– Когда дедушка говорит, что мы соберём черепах, он имеет в виду, что мы их всех-всех отыщем и сложим в вёдра. А потом отвезём в «Морской мир». Когда шторм утихнет, их повезут за пятьдесят миль от берега, в Саргассово море.
Папа улыбнулся:
– Подвезут.
Джинджер потёрлась о мои коленки. Я в ответ её погладила.
– Да, – сказала я, – подбросят.
Не сказав больше ни слова, мы пошли каждый в свою комнату, папа и я, – одеваться. Пока мы бежали к машине, дождь хлестал как сумасшедший, а ветер дул так, что от зонтиков не было никакого прока – их выворачивало наизнанку. Я открыла заднюю дверцу для Джинджер, и она запрыгнула на сиденье. Мы с папой даже за эту короткую пробежку успели вымокнуть до нитки, а Джинджер расположилась на заднем сиденье, вывалив язык и тяжело дыша, и пахла мокрой собакой, каковой она, в сущности, и являлась.
Дождь барабанил по машине, дворники метались туда-сюда, но не справлялись с потоками на ветровом стекле. На дороге перед нами было всего несколько автомобилей, ни один из них мы не стали обгонять – не только потому, что опасно, но и потому, что красные огоньки их задних габаритных фонарей служили нам ориентиром. Встречные машины обдавали нас водой выше капота. Папины руки крепко стискивали руль.
Эти северо-восточные шквальные ветры приносят с собой ливни, которые тянутся на много миль, с краткими просветами. В одном таком просвете папа чуть отклонился назад и спросил:
– А что делают черепахи, когда проведут свои пять-десять лет в Саргассовом море?
– Плывут на Азоры и какое-то время питаются донными организмами.
– А потом?
– А потом вырастают. Лет в двадцать пять они спариваются. Самки выходят на берег и откладывают яйца – на том самом берегу, где сами вылупились, – и немедленно возвращаются в море, и в следующий раз выходят на берег только через два, а то и три года, когда снова готовы откладывать яйца. А самцы вообще никогда.
Папа сказал:
– Ты кое-что упустила, Надя. Когда они покидают Саргассово море, им десять лет, а когда спариваются и откладывают яйца – им двадцать пять. А что они делают пятнадцать лет между Азорами и спариванием?
До меня дошло, и я расхохоталась. Мы снова въехали в шквальный ветер с ливнем, и папа вёл машину так сосредоточенно, что я даже не была уверена, что он ждёт от меня ответа.
– Ну так что же? – спросил он.
– У них включается ещё один механизм.
Он отвёл взгляд от дороги на столько секунд, сколько требовалось, чтобы повторить:
– Ну так что же они делают?
– В эти годы – после того как они покидают свою вторую родину и до того как вернутся на родной пляж – они путешествуют туда-сюда. Год за годом, туда-сюда по Атлантике, летом – на север, зимой – на юг. Но ты и так это знал?
– Не то чтобы знал наверняка, но у меня было подозрение.
Я не сдержала улыбки:
– А насчёт меня у тебя было подозрение?
– Некоторое время, – сказал он и отвёл взгляд от дороги на столько секунд, сколько требовалось, чтобы улыбнуться мне в ответ. – Но сейчас – нет.
– А я, значит, буду делать то же самое, только наоборот. Зимой – на север, летом – на юг.
– Точно, – подтвердил он. – А в промежутках, может быть, будут моменты, когда тебя или меня нужно будет куда-нибудь подбросить.
– Да, – ответила я. – Будут моменты.
3
Первая учительская работа миссис Олински была в начальной школе, директриса которой требовала, чтобы шестиклассники выучивали наизусть не менее четырнадцати стихотворных строчек в месяц, а пятиклассники знали назубок таблицу умножения до двенадцатью двенадцать; а на Валентинов день разрешала обмениваться валентинками, только если имена на конвертах подписаны без ошибок и аккуратно. Никто не рисовал на стенах, никто не жевал жвачку, никто не бегал по коридорам и не толкался. Каждый месяц проводилась проверка шкафчиков, и никто не забывал смывать за собой в туалете.
Директрису звали Маргарет Дрейпер.
За два года до того, как Маргарет Дрейпер вышла на пенсию, школьная система в районе была реорганизована и шестиклассники оказались в средней школе вместо начальной. Раньше шестой класс был последним в начальной школе, а теперь стал первым в средней. Но это по-прежнему был класс, в котором дети получали достаточно знаний и навыков, чтобы потом ими пользоваться. Это по-прежнему был класс, в котором дети умели складывать, вычитать, умножать, делить и читать. Главное – читать, по-настоящему. Не просто разбирать слова, а вникать в смысл.
Миссис Маргарет Дрейпер, которая никогда не называла себя «педагогом» или «работником сферы образования», была очень хорошей учительницей и директрисой. Но с тех пор, как она начала свой трудовой путь в роли учительницы начальной школы, и до момента, когда она вышла на пенсию, будучи уже директрисой средней школы, прошли годы, и шестой класс изменился, а шестиклассники изменились ещё сильнее. Шестиклассники перестали спрашивать: «Что из этого следует?» и начали говорить: «Ну и что?» Она не жалела, что уходит на пенсию.
