етила жена Третьякова Елена Андреевна. Она поместила Николая Григорьевича в Грандотель и вызвала доктора Поэтта, который диагностировал туберкулез кишечника. Из-за тяжести состояния в Ниццу его не повезли, оставили в Париже под наблюдением докторов. К нему никого не допускали, даже друзей. Исключение сделали только для И.С. Тургенева, который посетил его за два дня до смерти. Николай Григорьевич был настолько слаб, что не мог двигаться даже в пределах постели, но не осознавал тяжести своего состояния. Рассматривая свои исхудавшие руки, сокрушался, что не сможет теперь играть на фортепиано так же хорошо, как раньше.
12 марта 1881 года утром он съел порцию устриц и мороженое, после чего наступил упадок сил. После обильной рвоты потерял сознание и после обеда скончался. Рядом с ним, держа его за руку, сидела до последней минуты его жизни Третьякова Елена Андреевна. Слуга Григорий тотчас послал телеграммы Чайковскому в Ниццу и брату Рубинштейна Антону Григорьевичу в Испанию. Петр Ильич прибыл в Париж, когда покойного уже отпевали в церкви. На панихиде присутствовали Тургенев, Полина Виардо, французский композитор Жюль Массне и члены русского посольства в Париже. Вскоре прибыл из Испании Антон Рубинштейн. Тело поместили в оцинкованный гроб и отправили в Москву, где оно было предано земле при большом стечении народа. Церемонией похорон распоряжался один из пяти директоров Российского музыкального общества (в будущем московский городской голова) Николай Александрович Алексеев со своим двоюродным братом К.С. Станиславским (тогда еще носившим фамилию Алексеева).
Печальный кортеж медленно двигался по улицам Москвы при звуках траурной музыки. Сопровождавшие несли в руках зажженные факелы. За гробом следовал брат Николая Григорьевича – Рубинштейн Антон Григорьевич, профессора и учащиеся Московской консерватории, друзья и почитатели таланта усопшего. Чайковского на похоронах не было. И даже по возвращении в Россию он поехал в Петербург, минуя Москву. Друзья объяснили это тем, что «его страшно поразила смерть друга» (воспоминания Н.Д. Кашкина), которому не исполнилось еще 46 лет. Он посвятил Рубинштейну несколько своих музыкальных произведений, и среди них Трио «Памяти великого художника», которое получило высокую оценку даже взыскательной публики Лейпцига. Надежде Филаретовне Чайковский писал: «Я был на панихиде и у гроба Николая Григорьевича Рубинштейна. Страшно и больно сознавать, что Николай Григорьевич лежит в этом ящике и в багажном вагоне поедет в Москву. Я нахожу утешение только в том, что такова воля Божья». В письме от 20 марта 1881 года он пишет ей: «Завтра я еду в Петербург, минуя Москву, она представляется мне мрачной могилой, слишком жива память об утрате. Вас удивляет, что я не поехал в Москву на погребение, я не хочу встречаться с Антоном Григорьевичем, он ведет себя так, как будто рад смерти брата, мне тяжело это видеть». Надежда Филаретовна делится с ним своими проблемами: «Добрые люди придумали, что я дала один миллион на убийство государя императора Александра Второго и что я будто бы с горя уезжаю за границу навсегда».
В 80-х годах Петр Ильич продолжал поездки в Европу, но уже не как турист, а с концертами из своих произведений. Был в Берлине, Париже, Лондоне, завел новые знакомства. В 1886 г. был в гостях у Полины Виардо. Ивана Сергеевича Тургенева там уже не было, он умер в 1883 году. Во Франции Петр Ильич обратил внимание на фермерские хозяйства. «Бездна разделяет наших мужиков от французских фермеров», – писал он друзьям.
В начале 1888 года Петр Ильич был с концертами во многих европейских городах: Праге, Лейпциге, Берлине, Гамбурге, Дрездене, Лондоне. Во время пребывания в Лейпциге Петр Ильич посетил Концертный зал, где сидел рядом с норвежским композитором Григом Эдвардом Хагерупом и его женой норвежской певицей Ниной Хагеруп. Они оба маленького роста, и один журнал написал: «Там сидел знаменитый русский композитор Чайковский со своими детьми – мальчиком и девочкой». В Лейпциге Петр Ильич встретил, к своей радости, русских людей: пианиста Александра Ильича Зилоти и Бродского Адольфа Давыдовича – скрипача и профессора Лейпцигской консерватории. В письме к брату Модесту Ильичу он писал 21 декабря 1887 года (2 января 1888): «Если б не Бродский и Зилоти – умереть». В Праге его концерты прошли с большим успехом: «Меня приветствовали так, как будто я представлял всю Россию. Был устроен банкет, и я сказал речь на чешском языке по записке». Там он несколько раз встречался со знаменитым композитором Дворжаком.
В следующем 1889 году Чайковский снова давал концерты в Берлине, Дрездене, Кельне, Франкфурте, Париже и Лондоне. Писал друзьям, что тоскует «до отчаяния» по России. В Лондоне ему не понравился климат: «Здесь почти постоянная ночь от тумана». Шествие его по Европе с концертами было триумфальным. «Я путешествую по-царски в спальном вагоне, а по городу в роскошной коляске». В Берлине Петр Ильич встретил свою первую любовь – певицу Дезире, обедал у нее. «Старушка очаровательна, как и 20 лет назад, – писал он друзьям, – но голос уже не тот». Его успех за границей был ему приятен, но «для меня невыносимы новые знакомства и визиты».
