Когда спектакль закончился и все вышли на поклон, Арнольд-Сэнди выбежал вперёд и сел – перед актёрами, посерединке, у края сцены. Красный бант съехал набок. Но пёс просидел так всего секунду, а потом обернулся, встал и перебежал вглубь сцены, к остальным актёрам. Сценическая Энни и Уорбакс расступились, освобождая ему побольше места. Арнольд, сидя в круге света, посмотрел в зал – и зал пришёл в неистовство.
Все встали и хлопали в такт, скандируя: «Сэн-ди, Сэн-ди, Сэн-ди!» А Кнапп и Лорд завели своё: «Гафф! Гафф! Гафф!» – и вскоре публика превратилась в двухголосный хор: половина зала распевала «Сэн-ди», а вторая половина отвечала «Гафф, гафф!» – с таким пылом, словно всё это происходило не в театре, а на футбольном стадионе. Наконец занавес упал, в зале зажёгся свет, скандирование постепенно сошло на нет, а Кнапп и Лорд обменялись довольными взглядами.
Миссис Рейнолдс с микрофоном в руке вышла на сцену, встала перед занавесом и прошипела в микрофон:
– Вс-с-сем с-с-сесть!
Ответом ей стало глухое «бум-бум-бум-бум» – звук, с которым сотни поп опустились на сиденья.
Миссис Рейнолдс дождалась, пока в зале станет тихо. Тишина была какая-то растерянная.
– Быть хорошими зрителями – это часть того, чему мы учимся в хорошем театре. Вы сегодня не были хорошими зрителями. Вы были очень, очень плохими. Мне жаль, что вы до сих пор не научились себя вести. Мне стыдно за вас, потому что я вижу, что самим вам за себя не стыдно. Начните исправляться прямо сейчас – покиньте этот зал тихо и организованно.
Старшеклассники встали в конце каждого третьего ряда. Пристыжённые зрители поднимались с мест и шли к выходу молча, не спеша и не толкаясь. К тому моменту, как мы с Итаном добрались до дверей, зал уже изрядно опустел. Рядом с выходом сидела в своей коляске миссис Олински.
– Джулиан! – окликнула она меня. – Джулиан Сингх! Подойди ко мне на минутку. Ты мне нужен.
Она что, видела, как я пробирался за кулисы? А может, она думает, что это я устроил тарарам в зале? Тогда мне конец, подумал я. Меня исключат из школы, подумал я. Как я призна́юсь в этом папе?
Миссис Олински сказала:
– Я слышала, у вас в Силлингтон-хаузе ожидаются гости?
– Да, мэм. Мистер и миссис Даймондстейн должны были уже прибыть.
– Миссис Даймондстейн – моя давнишняя подруга. Она пригласила меня заехать и познакомиться с её супругом. Как ты смотришь на то, чтобы я подвезла тебя домой? – спросила она.
От облегчения я утратил дар речи и только закивал, как те игрушечные зверушки, которых американцы любят ставить у заднего окна своих автомобилей.
– А можно мне с вами? – спросил Итан. – Миссис Даймондстейн – это моя бабушка Дрейпер.
– Да, действительно. Я чуть не забыла. Конечно можно, Итан.
– Давайте я схожу за кулисы и позову Надю, – предложил Итан. – Мистер Даймондстейн – это её дедушка.
Миссис Олински рассмеялась:
– Похоже, весь наш шестой класс – одна счастливая семья. Беги и скажи Наде, чтобы шла прямо к моей машине.
– А можно и я с вами? – послышалось рядом.
– Ты, Ноа? А ты-то на каком основании? – спросила миссис Олински.
– Я? Вы спрашиваете, на каком основании я хочу поехать с вами? Я правильно понимаю ваш вопрос?
Миссис Олински с терпеливой улыбкой ждала ответа.
– Так вот, миссис Олински. На самом веском основании! Вот вам факт: я был шафером на свадьбе Надиного дедушки и Итановой бабушки.
Миссис Олински расхохоталась.
– Что, правда?
– Чистая правда. Я вам всё расскажу. Не жалея подробностей.
– В таком случае, Ноа, ты просто обязан поехать с нами, – сказала, смеясь, миссис Олински.
Ноа обрадовался.
– Всегда мечтал прокатиться на инвалидной машине! Всю жизнь хотел увидеть, как человек с инвалидностью, вроде вас, управляется с тормозами и жмёт на педаль газа.
– Не сказала бы, что я жму на педаль газа, – заметила миссис Олински.
– Вот именно! – воскликнул Ноа. – Именно это я и хочу увидеть! Именно как вы газуете.
Миссис Олински сказала:
– Это либо самый честный, либо самый нечестный ответ, какой я слышала в жизни. Нужно предупредить водителя автобуса, что я сама отвезу ваши душеньки домой.
Почему она так выразилась – «душеньки»? Да ещё и улыбается. Она знает, что мы – Души? Но как она узнала?
Ноа поймал мой взгляд и быстро сменил тему:
– Миссис Олински, Джинджер тоже поедет с вами! Если, конечно, вы не возражаете. Ведь в вашем автомобиле не требуется особых приспособлений для транспортировки животных, и это большая удача. Например, если бы Джинджер была собакой-поводырём…
– Ноа, – перебила его миссис Олински, – беги к автобусу и скажи миссис Коршак, что я буду через минуту. У меня для неё сообщение.
– Я с удовольствием передам ей ваше сообщение, миссис Олински.