В первое лето после того, как Маргарет Дрейпер вышла на пенсию, Эва-Мари Олински прекратила преподавание. Это было то самое лето, когда она попала в автомобильную аварию. Много-много месяцев после аварии миссис Дрейпер поддерживала связь со своей молодой коллегой миссис Олински. Они обе теперь были вдовами и часто виделись.
Когда Маргарет переехала во Флориду, они продолжали поддерживать связь – в виде открыток на Рождество и переписки по поводу важных событий. Так что миссис Олински знала основные факты жизни Марджи. Знала, что она переехала в Сенчури-Виллидж, что она вышла за Иззи Даймондстейна, знала о её обходах, о её черепахах.
Знала миссис Олински и то, что Итан Поттер – внук Маргарет Дрейпер, хотя сама Марджи почти ничего о нём не рассказывала. Оказавшись классной руководительницей Итана Поттера, Эва-Мари не задала Марджи ни единого вопроса об Итане, а Итану – о Марджи. Она хотела сама открыть для себя Итана, поэтому внимательно его изучала. Может быть, внимательнее, чем остальных.
Итан был умён; Итан умел мыслить независимо; Итан по-прежнему задавался вопросом «Что из этого следует?» вместо «Ну и что?».
И когда миссис Олински решила, что Итан должен войти в её команду, она не сказала об этом Марджи, да и никому, если уж на то пошло.
Главный уполномоченный по вопросам образования штата Нью-Йорк с улыбкой зачитал следующий вопрос:
– Несколько городов в штате Нью-Йорк ассоциируются с именами знаменитых женщин, сыгравших важную роль в американской истории. Я называю город; вы говорите мне, чем он прославился, и называете имя женщины, с которой он связан. Можно выбрать три города из четырёх. Если вы отвечаете на все четыре вопроса, получаете два дополнительных очка. Если вы решите отвечать только на три вопроса из четырёх, то вторая команда имеет право ответить на четвёртый и, если ответит правильно, получит одно очко. Вот названия городов: Сенека-Фоллз, Хомер, Рочестер и Оберн.
Едва он успел договорить, как Итан нажал на кнопку.
Да.
Итан Поттер знал ответы на все четыре вопроса.
Да, да, да и ещё раз да.
Я всегда еду дольше всех. Потому что живу дальше всех от школы. Сажусь в школьный автобус первым, а выхожу последним. Так было всегда. Автобус – худшая часть школьного дня. Так было всегда. Из дома в школу – плохо, из школы домой – ещё хуже.
В первый день нового учебного года я, как обычно, поднялся в автобус, кивнул водителю – миссис Коршак – и прошёл в конец салона. В самый конец. Неписаное правило гласит, что место, которое ты выбираешь в первый день, становится твоим по умолчанию – если, конечно, ты не бесишься так сильно, что миссис Коршак заставит тебя пересесть. Я выбрал заднее двойное сиденье в ряду за водителем. На соседнее место я поставил рюкзак и как можно небрежнее забросил на него ногу. Если повезёт – а в предыдущие два года мне везло, – то другие, садясь в автобус, будут выбирать места, которые выглядят посвободнее; а мне хотелось так и сидеть одному весь год.
Я знал все до единой остановки на маршруте. Каждый дом, каждое дерево и каждый куст, каждую выбоину на дороге. Мой папа гордится, что Поттеры жили в округе Кларион ещё до того, как Эпифания стала городом.
В музее округа Кларион есть нечёткая, выцветшая фотография моей прапрапрабабушки. Музей – в главном зале старой школы, которую местное историческое общество спасло от сноса, объявив историческим памятником. Эта моя прародительница шагает маршем следом за Сьюзен Браунелл Энтони, ведущей женщин к избирательным урнам в Рочестере. На этой фотографии моя прапрапра в «блумерсах» – так называли женские шаровары, которые изобрела Амелия Дженкс Блумер из города Хомер, штат Нью-Йорк; а женщин, которые добивались для себя избирательного права, называли суфражистками. Но моя трижды пра получила не избирательное право, а арест и штраф.
Фотографы не запечатлели прапрапрабабушку на первой конференции движения за равноправие женщин. Но она там была. В семейном архиве, который бабушка Дрейпер, переезжая во Флориду, передала моей маме, есть письмо от прапрапрабабушки, отправленное из Сенека-Фоллз и датированное 1848 годом.
Мои предки по обеим линиям были фермерами и учителями с тех самых пор, как на свете существуют трактора и классные доски, а материнская линия вдобавок отмечена ещё и несколькими поколениями сильных женщин.
В августе, когда я гостил у бабушки Дрейпер во Флориде, пришло сообщение из школы, что моей классной руководительницей в шестом классе будет миссис Олински. И если только это не какая-то из учительниц сменила фамилию на Олински в результате бракосочетания или чего-нибудь в этом духе, то, значит, в средней школе города Эпифании появился совершенно новый человек. Я на это надеялся. Учитель, который не знает, что у меня есть старший брат, – хоть какое-то разнообразие.