Она подумывала взять четвёртым Хэмилтона Кнаппа – да-да, того самого Хэмилтона Кнаппа. Он был дерзок, но смышлён, к тому же миссис Олински всегда испытывала слабость к «плохим парням». Но всякий раз, когда что-то внутри неё подсказывало, что Кнапп – правильный выбор, что-то другое внутри неё тут же подсказывало: нет, неправильный. Так что она пока колебалась.
И всё то время, пока она колебалась, ей ни разу не приходило в голову пригласить Джулиана Сингха. Он был умён (или, может быть, дело было в британском акценте). И он был тонок (или, может быть, дело было в британском акценте). Но Джулиан Сингх был слишком далёк от Большой земли. Он был остров. Сам по себе. Не командный игрок. Вот у Хэма Кнаппа были лидерские качества. И друзья. А Джулиан был совсем один. Как тогда, в первый школьный день, когда он стоял – один-одинёшенек – перед доской с надписью «калека».
В день, когда Эпифанскую среднюю школу пригласили на дневной показ «Энни», миссис Олински поехала в старшую школу на своём минивэне и прибыла раньше, чем школьный автобус. Она подождала у ступенек автобуса, пока все дети выйдут. Увидела, как Джулиан Сингх протолкался вперёд, слетел по ступенькам – и исчез, как сквозь землю провалился. Ей не хотелось кричать ему вслед – куда, спрашивается, кричать, сквозь землю? Не хотелось, чтобы все вокруг (особенно другие учителя) подумали, будто она не в состоянии управиться со своими шестиклассниками. Миссис Олински сердилась на Джулиана Сингха. В зале она принялась было искать его взглядом, но вскоре свет погасили и началось представление.
На сцене появился Сэнди, и тут из той части зала, где сидел класс миссис Олински, раздались громкие хлопки и скандирование «Гафф! Гафф! Гафф!». С места, где она сидела, – это было место для инвалидов, ближе к выходу, – ей не было видно, кто именно это затеял, но она точно знала: это кто-то из её шестиклассников. Знала – и сердилась. Миссис Олински проявляла большую терпимость к шалостям. Но шалость шалости рознь. В этой шалости не было игры, веселья. В ней был злой умысел и низость. Кто-то из её класса повёл себя ужасно низко.
Когда в зале зажёгся свет, когда миссис Рейнолдс вылетела на сцену и стала распекать публику, миссис Олински подъехала поближе к своим ученикам. С неприятным ощущением в животе она вглядывалась в лица, одно за другим. Словно курсор на экране компьютера, её взгляд двигался по первому ряду, потом по второму – и вдруг застыл. А пульс участился. Она поняла. Увидела и сразу поняла. У неё не было доказательств, и она знала, что никогда их не получит. Но она поняла. Поняла, кто устроил тарарам и чуть не сорвал спектакль.
И ещё поняла: она ни за что не предложит Хэмилтону Кнаппу стать четвёртым игроком команды.
И в тот самый день она впервые пила чай в Силлингтон-хаузе.
Маргарет Дрейпер-Даймондстейн, должно быть, ждала у окна. Потому что не успела миссис Олински остановить свой минивэн, как её старая добрая подруга выбежала навстречу. На Маргарет был спортивный костюм и больше ничего – ни пальто, ни куртки. Ветер с озера налетал порывами, и Маргарет обхватила себя за локти и приплясывала на месте, ожидая, пока откроется дверь минивэна. Марджи Даймондстейн протянула руки в машину, а Эва-Мари Олински протянула руки из машины, и подруги обнялись.
А потом раздался голос:
– Привет, ба.
– Итан? Это ты? – спросила Маргарет.
– Ага. Я. Итан.
– Вылезай, и дай я на тебя посмотрю.
Итан выбрался из минивэна и встал перед бабушкой. Пока Маргарет не притянула его к себе, он выглядел неуклюже, и это было трогательно. Эва-Мари Олински смотрела, как безвольно свисают его руки, как они торчат из рукавов, точно портновские линейки, – он явно вырос с тех пор, как ему купили эту куртку. Наконец Итан медленно поднял руки и сомкнул у бабушки за спиной, а она опустила подбородок ему на макушку, закрыла глаза и вдохнула запах его светлых мягких волос, и потом отступила на шаг, чтобы получше рассмотреть внука.
– Ты вырос с лета, – сказала она.
– Я знаю, – ответил он и вытянул руки вперёд. – Не поверишь, всего месяц назад эти рукава закрывали мне кончики пальцев.
– Не поверю, – со смехом подтвердила Маргарет.
– Я так и думал.
Надя выждала, пока они отойдут на шажок друг от друга, и только потом сказала:
– Привет, Маргарет.
– Надя! – воскликнула Маргарет. – Вот это сюрприз. Эва-Мари, то есть миссис Олински, и твоя учительница тоже?
– Да, Маргарет, – ответила Надя.
В этот момент из Силлингтон-хауза вышел худощавый мужчина с густыми седыми бровями. Он упёр руки в бока, осмотрелся, увидел Надю – и бегом бросился к ней.
– Надя! Надя! – Он крепко обнял её и успел несколько раз поцеловать в макушку, пока между ними не ввинтилась Джинджер. – Я и не надеялся, что увижу тебя прямо сегодня!
– Дедушка, – сказала Надя, – знаешь, Джинджер у нас звезда сцены. Она великолепная актриса.
– Не сомневаюсь, – ответил её дедушка. – Джинджер ведь гений. Завтра вечером мы в этом убедимся. Мы все пойдём на премьеру. Вместе с твоей мамой.