– Не сомневаюсь, что ты с удовольствием его передашь, но это не просто сообщение – это разрешение, и дать его могу я, а ты не можешь.
Ноа побежал вдоль ряда жёлтых автобусов, а миссис Олински поехала за ним следом.
Тогда, за кулисами, был момент, когда я чуть было не поддался искушению оставить отравленное печенье на съедение Арнольду. Это был тот самый момент, когда я подумал, что хорошо бы поквитаться с Фролихом и Кнаппом. Но потом я всё же сумел мысленно отделить Фролиха от Кнаппа, а Арнольда – от них обоих, и тогда я сгрёб со стола с реквизитом отравленное печенье и опустил в правый карман. И заменил нормальными печеньицами Джинджер, из левого кармана, – а в левом кармане они оказались, когда я вытащил их из Надиной сумки с реквизитом.
И сейчас отравленное печенье по-прежнему лежало у меня в правом кармане.
Итан, Надя и Джинджер ещё не вышли из зала. Ноа и миссис Олински беседовали с миссис Коршак. Я стоял один. И тогда я решил кое-что сделать. Потому что, когда Кнапп устроил в зале тарарам, я пожалел о своём решении спасти Арнольда. Я так разозлился, что теперь был готов нарушить одно из главных правил, которым обучил меня Гопал.
Я вышел наружу и двинулся не по тротуару – я не хотел, чтобы меня видели, – а вдоль цепочки автобусов, выстроившихся вдоль бордюра голова к хвосту, вернее передние фары к задним. А за автобусами точно так же выстроились машины, в которых родители приехали забирать детей. Движение одностороннее, разворот запрещён, поэтому даже те машины, в которых уже сидели все пассажиры, не могли уехать раньше, чем заполнятся все автобусы.
Гопал учил меня, что фокусники никогда не раскрывают своих секретов обычным людям. Он не раз говорил, что фокусник, который бахвалится своей ловкостью, – не настоящий фокусник. «Никогда не разрушай чар, – повторял он. – Не восхваляй свои фокусы – пусть они восхваляют тебя!»
Я знал: скоро Хэмилтон Кнапп выяснит, что Арнольд изначально был назначен на роль в сегодняшнем спектакле. Я знал: скоро он обнаружит, что его хитрость не сработала. Я знал: я не должен показывать ему, что спас Арнольда от участи, которую он, Кнапп, уготовил Джинджер. Всё это я знал прекрасно. И всё же я шагал к фургону с надписью «Ветеринары на колёсах». Доктор Кнапп сидела за рулём, ожидая, когда можно будет тронуться с места. Я обошёл фургон сзади, шагнул на тротуар и постучал по пассажирскому окошку, жестом прося Хэма опустить стекло. Когда он это сделал, я сунул обе руки в машину. Хэм отпрянул, но молча.
– В чём дело? – спросила его мама.
– У вашего сына на голове что-то выросло, – ответил я, доставая из его ушей два собачьих печеньица в форме полосок бекона. – Думаю, это твоё, – добавил я, по одному роняя остальные печеньица ему на колени. А потом повернулся и ушёл.
Я рад, что у меня лёгкая рука. Думаю, Гопал меня простил бы.
5
Составы команд – участниц Академического кубка должны были быть объявлены не позднее первого вторника после зимних каникул. Все остальные классные руководители управились с этим давно, ещё до Дня благодарения. Они провели в своих классах мини-турниры и сформировали команды из победителей. Миссис Шарки, которая вела математику в шестом классе, заявила в учительской, что у миссис Олински диктаторские замашки, а мисс Мазолино, которая вела музыку, намекнула, что миссис Олински просто ленится. Нельзя сказать, что миссис Олински восприняла эти обвинения спокойно. Дрожащим от негодования голосом она ответила критикам: «У меня есть на то свои резоны», – хотя никаких резонов у неё не было. Она понимала, что дело не в резонах, а в чём-то гораздо более важном, – но не знала, в чём именно.
Миссис Лорансен, директор Эпифанской средней школы, вызвала миссис Олински к себе в кабинет и тихонько предупредила: хорошо бы заготовить убедительный ответ для тех родителей, которые непременно спросят, почему их ребёнка, круглого отличника, не взяли в команду.
На это миссис Олински ответила:
– Круглые отличники к шестому классу отучаются идти на риск. А ведь для успеха иногда нужно не бояться сделать ошибку.
Миссис Лорансен с ней согласилась, однако заметила, что родителям отличников такое объяснение вряд ли понравится.
– Больше того, – продолжила миссис Олински, – иногда нужно не бояться даже выставить себя дураком.
Этот ответ миссис Лорансен совсем не одобрила.
Миссис Олински сама не знала, почему она решила не проводить отбор в команду, – зато точно знала, когда она приняла это решение. Это было в субботу, в конце октября, в четыре часа с минутами. Она проверяла домашние работы и как раз закончила читать сочинение Ноа Гершома о Первой поправке, когда её озарило. Она не будет проводить отбор. Она просто назначит свою команду, как президент назначает кабинет министров. Она приняла решение мгновенно. Раз. И. Всё.[7]
Ноа она выбрала сразу и тут же подумала об Итане и Наде. Очень перспективные кандидатуры. Она к ним присмотрится.
В следующие несколько недель миссис Олински всё больше убеждалась, что выбор её верен. Она ещё никого из них не уведомила официально, потому что хотела назначить всех четверых одновременно – а четвёртого пока не было.