Были курьезные случаи. «За границей прошел слух, что я сошел с ума, – писал Петр Ильич друзьям, – прислали ко мне двух скрипачей, чтобы они убедились в этом». Несмотря на роскошь и богатство Европы, удивительную красоту природы, он всегда с радостью возвращался в свою бедную полунищую Россию.
Глава 9Волшебный мир музыки
«При мысли великой, что я человек, всегда возвышаюсь душою», – писал в ХIХ веке русский поэт Василий Андреевич Жуковский (1783–1852). Петр Ильич Чайковский «возвышался душою» при мысли, что он композитор, что его музыка служит всему человечеству, что она, по выражению Надежды Филаретовны фон Мекк, «затрагивает все человеческие инстинкты, облегчает горе и отвлекает от тяжелых впечатлений действительности».
Петр Ильич не мыслил своей жизни без музыки: «Только музыка возвышает меня до степени человека». Музыка оказывает влияние на мысли и чувства всех людей, живущих на земле, независимо от их национальности, пола и даже возраста. Музыку Чайковского любил слушать Лев Николаевич Толстой. Во время концерта в Московской консерватории, слушая посвященное ему «Анданте», он прослезился. Чайковский записал в своем дневнике: «Я никогда в жизни не был так польщен и тронут в моем авторском самолюбии, как тогда, когда Лев Николаевич, слушая “Анданте” моего квартета и сидя рядом со мной, залился слезами».
Чайковский всю жизнь стремился достичь совершенства в своем музыкальном творчестве, чтобы получить признательность публики. А для этого ему нужно было неустанно работать. «Слава в руках труда», – писал знаменитый итальянский художник и мыслитель Леонардо да Винчи (1452–1519). Чайковский к славе шел через труд. «Какими бы ни были врожденные способности, – писал он, – для плодотворного творчества нужен труд, труд и труд. Меня спасает труд, я лучше себя чувствую во время труда, а если я предаюсь праздности, то меня одолевает тоска и сомнения в способности достичь совершенства».
«Вдохновение рождается из труда и во время труда», – писал в 1940 году журнал «Огонек». Стремление Чайковского к музыкальному творчеству было вполне осознанным, но в то же время направляемое каким-то внутренним побуждением. Многие мелодии возникали у него во время прогулок. Французский писатель и мыслитель Жан Жак Руссо (1712–1778) писал: «Оставаясь в покое, я почти не могу думать, мне необходимо, чтобы тело находилось в движении, тогда и ум начинает двигаться».
Вдохновение было не постоянным, но, по словам Петра Ильича, «всегда была потребность к труду, я могу сочинять музыку в любой обстановке и в любую минуту». Однако когда музыку он писал «по заказу», то ему нужно было «настраивать себя и побеждать лень». Для полноценной творческой работы ему необходимы были тишина и уединение. «В течение нескольких часов я не должен видеть ни одной живой души и знать, что и меня никто не видит и не слышит. Во время сочинения я имею привычку громко петь и даже танцевать, и мысль о том, что меня кто-то увидит и услышит, меня угнетает. Без этих условий я не могу работать спокойно и легко».
Разнообразие тематики не мешало Чайковскому быть неповторимым в каждом жанре. Его воображению не было предела: закончив одно музыкальное произведение, он тут же начинал записывать новую мелодию. Писал сюиты, кантаты, романсы, балетную музыку. Оперы он считал не очень высоким видом музыкального искусства, но писал их часто, так как они предназначались для широкой аудитории. Он больше был склонен к симфониям, хоть они были доступны более узкому кругу слушателей.
На творческое воображение Чайковского действовала благотворно не только красота окружающей природы, но в немалой степени красота и благозвучие стихов. Перечитывая поэтические произведения русского поэта и драматурга Толстого Алексея Константиновича (1817–1875), только что умершего, Чайковский заинтересовался особенно одним из них:
Средь шумного бала, случайно
В тревоге мирской суеты
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Стихи сильно подействовали на воображение Петра Ильича, и он в 1878 году написал к ним музыку. Романс имел огромный успех. Он пользуется популярностью и в настоящее время.
«В душе художника отражается всё, что он видит и слышит, должна иметь отражение и эпоха», – писал Чайковский. И она получила отражение во многих его музыкальных произведениях. Петр Ильич был восприимчив ко всем звукам окружающего мира, но особенно к музыкальным, которые пробуждали в его душе самые возвышенные чувства. В его музыкальных ритмах было что-то трогательное, задушевное, завораживавшее чувства. Слова со временем забываются, уходят из памяти, и остаются только звуки мелодии, которые тревожат душу, будят «далекие воспоминания о безвозвратно ушедших днях» (Н. Мекк).
Свое вдохновение Чайковский называл «внутренним непоборимым побуждением», музыку – «исповедью души посредством звуков». По его мнению, музыкальные ритмы меняли оттенки в зависимости от его душевного состояния – веселые, ликующие или грустные. «В моих сочинениях выражена вся моя русская душа», – писал он в дневнике. На вдохновение влияла окружающая среда, особенно красота природы, созерцание которой способствовало возникновению мелодий. Звуки внешнего мира – пение птиц, шелест листвы, дуновение ветра, шум морских волн – в его голове превращались в ритмическую музыку. Посторонние явления – внезапные стуки, появление лакея, голоса соседей, стук колес экипажа – прерывали зародившуюся в голове мелодию, и если он не успевал ее записать, то она терялась иногда безвозвратно: «Вдохновение отлетает, и мне приходится его искать подчас тщетно, и тогда на память приходит рассудочная деятельность».