Потом мы все вернулись в дедушкину квартиру, и папа настоял, чтобы мы все отправились в кафе-мороженое и отметили это знаменательное событие. Маргарет слопала гигантскую порцию парфе с арахисом, ни разу не заикнувшись ни о холестерине, ни о калориях.
Я сидела на бортике бассейна и читала. После нашего утреннего черепашьего обхода Маргарет отправилась по своим волонтёрским делам в клуб садоводов, а дедушка Иззи – в библиотеку. Мы с Итаном должны были сами вернуться в квартиру и поесть, не дожидаясь их. Итан выполнил свою плавательную программу и вылез. Он сел на бортик над глубоким концом бассейна и стал болтать ногами в воде. Я пересела к нему и тоже опустила ноги в воду. Я заметила, что ключ у него – на лодыжке, на резинке, и ещё заметила, что на колечке с ключом брелок в виде гигантского моляра. Мне как дочери зубного гигиениста стало интересно, откуда у него такой брелок, и я спросила.
– От твоей мамы, – сказал он.
К такому ответу я оказалась не готова.
– От моей мамы? – переспросила я чересчур громким даже для улицы голосом.
– Ну да. Твоя мама же работает у доктора Гершома, правда?
– Вообще-то да.
– Она мне делала чистку, – сказал он.
Нет на свете ощущения неприятнее, чем когда кто-то почти целое лето что-то о тебе знает – и помалкивает. Даже если он что-то о тебе знает и обсуждает это с другими, это не так обидно, как если он знает – и не говорит тебе, что знает. Тебя мучает одна мысль: о чём он на самом деле думал всё то время, пока разговаривал с тобой, или гулял с тобой по пляжу, или плавал в бассейне, или бросал мячик твоей собаке. У меня было чувство, что всё это время за мной наблюдали. Подглядывали. Шпионили.
Сердце билось так, словно перекачивало целые галлоны крови, – и вся эта кровь бросилась мне в лицо. Я чувствовала, как пульсирует жилка на шее. Очень стараясь контролировать голос, чтобы он не дрожал, я сказала:
– Ты должен был сказать мне об этом. Не сейчас, а в самом начале. Воспитанный человек так бы и поступил.
А Итан сказал:
– Я не думал, что это важно.
Я выровняла дыхание и задала промежуточный вопрос:
– А твоя мама тоже знает доктора Гершома?
– Он наш семейный дантист.
– А Маргарет? Она тоже его знает?
– Я же сказал. Он наш семейный дантист. Бабушка Дрейпер – член семьи. До переезда во Флориду она тоже у него лечилась.
– Не говори со мной таким тоном, Итан Поттер.
– Каким тоном?
– Таким терпеливым и снисходительным, как будто я задаю тебе тупые вопросы. Это не тупые вопросы. Мне нужно знать, что ещё ты знаешь, чего я не знаю.
– Я же не знаю, чего ты не знаешь. Так откуда мне знать, что я знаю, чего ты не знаешь?
– А вот это реально тупой вопрос. Очень, очень тупой.
– Я так не считаю.
– Просто расскажи, что ты знал о моей маме, обо мне и о моём папе до того, как мы познакомились.
– Окей. Я расскажу, что я знал о тебе, если ты расскажешь, что ты знала обо мне.
– Ладно. Ты первый.
– Когда твоя мама сказала, что разводится с твоим папой и хочет переехать в Нью-Йорк, где она выросла, моя бабушка договорилась с доктором Гершомом.
– Маргарет… договорилась?
– О собеседовании насчёт работы.
– О собеседовании моей мамы насчёт работы у доктора Гершома?
– Но ведь мы же об этом и говорим – о том, что твоя мама работает у доктора Гершома.
– Мы говорим о том, что ты знаешь, чего я не знаю.
– Я же и пытаюсь тебе рассказать. Твоя мама сказала Иззи и бабушке Дрейпер, что хочет переехать в штат Нью-Йорк, и тогда бабушка договорилась с доктором Гершомом насчёт собеседования.
Я оставалась во Флориде с папой, пока мама летала на север подыскивать работу и дом. Никто – ни папа, ни мама, ни дедушка Иззи – никто не говорил мне, что Маргарет организовала маме собеседование с доктором Гершомом. Хотя Маргарет могла бы и сказать. А все остальные просто обязаны были сказать. Похоже, никому не пришло в голову, что мне вообще-то важно, где жить. Никому не пришло в голову, что мне важно знать, буду я проводить свою жизнь в Нью-Йорке, или во Флориде, или курсируя между этими двумя штатами.
В горле у меня пересохло. Я глубоко вдохнула – втянула в себя хлорный воздух бассейна – и спросила:
– Что ещё ты знаешь обо мне, про что я не знаю, что ты это знаешь?
Итан пожал плечами:
– Только то, что Ноа был шафером на свадьбе у бабушки и Иззи.
– Об этом всё человечество знает. Последний раз спрашиваю: что ты обо мне знаешь, о чём я не знаю, что ты это знаешь?
– Да ничего, в общем-то. Разве только то, что Ноа не говорил, какие классные твой папа и Иззи.
– Это то, чего ты не знаешь. А я спросила, что ты знаешь. – Жилка на шее так пульсировала, что, казалось, вот-вот прорвёт кожу.
– Я знаю, что ты сейчас сильно злишься, и я думаю, что теперь твоя очередь говорить, что ты обо мне знала.
– Ничего.
