А к четвертому кругу объявился и сам пропащий Иван.
После штрафной чарки он с воодушевлением рассказал о том, как сцепился с двумя «фокке-вульфами», в целости уходящими из нашего тыла. «Бачу, встигли наробити справ, гади! — возбужденно вскрикивал Перепелица, охваченный огнем приключения и чистейшего спирта. — Та в кишени их, бачу, пусто, а пид гузном — густо! Я за ними, воны — драпать. Я швидше — хлопци теж не дурни, мене уперед пустили. Я — гальма, стелюся пид одного — палю — мимо, а снарядив — гусив стращати. Не встиг… Гляжу, а назустрич — двое, та хрести… Чую, далече од своих. Один мени крилами маше, я йому — гойди, берить гади у полон… Сидаю, воны — на другий захид пишли. Я на старт. В одного, що поле межив, пальнув, той — набик, а другий став палить, так я на його винтом, о так от и зрубив, гашетки не мацав… Хоч сам дав драпака, а все ж, запалив одного, що сидав, — вин сидае, я — вгору. Пидчепив, гадюка, червоного кочету!»
«Та молодец, гойдать его хлопцы!»
Гойдали, спьяну чуть не уронили.
После минутной паузы в тяжелую отдышку молодцов вклинился малознакомый голос — Чубак:
— А «полон», это что такое?..
Утром Вани на завтраке не было, комэск хмурился, на вопросы отвечал глухим: «Направлен на выполнение ответственного задания», Чубак улыбками встречал осторожные взгляды летчиков.
Все три дня уполномоченный Степан Демьянович Чубак делал вид, будто никогда не был знаком с Чайкой. Чайка делала вид, что она не знает о том, что Чубак делает вид, будто никогда не знал Чайку. Виды были что надо.
Он терпеливо дождался боевого дежурства Хвостикова, пригласил ее в кабинет (вселился в него, выставив двух штабистов), налил ей коньяку, щедро хрустнул шоколадом, начал без обиняков: должность при нем, летный паек и никаких вылетов. «Родина нуждается в сильных дочерях, помогающих нести нелегкую вахту ее сыновьям, верных подруг и соратниц ищет Родина для своих защитников», — витийствовал бывший планерист Чубак.
«Значит, вы — сыновья, а мы — дочери?» — переспросила Чайка.
«Да, мы дети одной матери-Родины», — без запинки выстрелил Чубак.
«Но это же будет кровосмешение, Партия не позволит вступить в преступную связь своим детям!» — рассмеялась Чайка и, отхлебнув большой глоток коньяка, вместе с пайкой наживочного шоколада исчезла за дверью, оставив Степана Демьяновича поразмышлять над тайной инцеста в привилегированном одиночестве.
Подарив шоколад помойке, Чайка забилась в дальний, разбитый снарядом угол столовой, чтобы на шершавой, облупленной поверхности стены найти ей одной понятные знаки.
И пока она изучала стену в поисках ответа на то, чего не знала, но что уже сейчас ощущала как тревожное гудение в голове, звено Николая успело вернуться, и его удачливый командир уже ввязался в какой-то материаловедческий разговор о крыльях Родины. Оппонентом был Степан Чубак. Чубак отстаивал первенство стали, Колька Страна уповал на алюминий.
«Так сталь по-вашему слабее?» — допытывался у Кольки Чубак.
«Сталь тяжелее алюминиевых сплавов, а от снарядов не спасает ни то, ни другое, — степенно объенял Колька. — Дюралевая же обшивка позволяет взять больше топлива и снарядов, а это важнейшие факторы воздушного боя».
«Так сталь, значит, вам не по душе?» — отшинковывал вопросы Чубак.
«Да не нужно стали небу!» — горячился Страна.
«Простите, не расслышал, вы сказали, Сталин что?»
«Да причем здесь Сталин?» — вскричал Колька, не замечая западни.
Довольная усмешка расплывалась по тщательно бритому лицу Чубака, гордо сиял хром отполированных до блеска сапог.
«Хорошо, вы считаете, что Сталин в авиации не при чем», — не уставал уполномоченный.
«Даже закалка и легирование не решает проблемы», — простодушно гнул свое Николай Хвостов, увлеченный устаревшими идеями буржуазного материаловедения, в то время как в стране давно одержал победу классовый подход к сопромату. При таком подходе у этой важнейшей отрасли знания появилась новая ветвь, вскоре обособившаяся в отдельную научную область — «компромат».
«А товарищ Сталин говорил, что закалка решает все», — привел одну из аксиом новой науки Чубак.
И тут Колька Страна, вспомнив высокоученый спор в кабинете отца, перенесенный в одну из шарашек ГУЛага, вовремя переключился в ритуальный регистр.
«А что, интересно, скажет товарищ Сталин, если узнает о том, что его основополагающие идеи, на которых, кстати, стоит здание советской науки, путем нетворческого, а порой и сознательно ложного употребления пытаются дискредитировать, чтобы тем самым сыграть на руку реакции и затормозить социальный прогресс».
«Металлургия, выплавка чугуна и стали, как указывает Сталин, — важнейшая отрасль оборонной промышленности!» — неуклюже парирует Чубак, но Страна уже заготовил решающий выпад:
«…Особое внимание обращая на развитие цветной металлургии, играющей первостепенную роль в производстве современных видов оружия», — наносит Николай удар, завершивший научную полемику.
А нужно было проиграть. Тогда бы может и не мелькнуло в отчете страшное слово «измена».
Чайка долго изучала копию материала по «выявлению и разоблачению».
И под торжественное сжигание «компромата» выдала она Чубаку свою искупительную жертву.