– Я знаю! – сказала Надя с очень довольным видом.
Эва-Мари Олински смотрела, как Маргарет Дрейпер-Даймондстейн обнимает внука. На свежеиспечённой миссис Даймондстейн был спортивный костюм. Бирюзовый спортивный костюм. Бирюзовый! Эва-Мари всегда считала бирюзовый цвет, равно как и ядовито-розовый и зеленовато-жёлтый, цветовым эквивалентом слова «обалдеть»: если употреблять его изредка, оно звучит неожиданно и оригинально, а если часто – вульгарно. Эва-Мари смотрела, как Маргарет обнимает внука, а Иззи – внучку, и её внутренняя цензура и хорошее воспитание начали сбоить. Она чувствовала: ещё минута – и она не выдержит, закричит, боль и гнев вырвутся наружу – но тут её коляска вдруг плавно покатила в направлении террасы Силлингтон-хауза.
Ослеплённая завистью, Эва-Мари Олински не заметила появления мистера Сингха. Его голос приплыл сзади, окутав её мягкой волной:
– Я приготовил вам чай.
Чай? – мысленно изумилась она. Ах да, конечно чай. Четыре часа дня – время чая.
– Остальные к нам скоро присоединятся.
Эва-Мари повернула голову, и взгляд её упёрся в длинный синий фартук. Подняв глаза, она увидела чёрную бороду, широкую белозубую улыбку, янтарные глаза, белоснежный тюрбан. Меня спас волшебник, подумала она. Джинн.
Мистер Сингх, ловко маневрируя, подвёз её к столику в дальнем конце столовой. Не спрашивая, церемонно налил чай в изящную фарфоровую чашечку. Сливки? Нет. Сахар? Нет. Правильно, чай лучше пить без ничего.
Что она и делала. Пила неспешно. И, пока пила, ощущала, как уходит то тяжёлое, что давило ей на плечи. Что это было – зависть? Боль? Гнев? Всё вместе? Она поставила пустую чашечку на блюдце. Она ждала. Ей было спокойно.
К ней подсели Марджи и Иззи, и она выпила ещё одну чашку чаю и съела бутербродик с огурцом, такой красивый и аккуратный, что ей стоило труда растянуть его на четыре укуса, а не заглотить целиком. Она почти не слышала, что говорят Маргарет и Иззи, и не перебивала, но вскоре всё же начала слушать. Сначала из вежливости – потому что учтивость была первым цивилизованным чувством, которое к ней вернулось, – а потом из интереса, искреннего интереса.
Она оглядела столовую и увидела за столиком в противоположном конце четырёх детей – Итана, Ноа, Надю и Джулиана Сингха. Они беседовали и пили чай. Не перебивают друг друга, подумала миссис Олински, как это необычно. Они улыбались и кивали и явно наслаждались обществом друг друга. Как это непривычно, снова подумала миссис Олински, когда четверо шестиклассников слушают друг друга искренне, приязненно, бескорыстно. Как это необычно. Как учтиво. Когда люди приходят на чай, думала миссис Олински, они ведут себя учтиво. Учтивость – это очень важно, думала она. Учтивость – это способ не ранить чувства других. Она подумала, что, может быть – ну, вдруг, – упадок западной цивилизации вызван именно тем, что люди перестали находить время на чаепитие ровно в четыре часа дня.
Души продолжали свою оживлённую беседу, но вдруг, словно по сигналу, все четверо посмотрели на миссис Олински.
И в этот момент она поняла.
Именно в этот момент она поняла, что четвёртым членом её команды будет Джулиан Сингх и что она всегда сможет дать убедительный ответ, если её попросят обосновать свой выбор. И в этот же момент она поняла ещё одну вещь: это не единственный раз, когда она неспешно пьёт чай в Силлингтон-хаузе.
6
Уполномоченный пробежал взглядом свой список возможных ответов.
– Чупа-чупс? – переспросил он.
Джулиан быстро ответил:
– Да! У этого леденца испанское происхождение. А логотип для него нарисовал великий Сальвадор Дали!
Уполномоченный рассмеялся.
– В этом вопросе, Эпифания, вы, пожалуй, продвинулись дальше нас. В моём списке такого слова нет. Я должен посоветоваться с экспертами. – Он кивнул в сторону троицы, сидевшей за столом в дальнем конце зала. Одна дама быстро застучала по клавишам компьютера, остальные стали рыться в толстых книгах. Потом, после краткого совещания, они передали уполномоченному записку.
– «Незачёт, – прочитал он вслух. – Нам не удалось найти подтверждение этой информации».
– При всём уважении, сэр, полагаю, вам следовало бы обратиться к дополнительным источникам, – сказал Джулиан.
Их путь к финальному этапу Академического кубка начался с турнира между шестыми классами. Миссис Олински предвидела победу, потому что её команда была хорошо подготовлена и действовала быстро и слаженно. Никто другой не ожидал, что эта четвёрка вчистую разгромит остальные две команды шестиклассников, но именно это она и сделала. Победа была настолько убедительной, что миссис Шарки, которая вела математику в шестом классе, по секрету поведала мисс Мазолино, которая вела музыку, что впервые за всю историю Эпифанской средней школы существует вероятность – всего лишь вероятность, не более, – что шестиклассники выиграют у семиклассников. Тем более, сказала миссис Шарки, что она-то знает нынешних семиклассников, поскольку учила их в прошлом году, и, по её мнению, даже когда они очень-очень стараются, всё равно получается весьма посредственно.