселилось стойкое отторжение. Люба заметила перемену в настроении мужа. Ей такое поведение Савушкина не нравилось, но она понимала, что сделать ничего невозможно, а отказаться от мечты походить беременной по дачному участку она не могла. Поэтому Люба взвалила заботы о даче на свои плечи, что вызывало удивление у бригадиров. Они привыкли разговаривать с мужчинами, а тут к ним выходила молодая красивая женщина, хоть и начитанная о строительных работах, но все-таки дилетант.
В результате такого казуса было смешно наблюдать за переговорщиками. Одни старались, видя неопытность Любы, завысить цену, другие не принимали ее всерьез и пытались достучаться до Олега, у некоторых вид Любы вызывал обильное словоотделение: строители стремились заболтать Савушкину, переломить или даже запугать какой-то мужской дерзостью, лихостью и грубостью.
Бесконечный поток желающих построить их дом уже изрядно надоел Олегу, ему хотелось побыстрее выбрать кого-нибудь, но Люба стойко переносила все трудности, а потом Олег просто забыл обо всем, перестал обращать внимание и даже не замечал, как мелькают перед глазами претенденты.
В июле, месяца через два, Савушкина заявила мужу, что нашла работника. Олег не обратил на это внимания, но Люба сказала, что строитель отказывается назвать цену. Это было необычно и странно, потому что от цены и приходится плясать, а тут надо ввязываться в авантюру, не рассчитав расходы и не поняв, сколько денег уйдет на строительство.
– Как же так, это невозможно, – Олег ходил кругами по московской квартире и пытался достучаться до Любы. – Так не делается, на основании чего ты его выбрала? – но жена только обнимала Олега и целовала в морщинистый покатый лоб или проводила ладонью по коричневым вискам с первой снежной проседью.
Когда же Любаша с ликованием стала рассказывать, как они с Игорем (новым работником) выбирали пиломатериал (при этом глаза ее сияли, над верхней бархатной губой выскочила бисеринка пота, Люба активно жестикулировала и радостно подпрыгивала на тахте), Олег понял, что происходит что-то очень важное и пугающее для него. Жена еще никогда не говорила так восторженно о чужом человеке, тем более мужчине. Он пошел на кухню, задернул шторы (Олег не любил, когда его было видно из ночного окна) и с дрожью в руках закурил. Когда Люба стала прогонять его на лестничную площадку, то заупрямился, хотя всегда жене подчинялся, потому что еще хорошо помнил, с каким трудом они чистили от копоти подвесной потолок.
«Кто он, кто же он?» – думал Олег и впускал глубоко в легкие вонючий вьюнок дыма.
Утром в субботу он с сослуживцами поехал в тир, а Люба рванула на дачу. Тир, как и его газета, был ведомственный, милицейский и находился в подвале серого здания, выложенного из тяжелых бетонных плит, отштукатуренных и покрытых едкой бордовой краской. Сегодня Олегу Савушкину не везло, и когда они с главным редактором и кураторами сидели в парилке и пили пиво, Олегу стало казаться, что все над ним потешаются, потому что с пятнадцати раз он не выбил и трех мишеней. Кураторы ласково приобнимали его, а главный редактор подливал и подливал в пиво водочки, отчего Олег бросил машину у тира и сам поехал домой на такси.
Олег проснулся утром с пистолетом в обнимку. Как оружие попало в его дом, Савушкин не понимал и не помнил. Он приподнял пистолет и внимательно осмотрел его. Не было сомнения, что это боевое оружие, холодное и стройное, как надрез хирурга. Из дула еще веял приятный и опасный запах пороха. Пистолет стоял на предохранителе, но предохранитель легко снимался, и оружие без какого-то видимого усилия легко переходило в боеготовность. В магазине находилось семь патронов.
Олег хотел позвонить главному редактору, но зачем-то завернул пистолет в черную битловскую футболку, лежавшую на прикроватной тумбочке, и положил сверток в походный рюкзак. Через два часа Олег ехал с ним по Егорьевскому шоссе на дачу.
Когда Игорь видел Любашу, то начинал яростно вкалывать. Игорь Иванович хорошо помнил завод, на котором работал кузнецом. Цеха, зевотные и прожорливые, требовали новых сгустков металла и, проходя через извилистый конвейер, холодные полотна превращались в новенькие, пахнущие краской и смазкой сеялки, закупаемые всеми колхозами и совхозами Подмосковья. В незабвенные годы они шли нарасхват, и Игорь Иванович очень гордился, что работает на значимом и известном на всю страну предприятии. С тех пор чувство необъяснимой гордости не покидало Игоря Ивановича, хотя во время реформ развалились сначала колхозы, а за ними и завод.