Напившись спирту, легко забыть свое тело, а глаза, эти ворота, через которые душа общается с миром, во время жертвоприношения можно просто закрыть.
А можно подкрасться к ним поближе, залечь, не касаясь содрогаемых стен обиталища и, поймав в перекрестья темные амбразуры неприятельской крепости, с двух стволов — «та-та-та!»
И можно на все время жертвоприношения врезать в лицо улыбку Моны Лизы, и тогда не всякий жрец будет способен воскурить жертву богам.
Чубак, несмотря на высокий жреческий сан в красном богослужении, на деле оказался «не всяким». Он долго готовился, с чем-то стыдливо возился в углу, ныл, поминутно оправдывался, говорил, что не время (зачем затевал?), и в присутствии негнущейся, точно Найденный по весне труп, оцепенело улыбавшейся Чайки, был скорее похож на жертву — двойник разрываемого на части Диониса, а попросту — козел, в отчаянной попытке плотью своей покрывающий необъятное тело плодоносящей земли.
Чубак едва справился с тяжелой ролью насильника, и вместо благодарности за тяжелый труд, выраженной прямо или в форме проклятий, услышал от своей жертвы лишь могильно-спокойное: «Все?»
Так долго желать, так порывисто ждать, а итог в одном крошечном вопросике «все?»: ни криков ненависти, смешанных со стонами сладострастия, ни удушья борьбы с всхлипами жалости, ни отвращения, ни вожделения. Иголка «все» в стогу «ничего».
А Колька с перегона не прилетел.
Прямо из молочных облаков свалилась на звено Хвостикова четверка «мессершмитов»: свеженьких, ни царапины, точно был у гитлеровских асов припрятанный в облаках аэродром. Повели себя дерзко, из-под одного Колька выскочил, а тот что в центре был, крестов на нем, мама! — все бока на брюхе покрещены, тот, значит, как? — ума не приложу, успел — на такую же гору лезет, только круче берет, я было к Кольке, немца зажать, куда-там! — гляжу вниз — и на мою тень стервятник полез, и пока юлил под ним — Кольки уж не видать, только дым за бугром, а фашист этот, ну ровно гопака пляшет, попляши, думаю, тетеря, пока я в хвост тебе красной веревочки не вплел… Своего пришлось бросить и вроде удачно на гузно ему сел, а нажал — он словно провалился — все в облако ушло, потом глядь — слева меня обходит, и молчит гад, не стреляет, хоть я перед ним, как в тире; смекаю, вышел у Ганса боезапас, и пока я смекал, он уж рядом идет, крыло в крыло, повернулся я в лицо посмотреть этому гаду, а, видать, нему интересно… тут чиркнул ись мы с ним взглядами, я чуть в штопор не свинтил от таких гляделок… чего в нем особенного, говорите? — да Колька это наш, вылитый! — он без маски был, этот фриц, безусый, светлобровый, и улыбается, гад, как Страна! Так он же и подставился мне, правда раз только, да мне б хватило, не видать бы хари его. А так попадешь разве, когда и голова и руки ходуном. А вот он чего не стрелял, не пойму. От растройству я ведь его еще раз пропустил под себя, так у меня аж застыло все, когда почуял я брюхом, что глядится в него черная фрау. А он проскочил, и гашетки не тронул, словно и не было меня… А запасец, клянусь был у него приличный — с какой-то тупой сосредоточенностью Ганс этот расстрелял вместо меня обычный стог…
Витька Хана внезапно замолчал. Он вспомнил, что в этом полете были не только загадки и приключения — погиб его звеньевой и приятель — Колька Страна, и после рассказа, где оживленность рассказчика была лишь инструментом повествования, но никак не состояния, Хана вновь погрузил лицо в тень печали и скорби.
— Этого светлобрового зовутЗигфрид, ребята, — сказал подошедший комэск, — последний раз его «сбили» под Ржевом, но видно в каком-то другом небе, правда, есть мнение, что этих Зигфридов было несколько, одного собьют, под тем же именем летает другой, может, и выборы проводят… в Зигфриды; Геббельсу и Герингу, конечно, выгодно иметь непобедимых героев, и если бы Зигфрида не было в действительности, все было бы именно так. Так вот, Зигфрид, ребятки, это не только общая кличка асов, это, ребятки, стиль… И лично мне было бы куда муторнее, если бы враги такого сорта не рождались раз в десять лет, а воспитывались, или, еще хуже, выбирались из выпускников летных школ… Зигфрид, цыплятки вы мои, летает…
Комэск осекся. Он хотел было предостеречь летчиков, рассказав им о том, как же все-таки летает Зигфрид, но где-то на окраине взгляда завидел плотную, аккуратно обтянутую гимнастеркой и туго перевязанную портупеей фигуру Чубака.
Неловкое молчание, воцарившееся на минуту в кругу летчиков, как-то само собой переросло в минуту молчания.
Первой нарушила его Чайка.
— Когда это случилось? Только точно. — спросила она.
— Бой продолжался минуты две-три, а засекли мы их в четыре шестнадцать.
Чубак, так любивший раньше комбинации восходящих и нисходящих потоков, со времени перехода на особо важную в безопасности страны работу перенес часть своей комбинаторной страсти в папочки с грифом «совершенно секретно», а часть — на шахматную доску. Играл Степан посредственно, но у него был великолепный игровой комплект, включавший изящную доску, резаные под гражданскую войну красно-белые шахматы, а также трехциферблатные часы, подстегивающие время новой эпохи «Маршем энтузиастов» и обрывающие цейтнотные раздумья имитацией орудийного залпа. Фигурк