– Моя бабушка тебе ничего обо мне не рассказывала?
– Именно. Она ни слова о тебе не говорила. Даже не сказала, что ты приезжаешь, хотя у неё несколько раз была такая возможность.
И тогда Итан задал странный вопрос:
– А о Люке она что-нибудь говорила?
– О каком люке? Канализационном?
– О моём брате. Его зовут Лукас, сокращённо – Люк. Она что-нибудь о нём рассказывала?
– Ни слова.
Итан улыбнулся – скорее себе, чем мне.
– Ну что ж, – сказал он, – в искусстве молчания нам, Поттерам, равных нет.
– Твоя бабушка – Дрейпер, а не Поттер.
– Видишь? – сказал он, ухмыляясь. – Это умение передалось мне по обеим линиям!
До конца дня я с ним больше не разговаривала, и когда он пошёл из бассейна домой обедать, я с ним не пошла. Я подумала, что ему будет полезно узнать, каково это – быть потребителем молчания, а не поставщиком.
Теперь мне было очевидно: именно Маргарет устроила так, чтобы моя мама уехала от папы. Маргарет Даймондстейн, бывшая Дрейпер, помогла моей маме переселиться в Нью-Йорк. Она переселяет черепах из одного гнезда в другое. Она переселила дедушку Иззи из Сенчури-Виллидж. А сейчас она помогает моему папе получить лицензию – и к следующему черепашьему сезону переселит его на другой пляж. Маргарет Даймондстейн, бывшая Дрейпер, которая всюду суёт свой нос.
Я не хотела, чтобы Маргарет совала нос в мою жизнь. Я не хотела больше иметь с ней дела. А это означало – больше никаких прогулок по пляжу. Никаких бассейнов и завтраков. Никаких черепашьих обходов.
Ни одного черепашьего обхода. Больше. Никогда.
Я просто перестану это делать. И не скажу ей почему.
Никогда.
Когда папа за мной приехал, я всё ещё сидела у бассейна. Я вернулась в дедушкину квартиру, а они все пошли на пляж проверять гнездо. Я приняла душ, оделась и смотрела на них с балкона, прижавшись к стене, чтобы они меня не заметили. Джинджер поскуливала, показывая мне, что хочет туда, к ним, вниз, но я решила, что по крайней мере моя собака должна быть рядом со мной – и на моей стороне.
Я хотела уехать от папы. Я хотела домой, в осень.
В тот вечер, когда мы с папой возвращались в его жизнерадостный комплекс, я спросила, знает ли он, что это Маргарет устроила маму на работу.
– Да, знаю.
– Мог бы и сказать.
– Я не думал, что это важно.
– Почему все решают за меня, что важно, а что неважно? Мне это важно! Ты считаешь, это правильно, что ты знаешь, Итан знает, а я не знаю?
– Я не знал, что Итан знает.
Вот и всё, что он сказал. Я подождала – может быть, он что-то добавит, или извинится, или просто скажет, что я права, – но он промолчал. Мой папа, как Итан, знает толк в молчании. Мама всегда говорила: «Твой папа – не самый общительный человек на свете». Она это говорила не раз и не два. Бывало, что и не раз и не два в день. Я была рада, что решила не ходить больше на черепашьи обходы и не сообщать никому об этом решении.
Наутро, когда папа постучался ко мне, я была ещё не одета. Он крикнул через закрытую дверь:
– Давай скорее, а то опоздаем.
Я ничего не ответила. Тогда он приоткрыл дверь и сказал в щёлочку:
– Надя? Надя, с тобой всё в порядке?
– Я не иду, – сказала я.
– Что случилось? Ты себя плохо чувствуешь?
– Нормально. Просто решила остаться.
– Но почему?
– Неважно.
Папа подождал у двери, надеясь, что я что-то объясню, но я молчала. Я хотела, чтобы от моего молчания он почувствовал себя таким же несчастным, как я. Он поколебался, потом вошёл ко мне, сел на край кровати. Он ничего не говорил. Он нависал. Я терпела сколько могла, потом поняла, что не выдержу больше ни секунды, и сказала:
– Ты знал, что в прошлом году я делала научный доклад о черепахах?
– Да, это я знал.
– Что-то я не заметила, чтобы в то время ты сильно интересовался черепахами.
– Наверное, у меня голова была занята чем-то другим.
В ушах у меня стучало так, что я еле расслышала его ответ.
– А я думаю, ты так заинтересовался черепахами, потому что Маргарет тебя пригласила.
– Отчасти поэтому, а отчасти потому, что у меня появилось время.
– Время на общение с ребёнком, – сказала я. Папа глубоко вздохнул, и вид у него сделался такой растерянный, что я чуть не передумала говорить всё, что собиралась сказать. Но всё-таки сказала: – Это твоё время на общение с ребёнком, и я решила не тратить его на черепашьи гуляния с Маргарет и её внучком. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще никогда. Если ты хочешь ходить на эти обходы – пожалуйста, ходи. Ты и без меня получишь свою лицензию. Всё, что тебе надо, – это черепахи и Маргарет. – Я не только прервала своё молчание – я почти орала.
Папа глянул на часы. Больше всего на свете ненавижу, когда человек, разговаривая со мной, поглядывает на часы. Я это понимаю так, что ему важнее быть где-то в другом месте, чем говорить со мной.
– У меня через час встреча в офисе, – сказал он и опять глянул на часы.
– Наверняка очень важная, – сказала я.